DUализмус. Трава тысячелистника - Страница 14

Любовь Кирьяна и Олеси растворилась в страсти животной и присутствовала в тот момент любовь вообще, или нет – как знать? Может любовь, испугавшись, закрыла гляделки и отсидела все это время на гардине шторы, дожидаясь, когда её позовут назад? Вероятно, так оно и было.

Страсть часто подменяет собой любовь и возврат к ней возможен только при наличии определённого упорного рода заботы и поддержки ранних романтических отношений, что являет собой уже некую серьёзную обязанность, сложную совместную работу сердца, мозга и нюха, которые не всегда легко примирить.

♫♫♫

Сексуальная подкованность Олеси была замечена с первой минуты, но развернуть её в полную мощь по причине количества выпитого обоими партнёрами, не удалось.

Современная цивилизация подсказала, что диковинно—сказочная повесть Куприна была сильно подпорчена её поздними, пьющими водку читателями; и от безысходности книжная любовь была возведена мировой культурой в ранг романтического, бумажного и потому недосягаемого идеала. А тут бурлила совсем другая, дикая кровь, не предназначаемая в эталоны, и потому наплевавшая на все приличия, обходительные правила и прочие барьеры, искусственно возведённые благонравными дворянами, заумными поэтами в бархатных мотыльках поверх лохмотьев и гордыми бардами средневековых подворотен.

♫♫♫

До утра даже не дождались: Олесе было так дурно, что умирать она решила в домашней постели.

Олеся с Кирьяном добрались до города на ночном такси. Серёги в доме, слава богу, не было. Олеся на цыпочках прокралась в спальню. Подутреннее её прибытие замечено не было ни крепко спящими родственниками, ни, тем более, её малолетней дочерью.

Вообще говорят, что лучшее время для квартирных краж, налётов и взятия банков – это ближе к утру, когда удовлетворённые тишиной и спокойствием охранники крепко засыпают, или, едва держась в стульях, клюют носом, больше заботясь о том, как бы не упасть и не разбить нос, чем дать саблю бдительности.

♫♫♫

Кирьян Егорыч на том же такси добрался до съёмной квартиры. В то время она находилась на днём и ночью шумной магистрали. В дополнение к неприятности проспект снабжён гремящими рельсами и правом пропуска по ней даже ночью – наплевать – большегрузных фур и строительной техники. Разве что самолётов не летало и танков по ней не ползало.

Приученный к алкоизлияниям, дядя Кирьян чувствовал себя почти великолепно. Он был сильно возбуждён – почти как звероподобная тварь, и, между делом, доволен, что его интимприбор не подвёл хозяина: конструкция работала как надо и заводилась без дополнительного зажигания, без ручной и прочей подкрутки.

Спал он на своей съёмной хате, абсолютно не слыша осторожного треньканья редких ночных трамваев. Не заметил он и расхорохорившегося к утру автомобильного народа, рвущегося на работу.

Быстро пришло утро.

Всё без изменений.

Всё как всегда.

Будто не было любви.

Дрыхнущие уши начисто игнорировали и возникший злобный, дневной перезвон и скрежет надрельсовых чудовищ.

Собственный храп заглушал всё кругом. Спал он крепко. Как говорят в народе – без задних ног и без царя в голове.

Подлые и такие же пошлые мыслишки и во сне, и утром рисовали ему чисто студенческие картинки. Они производили далеко не обаятельные импрессии. Переживая прошедшее по инерции, он вспоминал чёрствоватый, почти что заурядный гостинично—постельный сценарий, который даже и реализовался-то не так гладко, как этого желалось. Это было единственной темой сна.

Мозг перемалывал позиции секса.

Японский эротический режиссёр проецировал во весь экран Олеськину анатомию: аккуратные, словно по циркулю нарисованные кофейно-розовые кружки на груди и размягчённые мочки ушей, рафаэлевский круп, плавно переходящий в талию, совершенный изгиб позвоночника

Американский оператор подсовывал чувственные губы, укрупнял капельки пота и приближал кадры всех остальных не перечисленных женственных и нежных частей тела девочки—матери, красавицы в полном смысле слова. Олеська, Олеся!

Звукооператор включал на полную громкость горячее дыхание и со стопроцентной правильностью и вкусом ремиксовал и вставлял в общий звуковой фон энергичные вскрипы деревянных мостов и предсмертные судороги подножек итальянского ложа.

Подлый Парфюмер, отвечающий за ноздри, восстанавливал в памяти Кирьяна Егоровича терпкий запах мускуса, лимонно—яблочный вкус пота тела молодой женщины. Приправляла этот, достаточный уже, букет слабо пахнущая свежесть взорванных страстью ночных простыней.

Про любовь и глубокое чувство не было и намёка. Только секс, только жгучая эротика.

Запах от Олеси в эту влажную ночью запомнился на всю жизнь.

Запах был настолько силён, что память о нем рефлектировала всякий раз, когда Кирьян вспоминал Олесю. Он был настолько мощен, что было небезопасно, к примеру, на встречу с Олесей надевать белые брюки. Ибо наступали последствия. Результаты приходилось прикрывать авоськой, или тем, что попадало под руку.

Олеся на проявления плоти реагировала на редкость спокойно, более того, предлагала свои варианты заслонов.

Отодвинув все пошлости в сторонку, и разлёгшись на матрасе, являющийся в ту начальную пору его единственной мягкой мебелью, Кирьян Егорович догадался, что медленно, но по самые уши влюбляется в свою новую, к тому же, чёрт задери, сверхсексуальную подружку.

♫♫♫

Второе в жизни Олесино похмелье прошло в семье, и на удивление незаметно. Если не считать разбитой поутру тарелки, и несложных завываний над раковиной. Звук их успешно перекрывался струёй. Осколки тотчас же упакованы в бумаги и спрятаны на дне мусорки.

Весь следующий день Олеся провела в известном каждому алкоголику состоянии. Обошлось без рассола и спасительного глотка вина или пива.

В отсутствия мамы и отца Олеся передвигалась строго по стенке. При них старалась не попадаться на глаза. Весь световой день она провела в комнате с Грушенькой, то уныло перебирая игрушки, то укладываясь спать на полу – среди кубиков и кукол, и прислонившись головой к коробочному домику.

Грушенька, слава богу, не понимала что к чему. Мало ли что: если мама хочет ходить по стенке, то пусть и ходит. На то она и мама. Хочет спать на полу – тоже пожалуйста.

На маме хорошо сидеть и через неё интересно прыгать.

– Дада Кигян, – напомнила к вечеру причину маминой немощи Грушенька. И помахала ручками над головой. Это было или воспоминание о Даде Кигяне в качестве лошадки с Грунькой сверху, либо обозначало Маму-Дуру и виновника её головной боли – всё того же пресловутого соблазнителя Даду Кигяна.

Сгорая от бесчестья за своё, возможно излишне резвое поведение, Олеся попыталась отбрыкаться навсегда от встреч с Кирьяном Егоровичем.

Не тут-то было! Откушав любовной смеси, Кирьян Егорович, уже не хотел отпускать Олесю по причине совершенно незначительной: он решил на Олесе жениться.

♫♫♫

Под ворчание Кирьяна Егоровича через полгода Олеся инициировала с мужем-паразитом развод.

Ещё не разведённый до конца муж, но уже гонимый досадой, он, – насколько позволяли условия, – устраивал за женой слежки.

И как-то ночью ему это удалось. Он выследил Олесю в паре с потерявшим бдительность Кирьяном Егоровичем.

До сильного мордобоя дело не дошло.

Сочувствующий неравновозрастной любви, таксист – он был ровесником Кирьяна Егорыча – был на стороне пассажира.

Он вовремя затянул влюблённого полудеда в машину и увёз от беды подальше.

– Не связывался бы ты с молодёжью, – посоветовал он Кирьяну Егоровичу.