DUализмус. Трава тысячелистника - Страница 12

Кирьян Егорович стоял в отдалении, будто не имел к Олесе никакого отношения.

Зоркие продавщицы понимали, что к чему. Иной раз они давали рекомендации Кирьяну Егоровичу, переминающегося с ноги на ногу.

– Ты не мог бы стоять подальше? – отчуждённо бурчала Олеся.

Она стеснялась и побаиваясь засветиться лишний раз.

– Мог бы. Могу у входа постоять …или на первом этаже. А вообще, – вполне могут думать, что я твой папаша.

– Фигов, папаша …отец нашёлся… с бельём для дочи!

Фыркает: «Отцы в таких случаях дома сидят. А я взрослая, сама бы разобралась».

– Ты будешь осторожничать и купишь что попало.

– Жалко денег?

– Вовсе, даже наоборот. Покупай самое дорогое. Дорогое – оно самое качественное.

Кирьян Егорович надулся, думая, что его посчитали за жадюгу.

Олеся вовсе не похожа на тех девиц, которые, имея взрослых любовников, пользуются их кошельком как личным банком.

Приученная к российской бедности, она жалела Кирьяна Егоровича.

♫♫♫

Законный муж изредка приходил ночевать.

Олесю он не трогал, ибо чаще всего бывал в изрядно пьяном виде, и, кроме того, уже насытившимся сторонним интимом.

Утром он обновлял балбриганы и снова надолго пропадал.

У него это называлось «улётом в ночное дежурство».

Олесину маму удивляло странное обстоятельство таких частых улётов.

– Олеся, ну что, он что-ли такой талантливый охранник, что и заменить его некем?

Чтобы не огрестись по—крестьянски – кулаком в лоб – излишнего любопытства Олеся старалась не проявлять. Опыт был.

Родители давно уже всё поняли. Синяк? Ударилась о шкаф. Ссадина? Зацепилась за косяк.

Семья грезила о глобальных переменах.

♫♫♫

Правильная школьница Олеся быстро вышла замуж, а по—иному и не могло случиться, благодаря её внешним, ладно посчитанным Всевышним, показателям. Но, к сожалению, замуж вышла не за самого лучшего мальчика города или двора, а за самого ближнего по лестничной клетке. В практике замужества такое встречается и нередко.

И, как оказалось впоследствии, мальчик оказался не плохим, а очень и очень плохим.

Очень—очень плохой мальчик по имени Серёга почти сразу же после рукобитий по кафтанам и хмельной свадьбы, обобщившей ошибки чужих молодостей, стал изменять Олесе. Направо и налево, налево и направо. Для него это не было изменой: он просто оставался самим собой. Настоящий охотник, и даже не за юбками, а за конкретными частями тела, переимел в молодёжном бытии столько дамского пола, что другому мужику на это же потребовалась бы целая жизнь, а то и не хватило бы.

Олеся до поры этого не знала. А когда – со временем – догадалась, – не полная же дура, – то делала вид, что такие мелочи, как трах мужа на стороне её не особенно интересует.

У мужа чешутся кулаки.

– У всех что ли так? – думала она. – Или только мне с этим делом подвезло?

Уточнять манеру ответного поведения у опытных подружек, тем более у людей с улицы, ей стыдно и неудобно.

Она перечитала массу литературы. На школьных сборищах декламировала наизусть прозу Куприна. Отождествляла его выдуманную и дикую Олесю с собой. Она не желала понимать упавших нравов общества точно так же, как Ярмола не мог понять букву «К» с её лишними палками и кривулинами.

♫♫♫

Олесин первый мальчик – это и был Серёга, оказался подкован и силён не только в постели, но и на полу, и на кухне, и на столе среди грязной посуды и открытых шпрот, а также в обоссанном собаками, изрисованном гадостями подъезде.

Было дело и в плацкарте вагона, везущего Олесю на далёкую турбазу. Именно в этом пассажирском вагоне, вдали от родителей, она впервые попробовала слабый алкоголь и позволила лапать себя по-настоящему. Там же в вагоне и отдалась.

Безудержный позыв тела позже усиливался корнями елей, сосен и тополей, едко жгучими муравейниками и наркотическим запахом полыни в городском лесу. Зимой на лыжах отдаваться сложнее, но Олеся испытала и это.

За эти безумно романтические проделки Олеся прощала Серёге почти все.

Других, отточенных до совершенства знаний, у Серёги, кроме уже упомянутого, не было, поэтому он долгое время отлынивал от работы, благополучно посиживая на шее родителей с обеих сторон.

Особенно нравилось сидеть на шее родителей Олеси, так как именно в их доме он проживал, пользовал их туалеты, мостил следами полы и, соответственно тёщиным умелостям, сытно и вкусно питался.

Стараясь не попадаться Тёще на глаза, сидел закрывшись в спальне и глядел в телевизор, не разбирая в происходящем там смысла.

Согласно резолюции семейного совета ему потребовалось зарабатывать средства к существованию. Серёга натянул гопниковские шаровары с лампасами, чем устрашил насмерть директрису некоего торгующего продуктами питания заведения, и устроился там работать простым—на, охранником—на.

После первого же случая воровства с Серёгой нежно побеседовало мудрое охранное начальство—на. И по—простому—на, не вдаваясь в детали—на, попросило его поменять профессию.

Серёга не согласился—на и нашёл такие убедительные аргументы, что для контраргументации пришлось пригласить магазинных понятых.

Пару следующих недель ему пришлось ходить в черных очках и похрамывать на обе ноги. Подумывал подать аппеляцю в нарсуд по поводу своей непричастности—на к расхищению дорогих консервов—на и бутылочной водки, и так ещё по мелочам типа сигарет «Верблюд-на». Пораскинув умом, и, чтобы не рекламироваться понапрасну, заявления не подал.

Расчуяв вкус и пользу личных денег, он устроился на подобную же работу, но уже на менее хлопотную и понятную. То есть на настоящее охранное предприятие, где частная добыточная инициатива в пользу начальствующих братков поощрялась сверху донизу.

От такой работы шли какие—никакие дивиденды, которые можно было регулировать самостоятельно и утаивать сверхпроцент.

Совмещая охранную деятельность с работой по очистке территории, Серёга проявлял верх экологического гуманизма и самоотверженности. Он умело очищал автомобили и фургоны дальнобойщиков от лишнего мусора и ненужного хлама, оставляемого доверчивыми владельцами автомашин в салонах и кузовах слишком уж близко от брезента.

Серёга полюбил ночные дежурства. Охранное начальство надлежащим образом полюбило Серёгу.

♫♫♫

С Грунькой Дада Кигян отношения наладил быстро. Этого не скажешь о маме Олесе, всё ещё сомневающейся в прекрасном выборе ухажёра и не менее счастливом будущем.

Обладательница отменного тела имела абсолютно правильную, классически построенную головку со строгой, обволакивающей учительской причёской.

В головку грамотно, как все семь колонн в Парфеноне, были встроены выразительные и пропорциональные карие глазки. Два – не семь. Но даже и этого достаточно.

Вечно опущенные уголки рта придавали Олесиному лицу выражение некоторой трагической меланхолии, основанной на презрении к миру, несправедливо обижающему её.

Глаза – зеркало души.

Красивые Олесины глазки, скрытые чёрными ресницами, были непроницаемы как выгреб во дворе у Штирлица. Губы заменяли зеркальную функцию глаз. Из рисунка губ следовало, что Олесей управляла неуверенная и обиженная душа с незаживляемыми зарубками переживаний.

Её неуверенность в благополучном истечении необдуманного и диковинного романа с пожилым, хоть и весьма бодрым интеллигентишкой, подкреплялась огромной разницей в возрасте.

Разница составляла цифру двадцать семь. Для непосвящённого она чудилась как семнадцать. Для талантливых интеллигентов это является хоть и редким, но вполне терпимым случаем.

Преимущественно именно на это Кирьян Егорович и делал ставку. Более весомого аргументария у него не было. Но талантливость ещё требовалось доказать. В паспорте талантливость не прописана.