DUализмус. Трава тысячелистника - Страница 3

– Женя никогда не верила в Бога. – Это про усопшую.

– Как же! Она крещёная!

– Когда же это случилось? – Кирьян даже в этой ситуации злокозненно жаждал правды и только правды.

Правду тут же, на ходу, придумали в двух вариантах.

Вроде бы в детстве бабушка незаметно сводила малышку Женю в церковь. Другой вариант, что Женя, будучи уже взрослой женщиной, где-то вопреки всем покрестилась.

Как будто это кто-то и где-то мог видеть: Евгения после институтского замужества тут же ринулась вместе с мужем по местам его военной карьеры.

Как главное доказательство от кого-то прозвучало:

– Когда я узнала, что Женя «ушла», я тут же поставила в церкви свечку. А Бог подал знак: тут же прошелестел… ветерком… и покачнул пламя. Бог дал понять, что принял её душу!

И снова повесть о несчастной, щекотящей всех скатерти.

Каждая из вновь приходящих особей женского пола из уважения к хозяйке и искреннего желания помочь делала добросовестную попытку перевернуть скатерть на девяносто градусов.

Маба по-доброму соглашалась: давайте-давайте, а вдруг получится!

По осознании очевидной безуспешности скатерть вновь возвращалась в исходное положение.

Кирьян Егорович злорадствовал, но не вмешивался. Ну, нонсенс же! Ну что ж за бабы такие непоседливые да вредные! Всё им не так.

При этом, то, что было на столе, временно передислоцировалось на верхнюю панель и крышку клавиатуры замечательного и редкого концертного фортепианино фирмы «August Foster».

Инструмент куплен в шестидесятых годах по какой-то крутой очереди, в которую вставляли только самых лучших работников Угадая. Следовательно, семья в целом также была образцовой.

Сей музыкальный инструмент прошёлся всей тяжестью по всем отпрыскам рода Мабы Веры.

Тут варианты.

Инструмент либо действительно принёс пользу в виде музыкального образования для избранных; либо, дав некоторые навыки, навёл ужас и музыкальную порчу на остальных.

Причина: многолетнее использование в качестве музыкальной экзекуторши учительницы двухметрового роста, обладающей голосом, едва вписывающимся в четыре октавы.

Кирюша едва смог отбрехаться от музыки.

Освоив простецких Бетховенов, Бахов и Генделей, он понял, что не способен ни на что большее.

Хорошую службу тут сослужил Клод Дебюсси. Будто специально для Кирюши он сочинил испытательное и красивейшее, импрессионистическое, но явно не детское произведение.

«Облака»! Отца ж его в зад!

Дебюсси засунул в кучерявое своё детище сложнейшие пассажи. С роем шестнадцатых и тридцатидвушных трелей.

Выводить их своими маленькими и длинными пальчиками без остановки у Кирюши не хватало ни физических сил, ни размаха рук. Не было и терпения.

Тем не менее, рассыпчатые, серебристые, очаровательные трели до чрезвычайности поразили маленького Кирюшу. В самое сердце. И не могли не затронуть души.

С тех пор Кирюша заинтересовался словом «импрессионизм» вообще. Он открыл для себя его аналог в живописи. И остановился на этом. Живопись подобного рода стала более перевариваемым понятием и занятием, нежели неподдающиеся музыка и вокал.

Упомянутый немецкий музыкальный агрегат, проведя несколько лет в твёрдой и победной боксёрской отсидке в одном и том же углу, обрамлённом вековой пылью в слабодоступных для пылесоса местах, уставлен любопытными штучками.

Там нашли себе пристанище стопища нот. Там барочные подсвечники с ни разу не зажигавшимися коротышечно—жирными и жёлтопрозрачными свечами в традиционных узорах—червячках. Там председателем – бронзово—деревянный метроном, в течение десятилетий умело отстучавший розгами по ушам и мозгам всех, без исключения, многочисленных детей мамы Веры.

Там же стоят эпизодически неработающие часы. Эпизод – размером от года.

Последнее время заморожено на цифре «полпятого».

…Там прочие побрякушки, не объединённые никакой общей идеей. Они представляют либо подарочную, либо некую надуманную историческую – по случаю де – ценность.

Как временная подставка для перемещаемой со стола посуды задействован выступ серванта.

Сервант совсем уж затёрт. Он эксклюзивен донельзя. Он «тех ещё времён.» Он с железками, картонками и ненужными уже хрущёвскими монетками под ножками—стойками. Он со свёрнутыми защитными бумажками в щелях полозков.

Если вынуть, развернуть и прочесть бумажки, то окажется, что это обрывки социалистических газет, названия-то которых уже давно канули в лету.

Сервант хранится ради памяти к отцу и деду. А также из уважения к чудесным завитушкам на стёклах. И из почтения к дверцам, мудрёно порезанных шерхебелем.

Что-то ставилось на деревянные сиденья некогда специально ошкуренных и нагло качающихся, поскрипывающих, упрощённых русскими фабриками «венских стульев».

Неминуемо обнаруживалась нелепость очередной операции со скатертью.

Дядя Кирьян торжествовал.

Вся временно эвакуированная сервировка вновь возвращалась на непомеченные места стола.

Абсолютно логично поэтому, что, когда вновь кое-как рассаживались, – у кого-то не хватало вилки, а у кого-то их было три.

Так, у малолетнего Никитки под рукой оказалась рюмка, которой он, несмотря на манипуляции с соком и чаем, не смог правильно воспользоваться.

Никитка по младенческой привычке собрался чокнуться с присутствующими. А на поминках, как известно, не чокаются.

И рюмку у него отобрали.

Снова и снова заглядывали в сервант. Доставали то вилки, то ложки, то бокалы со стаканами, нет-нет, лучше хрустальные, нет-нет, не праздник, давайте обыкновенные… То древние и нескончаемые от какой-то свадьбы салфетки…

То пересчитывали людей, складывая их со стульями.

Ошибались. И примащивали лишние предметы в редкие пустоты.

– Авось кто ещё придёт.

Люди приходили и уходили, подолгу не засиживаясь.

Никитке временно запрещён компьютер.

По поводу скорбного события компьютер требовалось распаролить. Это для того, чтобы все могли посмотреть соответствующие фотографии.

Процесс распароливания произвёлся матерью Никитки после соответствующего окрика. Окрик имитировал команду «кругом» для злых американских пехотинцев, понимающих с полуслова.

Никитка натренированным образом превратился в краткосрочного истукана. И, слава богу, на спине истукана не предусмотрены глаза.

Все отражающие пароль поверхности были далеко от Никитки.

Щелчки по клавишам произведены матерью настолько мастерски, что даже количество их не было доступно счёту. И, тем более, никиткиной дешифровке.

Никитка в своей грустной молодости (пять лет) имел печальный опыт заделаться главным администратором компьютера. Разумеется, втихаря. И иметь скрытого от глаз матери личного пользователя. И тем самым ни от кого не зависеть.

Опыт закончился полным провалом.

История вкратце такова. Никитка успешно совершил тайное злодеяние. Но, недодумавши следующее своё поведение, уж эдак быстро выключил компьютер, и так радостно попрыгал от него, распевая песенку глупого Ниф-Нифа, что вызвал неминуемое подозрение с полным разоблачением. За разоблачением, естественно, последовали жёсткие санкции.

В другой раз Никитка из вредности запаролил телевизор, войдя в секретный сектор «защита от детей.» И тут же забыл три заветные цифры кода. После скоротечного суда была проведена экзекуция мягких частей Никиткиного тела.

На все пытки Никитка, цедя скупые слезы, твердил стоическую партизанскую заготовку: «Мама, цифры совсем простые».

– Да сынок, верю, все цифры вообще простые.

Бум, бум!!! Жизнеобучающая затрещина!

Телевизор молчаливо простоял с полгода, отражая в огромном плазменном оке потусторонний, лунный интерьер общей комнаты.

Обиженные судьбой лунатики периодически подходили к «оку» и вертели ему крутки.