Друг или враг? - Страница 1

В 1943 году я работал в штабе голландской контрразведывательной службы в Лондоне. Эту службу прозвали «заграничной полицией», и она действительно представляла собой помесь пятого отдела управления военной разведки с уголовным розыском. Иными словами, здесь занимались вопросами из области военной разведки и уголовного розыска в той мере, в какой они затрагивали голландских граждан, проживавших тогда на территории Англии. Я оказался в числе тех немногих голландцев, которые имели опыт работы в контрразведке, и поэтому меня поставили во главе юридического отдела. Мое решение по любому делу было окончательным, так как фактически я выступал в роли сразу трех лиц: следователя, прокурора и судьи. Через мои руки проходили дела всех тех лиц, виновность которых удавалось доказать.

Прежде чем рассказать об одном из самых невероятных случаев из моей практики, я вкратце остановлюсь на процедуре проверки беженцев, которую я подробно описал в своей предыдущей книге «Охотник за шпионами».

В 1941 году в Вандсворте была создана Королевская викторианская патриотическая школа. В этом деле принимал участие и я. Все беженцы, прибывавшие в Англию из Европы, независимо от пола и возраста, направлялись в эту школу. Там, оставаясь под стражей, они получали врачебную помощь и проходили медицинский осмотр. Эти люди, которым пришлось пройти многие сотни миль, спать в грязных подвалах вповалку прямо в верхней одежде, голодать, есть что попало и при этом все время находиться в состоянии большого нервного напряжения, легко могли привезти с собой различные острозаразные заболевания, такие, например, как тиф. После медосмотра беженцев тщательно проверяла английская контрразведка, выискивая среди них явно подозрительных лиц. Те, кто проходил проверку, направлялись к эмиграционным властям, где оформляли свой въезд в страну и получали надлежащие документы, удостоверения личности и продовольственные карточки. Пока шла проверка, беженцы находились под стражей. Они были оторваны от внешнего мира и даже не получали писем от родственников или друзей, обосновавшихся здесь ранее.

Но и после оформления въезда беженцев не выпускали на свободу. Их тотчас же направляли в органы контрразведки соответствующих стран, где они снова подвергались строгой проверке. И только после этого беженцев оставляли в покое и они начинали устраивать свою жизнь.

Такое отношение к беженцам-иностранцам на первый взгляд может показаться бесчеловечным: ведь эти люди, вместо того чтобы безропотно покориться немцам и жить у них под пятой, пожертвовав всем и рискуя жизнью, бежали в единственную страну Западной Европы, где велась настоящая борьба за свободу. Но среди каждых ста честных беженцев вполне мог оказаться шпион или предатель. Поэтому-то каждого беженца и приходилось считать потенциально виновным, пока ему не удавалось представить доказательства своей невиновности.

Как это ни странно, но война, которую мы вели против гитлеровской диктатуры, потребовала отказаться от одного из основных принципов английского права, возлагающего всю тяжесть доказательства вины на обвиняющую сторону. Я уже как-то останавливался на этом. В условиях, когда один умный и неразборчивый в средствах человек мог причинить громадный ущерб обороноспособности страны, люди, оказавшиеся под подозрением, должны были нести бремя доказательства своей невиновности. Печальный факт, но ничего не поделаешь — такова война.

Однажды утром я сидел у себя в кабинете в уютном здании на площади Итон Сквер, которое было отведено для нашей «заграничной полиции». На столе передо мной лежал листок бумаги, где были записаны краткие сведения о человеке, которого в тот день мне предстояло допрашивать. Фамилия — Тер Хит, возраст — сорок восемь лет, женат, двое детей. До побега в Англию — секретарь одной голландской фирмы в Париже. Он имел дипломатический паспорт, а это, как мне было известно, означало, что его въезд в страну уже был официально оформлен эмиграционными властями после довольно поверхностной проверки. В Королевской викторианской патриотической школе поступали совершенно правильно, не подвергая очень уж строгой проверке обладателей дипломатических паспортов и предоставляя делать это работникам контрразведки соответствующей страны. Так что я заранее знал, что дело Тер Хита мне придется разбирать с самого начала, и это заинтересовало меня. Но тогда я и не подозревал, что делу этому суждено было стать одним из самых запутанных и фантастических из всех тех, с которыми я сталкивался.

Подняв трубку телефона, я попросил направить Тер Хита ко мне. Через несколько минут он стоял передо мной. Я предложил ему стул у своего стола и несколько мгновений молча изучал его. Тер Хит принадлежал к числу людей, которых не так-то легко раскусить. Если этот человек отправится гулять по Пикадилли или Пятой авеню, по Елисейским полям или Унтер-ден-Линден, он наверняка сразу смешается с толпой. Единственное, что поражало в Тер Хите, так это отсутствие характерных черт, полная обыкновенность. Он был воплощением среднего человека: средний рост, нормальное телосложение, светло-каштановые волосы, правильные черты лица — ничего примечательного. У меня хорошая память вообще — значительно лучше, чем обычно бывает у людей, — и особенно на лица, но к описанию этого человека я ничего больше добавить не могу. Теперь, когда прошло уже десять лет, если я стараюсь представить себе его, передо мной снова возникает какое-то расплывчатое пятно, воплощение обывателя, человек-хамелеон, который легко сливается с кирпичными стенами, бетоном и асфальтом любого крупного города.

При первом же взгляде на Тер Хита у меня мелькнула мысль, что врожденная способность сливаться с окружающей средой — неоценимое достоинство человека, особенно если он шпион. Бросаются в глаза и хорошо запоминаются люди либо высокие, либо слишком полные, либо с какими-нибудь оригинальными, скажем, моржовыми усами. Такие качества — серьезная помеха для того, кто собирается стать шпионом. Маленький же, серенький человечек, не оставляющий следов в чьей-либо памяти, опасен вдвойне. В первый момент я даже приподнялся на стуле: Тер Хит заинтересовал меня.

— Пожалуйста, расскажите о себе все по порядку, — попросил я. — Почему вы покинули Францию? Как вам удалось бежать? По какому маршруту? Словом, все, что вы можете припомнить. Не спешите, торопиться нам некуда…

Тер Хит заговорил. Голос у него оказался именно таким, как я и ожидал: ни тенор, ни бас, а какой-то неопределенный, монотонный. Хотя как секретарь голландской торговой фирмы он был сильно загружен работой, ему, по его словам, захотелось внести посильную лепту в дело борьбы с немцами. Он вызвался помогать беженцам на участке между Парижем и Дижоном.

Здесь мне хочется сказать несколько слов о маршрутах, которыми пользовались беженцы, — это имеет прямое отношение к делу Тер Хита. Из Голландии люди бежали через Бельгию и Францию, пересекали испанскую границу и попадали в Португалию. Таких маршрутов было несколько, и каждый из них разбивался на ряд коротких участков, на которых работали один или несколько добровольцев, обеспечивая безопасный проход беженцев от одного конечного пункта участка к другому. Фактически побег складывался из передвижения по множеству коротких этапов. Человек, обслуживающий определенный участок, забирал беженцев, допустим, в подвале какого-нибудь дома и вел их до автобусной станции, находившейся милях в двадцати от подвала; там он передавал их другому человеку, работавшему на соседнем участке, и так далее. Хотя разбивка маршрута на короткие этапы неизбежно вела к излишним задержкам, а в ряде случаев увеличивала опасность провала, идти на это вынуждало одно очень серьезное соображение: когда гестапо удавалось схватить кого-нибудь из работавших на маршруте и с помощью пыток заставить заговорить, он мог выдать только два звена цепи — человека, у которого он принял беженцев, и человека, которому их передал.