Другой - Страница 2
Вскоре поезд стал останавливаться.
Наступила тишина. Поезд остановился резко и казалось навсегда. Двери открылись сами собой. Извне дохнуло мраком.
— Преисподняя, — раздался безучастный голос комментатора. — Приехали.
И повинуясь какой-то невидимой силе, люди стали выходить, прямо-таки не спеша вываливаться из всех вагонов поезда. Никто не сопротивлялся, ибо сила, влекущая их, была также и в них самих. И нельзя было не подчиниться своей потаенной сути.
Эти стихи внезапно вонзились в память Одинцова, когда вереница людей тянулась в Преисподнюю. Как только возникла толкотня, несколько человек прямо-таки пронеслись мимо Лени, словно они боялись не попасть в ад. Вываливались иностранцы, туристы, россияне, одни — весьма богатые на вид, бессмысленно важные, другие — поскромнее, а некоторые даже совсем неказистые, потрепанные жизнью.
Но далеко не все выкатывались туда — в черную пасть. Многие, в том числе и Лёня, оставались нетронутыми.
— А вам нельзя, — рявкнул комментатор в микрофон, когда какой-то женоподобный толстячок вознамерился юркнуть в ад.
И толстячок отлетел обратно в вагон, точно футбольный мячик.
Новоселов ада встречали ночь и молчание, ни тебе женщин с букетами, ни бодрящего марша, ни встречных улыбок — ничего. Издалека только доносился вой, похожий на хохот. Еле виднелись как тени призрачные фигуры вдали. Одна черная пустота, похожая на извращенную вечность.
Лёня заметил, что, выходя из поезда, новоселы подвергаются странному изменению тел, и, видимо, там в глубине тьмы их уже кто-то ждал. Да, да, даже конфигурация тел менялась…
Лёня вздохнул.
Оглядел оставшихся, их было больше, чем ушедших. На их лицах выражалось смутное удовольствие, и ничего больше. Призрачность ситуации становилась просто неприличной.
— Осторожно, двери ада закрываются, — прохрипел голос в динамике.
Но минутой раньше из одного купе выскочил, словно его волочили за волосы, извивающийся человечек и завизжал: «Не хочу в ад!», но уже не человечьим голосом, словно статус человека был для него потерян навсегда. Визг замер, и влекомый потоком судьбы человечек в последние мгновенья вылетел наружу, и двери за ним захлопнулись. На полу в коридоре валялась только его выпавшая из кармана чековая книжка.
Лене врезался в память взгляд этого так ошеломительно исчезнувшего туриста. В его взгляде мелькнула уверенность в успехе, вдруг мгновенно сменившаяся патологическим ужасом.
Поезд между тем медленно тронулся с места. Оставшиеся чуть-чуть обрадовались.
— Господа! — на этот раз мягким приятным голосом, но несколько настойчиво, снова заговорил комментатор. — Следующая остановка: «Ад ничтожных душ». Обращаю ваше внимание на то, что обратных билетов не выдаем. И не спрашивайте: не вашего ума дело. Наш поезд идет только туда…
Лёня ошалевший от отсутствия всякой реакции у пассажиров, подумал, что людей подменили, прежде чем они успели умереть. Ведь после смерти все меняется, а они уже сейчас холодные… Но он остановил этот истеричный поток своих мыслей и сходу спросил у интеллигентного старичка:
— У вас есть какие-либо вопросы?
Старичок озлился:
— А чего тут спрашивать? Смерть — это не нашего ума дело…
Его, однако, одернули:
— Какая тут смерть? Мы все живые. Просто будем сходить на станциях, куда нас доставит поезд.
Лене до безумия захотелось увидеть того молодого человека, у которого на ладони образовалась черная пустота. Но где его искать? В ад Лёня не стремился. Для порядка он решил спросить, сам не зная о чем, у проводницы. Та, заспанная, выглянула из своего купе и лишь хрюкнула:
— Вам чего, гражданин?
Тогда Леню разобрал хохот. Это был даже не его хохот, а тотальный хохот, как будто хохотала вся Вселенная.
Так и хохотал он долгое время, но на него никто не обращал внимания. «Хохочет, ну и пусть себе хохочет, до ада ничтожных душ еще далеко», — добродушно заметила сухонькая старушка.
Неизвестно, чем бы кончился этот хохот, если бы Леню наконец не толкнули в бок. Мимо него проплыл слегка невещественный человек, на взгляд неопределенно-среднего возраста. Его лицо было чем-то ошеломительно запоминающимся и светилось загадочностью.
Человек незаметно шепнул, в одно дыхание: «Леня», — и подмигнул ему. А потом исчез.
А поезд мчался и мчался. То, что виднелось за окном, напоминало все что угодно, только не покинутую землю.
…Леня приходил в себя после того как его окликнули. Ему показалось, что он узнал этот голос. Да, да, это был его собственный голос! Как же он не признал самого себя! «Возможно ли здесь ошибиться? — с горечью подумал Леня. — А как же тогда свести концы с концами?». Но мысли гасли, подавленные присутствием иного мира.
Одинцов тупо решил вернуться в свое купе, как будто это что-то меняло. «Может быть, там таится прежняя жизнь?» — тихонько понадеялся он.
Но ничего особенного там не таилось. На нижней койке храпел толстый сосед, Савельев, он чуть было не попал в ад, а потом заснул.
Храп внушал уют, но уюта нигде не было. «Какой уж тут уют», — зевнул Лёня и вполне обезумевшим взглядом осмотрел купе. На столике стоял недопитый им чай, и бутыль с водкой, видимо Савельева. Странно, что бутылка стояла нетронутой.
Остальных соседей Лёня видел в коридоре, но кто из них попал в ад, он не разобрался.
Между тем из других купе стали понемногу выходить пассажиры с сумками, чемоданами и даже с бутербродами — в ожидании следующей остановки. Одна худенькая женщина выползла даже с раскладушкой — как будто в аду нет более нужной вещи.
Лёня тоже высунулся из купе и, взглянув, понял, что он как-никак сохранил остатки банального земного разума. А потом решительно стал приставать к вышедшим, чтоб те объяснили.
— Что ждем от перемены места жительства, мамаша? — довольно развязно обратился он к худощавой даме. — Зачем вам раскладушка?
— Да я с ней никогда не расстанусь, — вразумительно ответила та. — В ней вся моя жизнь.
И подмигнула Одинцову.
Это последнее почему-то опять ввело его в ступор. Он снова осознал, что находится все-таки в ином мире. «У нас не подмигивают первому встречному, — вспомнил он. — Если только в сумасшедшем доме…»
И все-таки, несмотря на ступор и смутное понимание, что он уже в ином мире, Лёня нервозно подбежал к пожилому человеку, расплывшемуся от жира, и криком спросил у него:
— Что все это значит?
— Ничего, — шепотком прозвучал равнодушный ответ.
— Как ничего?
— Так ничего. Просто ничего нет. И это приятно.
Лёня безнадежно махнул рукой. Он решил ни о чем не спрашивать, а главное, не думать вообще. «Далеко зайдешь, спрашивая», — мелькнула последняя мысль.
И туман заволок его ум. Да и все остальные пассажиры были как в тихом дурмане. Только до самых глубин сознания Одинцова доносились какие-то несвязные обрывки витающих в вагоне слов и мыслей: «Мой бизнес, мой бизнес…», «Где деньги…», «Я не выключил плиту, забыл…», «Я стала здесь чудовищем, чудовищем… домашнего вида…», «Где крысы, где крысы?!! где деньги!?!», «Улечу в Амстердам».
Наконец, Лёня насторожился: «Может быть, я стал телепатом?»
Тут же пронесся какой-то мысленный взвизг, и Лёне послышалось: «Дайте досмотреть телесериал!.. Хочу домой!..» И потом более явственно: «How are you? How are you?»
Потом поток английских слов, и все о деле, о фирмах в Нью-Йорке, о ситуации на бирже, и что-то еще, до бесконечности. Одинцов уже ничего не понимал в этих криках, кроме «How are you?».
«Так можно английский язык выучить, если постараться», — выплыла мысль в душе Лени. Но она утонула в взвизгах, в решительных: «It is my business» и так далее.