Дубинушка - Страница 36

Дома на столе нашла записку: «Мама, о нас не беспокойся, мы пошли в приют, там у нас репетиция. Скоро будем давать спектакль, и мы готовимся. Ирина».

Ирина — большая девочка, ей четырнадцать лет. Её за старшую признали и ребята. Удивительно, как они послушны, как много трудятся по дому, огороду. И даже каждый день по три-четыре часа занимаются по программе средней школы. Ирина окончила восемь классов, была отличницей — она подтягивает до своего уровня всех ребят. Маша ещё до пожара взяла у отца много книг; и все они хорошие, в его библиотеке не было ни одной из тех ужасных повестей и рассказов, которые печатают теперь при новой власти. Книг у Марии больше сотни: тут и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов, и Толстой, Тургенев, Чехов. Маша говорит детям:

— Вы должны прочитать всё это, а многие стихотворения выучить на память. Читать надо много, чтобы уметь грамотно писать. В школе нам говорили: «Книги — источник знаний».

Прочитав записку, Маша обрадовалась. Она закрылась на все запоры, занавесила шторы, посадила Шарика возле окна и приказала слушать, не идёт ли кто к ним. Сама же принесла пять упаковок, очищенных от фальшивых долларов. Хорошо, что в своё время постаралась и очистила половину всех денег от фальшивых бумажек. Кинула в хозяйственную сумку, повесила её на гвоздь у своей кровати и потушила свет. Пыталась уснуть, но не могла. Ворочалась с бока на бок — сон не приходил. Вспомнила чьи-то рассказы о том, какая это скверная вещь бессонница. Таращишь в потолок глаза и — думаешь, думаешь… О чём твои думы — и сама не знаешь. И закрадывается в сердце тревога, являются страхи, а сон ещё дальше летит от тебя, и ты уже не знаешь, что делать. В разном положении, в разных позах являлся мысленному взору Вячеслав. Двадцать пять лет, а он уж и институт закончил, и в лагере побывал, и к ним в станицу приехал. Отец говорит, что человек он необыкновенный, а ей он представляется вполне нормальным, обыкновенным и даже чем-то близким, чуть ли не родным. Матушка!.. Вот если бы он полюбил её — она бы стала матушкой. Интересно это — в семнадцать лет стать матушкой. Но тут она ловила себя на мысли, что семнадцати ей ещё нет, и ребят усыновить и удочерить ей не разрешили по той причине, что нет у неё паспорта. Впрочем, возраст уже подошёл, и она подала заявление, и ей скоро выпишут паспорт. Но об этом обо всём пусть не знает Вячеслав: подумает ещё, что я ребёнок и для замужества не гожусь. Ей впервые пришла мысль о замужестве, и она застеснялась, почувствовала, как запылали её щёки, и сон отлетел ещё дальше. Она приподнялась вначале на подушке, а потом и совсем встала, зажгла свет, схватила Шарика и стала обнимать его, целовать. Пёсик испугался — никогда такого не было с хозяйкой! Что это с ней приключилось?.. А хозяйка, словно услышав его раздражение, бросила его и стала приготовлять чай. Но тут Шарик заволновался, подбежал к двери и стал лаять. Так он лаял, когда где-то рядом ходил человек незнакомый, чужой. Маша накинула халат, а на него куртку и вышла во двор. Возле калитки проходил человек, он показался ей знакомым. Вышла за калитку и тут разглядела Вячеслава. Весело окликнула его:

— Кого ищете? Может, отца моего, а может, ещё кого?

Вячеслав не сразу узнал Марию, а узнав, смутился, проговорил:

— Да нет, я просто… решил пройтись в вашу сторону, посмотреть. Я тут никогда не был.

Маша молчала.

— Большая у вас станица, — продолжал Вячеслав. — Много домов покинутых. Окна забиты. Жалко это. Пустеют деревни.

— Да, да — жалко. У нас и школу закрыли. Остались только младшие классы, а и в них всего двенадцать деток учатся. Но теперь, слава Богу, много бездомных у нас поселилось. Школу опять восстановят. А вы заходите ко мне, посмотрите, как я тут с ребятами живу. Их пятеро, да ещё девочка маленькая Зоя была. Её в город увезли, но скоро она вернётся.

— Я, пожалуй, но, может, поздно?.. Боюсь, ребят обеспокоить.

— Дети в приют ушли, он тут рядом. Они к спектаклю готовятся.

Вячеслав прошёл в дом. Снял куртку, подошёл к зеркалу и, как это делают местные казаки, причесался. Держался он важно, так, будто ему и в самом деле было сорок лет. А Мария, вспомнив, что она только что встала с постели, поспешно прошла в соседнюю комнату и там тоже причесалась, надела вязаную кофту. Той легкости, с которой она обращалась к Вячеславу во время их первой встречи, как не бывало. Она стала вдруг скованной, не знала, о чём говорить. Увидев на столе положенный им чемоданчик, спросила:

— Что это у вас?

— Портативный компьютер. Он цветной, и в нём у меня весь храм размещён.

— Как это — храм?

— А так. Хотите, покажу?

Он раскрыл чемоданчик и движением рычага установил над ним экран. Из углубления достал «мышку» и стал елозить ею по скатерти стола. Экран засветился, и на нём засверкал цветными стёклами и золотым куполом храм. Он был невысок, но впечатлял своими размерами и вознёсшимся к небу куполом.

— А разве его кто-нибудь видел?

— Нет, храм разрушен несколько сотен лет назад и его, разумеется, никто не видел. Но я ездил в монастыри и рисовал церкви того времени. И внутренности тоже рисовал и заносил в компьютер. Вот смотрите окна.

И он вывел на экран окна. Их был шесть, и стёкла разного цвета. Потом показал двери — дубовые, массивные, отделанные орнаментами и резьбой. И стены, и потолок, и особенно, алтарь, и даже ниши для икон — всё было размечено, рассчитано и поражало гармонией стиля и формы.

— Кое-что я уже заказал в Ростове на мебельной фабрике, — сказал Вячеслав.

У Маши вырвалось:

— Но деньги! Для этого нужны большие деньги!..

— Да, большие. Это верно. Но у меня были дом в деревне и квартира в городе. Я всё продал и — заказал.

— Продать квартиру? — не понимаю вас. А жить где будете?

— Живу же… в палатке. И зимой буду жить. Утеплю её, сложу кирпичную печку… А не то, так и пустит кто-нибудь. Мир не без добрых людей.

— Да, да, — смешалась Маша, — что это я говорю. Конечно же, найдём, где вам жить. Да хоть и у меня вот. У нас дом большой, четыре комнаты.

Маша сварила кофе, поджарила яичницу, поставила графин с козьим молоком. Они разговорились и болтали о разном, много смеялись. Маша как бы между делом сказала:

— Возьмите и меня в свою бригаду. Я тоже хочу строить храм, и если вы не возражаете, внесу свою посильную денежную лепту.

— Вас-то как раз я бы и не хотел грабить. У вас столько иждивенцев, а и сама вы ещё, насколько я понимаю, не самостоятельная.

Маша обидчиво возразила:

— Напрасно вы меня жалеете. Я два года работала компьютерщицей на рынке, кавказцы мне много платили, а и теперь все счетные и финансовые дела у фермера Дениса Козлова веду — он тоже мне хорошо платит. А недавно подрядилась и к Шомполу. Возьмите у меня деньги. Я очень вас прошу.

— Ну, пожалуйста, я не откажусь, конечно, но только самую малость.

Маша достала из сумки пять упаковок долларов и подала Вячеславу. Тот повертел одну упаковку, другую… двинул деньги назад.

— Что вы? Тут же целое состояние. Как же я возьму такие деньги?

Мария бросила пачки в целлофановую сумку, положила её перед Вячеславом. Тот покраснел, пожимал плечами, не знал, что и говорить.

А Маша продолжала:

— Мы поедем с вами в город и закажем все двери и окна, и пусть они подберут красивые цветные стёкла — и вообще: пусть будет всё так, как они делают для новых русских.

Потом наклонилась к Вячеславу и заговорщически проговорила:

— Только вы о моих деньгах никому ни гу-гу. А то начнут языки чесать: где да чего, да откуда. Женщины у нас языкатые. Лучше всё от них делать втайне.

Вячеслав пожал плечами и пообещал молчать как рыба. Ломаться он больше не стал, а поблагодарил Марию и рассовал деньги по карманам куртки. Уходил он от Маши смущённый и очень обрадованный. Эти деньги, да плюс мешочек с долларами архиепископа, позволяли ускорить все дела на строительной площадке. Расставались они тепло, как старые друзья. И всё было бы хорошо, если бы Вячеславу не кинулись в голову подозрения о нечистом происхождении таких больших денег у Марии. И не то, чтобы он подозревал её в какой-нибудь махинации или воровстве, но, вспоминая её рассказ о работе на рынке, он думал о кавказцах, о том, что зря они большие деньги не дадут, а вот за какие такие доблестные дела она их получила, он об этом думал. И Вячеслав вместе с обидой и досадой за возможные надругательства над таким чистым и юным существом испытывал и щемящее чувство ревности. Впрочем, тут же он и осаживал себя, почти вслух говорил: нет у тебя оснований подозревать Марию! Ты же видишь, как она весела и беспечна. Душа её открыта Богу, и это ты можешь читать у неё в глазах.