Древний Восток - Страница 51

Развитие ростовщичества и долгового рабства, а также разорение значительной части населения некоторое время почти не вызывали препятствий, но в конце XIX в. до н. э. начали иной раз встречать резкое сопротивление со стороны властей крупнейших месопотамских царств. Нередко цари издавали каждые пять-семь лет так называемые эдикты «мишарум» (доел, «выравнивания» или «справедливости»), которые аннулировали кабальные соглашения, заключенные из-за долгов, в том числе освобождали долговых рабов и возвращали находившиеся в залоге у кредиторов земли их владельцам. В Эшнунне и особенно в Ларсе были проведены реформы, резко ограничившие частнособственническую деятельность и куплю-продажу; в частности, государство устанавливало твердые тарифы на наем и различные услуги и даже твердые цены на зерно и другие основные товары. В результате в Ларсе, например, частную торговлю и ростовщичество постиг резкий упадок. В еще более масштабных формах такую политику проводил вспоследствии знаменитый Хаммурапи.

Иногда ученые высказывают мнение, что подобными мерами цари, хотя и облегчали положение основной части населения (не разоряя при этом и тех частных собственников, которым эти меры были невыгодны!), но препятствовали экономическому прогрессу, который мог якобы идти только за счет развития частнособственнических отношений. Едва ли это так. В натуральной по своим основам месопотамской экономике технологические сдвиги вообще происходили очень редко и были никак не связаны с формами эксплуатации, а экономический рост зависел прежде всего от состояния ирригационной системы; между тем ее развивало и налаживало именно государство.

Соотношение государственной и частной эксплуатации вообще было самым болезненным социально-экономическим вопросом для любого древнего обществ. Дело в том, что всякая эксплуатация может быть социально полезна только в той мере, в какой изъятый с ее помощью продукт вкладывается затем в торговлю, производство, политическое и культурное обеспечение общества, т. е. в сферы жизни, полезные, в конечном счете, для всей страны. В обществах древности, с неразвитым обменом и доминированием натурального хозяйства, богатство частного лица либо «проедалось», либо омертвлялось в виде сокровища, либо умножало само себя ростовщическим путем, но почти никогда не вкладывалось в общественно-полезные предприятия (единственным серьезным исключением могла быть внешняя торговля). Добывалось же частное богатство, как правило, путем успешного использования имущественного неравенства, втягивания массы рядовых общинников в долговую кабалу и концентрации земли, т. е. чисто паразитическими формами эксплуатации. Государственная эксплуатация, напротив, обеспечивала функционирование необходимых всем институтов.

Таким образом, для аграрного общества древности частная эксплуатация была в крупных масштабах всегда вредна, государственная же могла быть весьма полезна (в зависимости, правда, от доли продукта, взыскиваемого государством), а в определенных размерах — всегда необходима. Поэтому жизнь многих стран Древнего Востока колебалась от разрушительного усиления частной собственности и частной эксплуатации (приводивших к разорению и порабощению огромных слоев населения) к их государственному ограничению и укреплению государственного сектора в экономике. Не являлось здесь исключением и Двуречье.

В обществах Месопотамии Старовавилонской эпохи различались три сословия: свободные общинники авилумы (доел, «люди»), «царские люди» мушкенумы (доел, «склоняющиеся под чье-то покровительство») и рабы по сословию вардумы.

Авилумы пользовались общинным самоуправлением, но в большинстве своем платили подати царю. Мушкенумы не входили в общины и не имели самоуправления. Они отдавали себя под покровительство царя, чтобы получить от него земельный надел, и сидели отдельными мелкими хозяйствами на царской земле (на них и лежало основное бремя податей; кроме того, особые группы мушкенумов несли воинскую повинность как военные колонисты или находились на иной царской службе). Их жизнь регламентировалась государством. Мушкенумы, в отличие от авилумов, в большинстве своем не могли уйти с земли, на которой они сидели, без разрешения государства. Вардумы были частными рабами, их покупали и продавали. Естественно, общинник-авилум, принимающий надел от царя, авилумом быть не переставал (если не выходил специально из общины, отказываясь от своего надела в ней), а мушкенум, которому удавалось стать членом общины, становился авилумом, но это не освобождало его от прежних обязательств по царской земле.

Людей различных сословий закон ценил по-разному. За убийство авилума карали смертью, виновному в убийстве раба достаточно было возместить хозяину ущерб и т. д. Однако жестких границ, в том числе психологических, между сословиями не было: в Месопотамии всегда считали, что люди, при всем различии в их положении, по природе своей мало чем отличаются друг от друга, и царю присущи такие же желания, надежды и страхи, что и любому рабу. Раб мог иметь собственное имущество и семью. Он считался человеком, а не вещью, господин распоряжался лишь его временем и трудом. Многие свободные сочувствовали рабам и помогали им бежать от хозяев, так что в Законы Хаммурапи пришлось включать специальную статью, угрожающую суровыми наказаниями за помощь беглому рабу.

В старовавилонском обществе существовали два основных класса: господствующий класс: царь, верхушка людей, состоявших на государственной службе или службе в храмах, и крупные частные собственники — и обложенные государственным и повинностям и мелкие производители, ведшие собственное хозяйство, будь они общинниками или «царскими людьми». Владельцы общинных наделов подвергались эксплуатации меньше, а лица, сидевшие на государственной земле на условиях выплаты части урожая (источники знают их под именем наши бильтим — «плательщики дохода»; в подавляющем своем большинстве они были мушкенумами) — интенсивнее. В отличие от лиц, назначаемых царем на высоквалифицированную службу, «плательщики», так же как и военные колонисты — «царские люди», получавшие от государства небольшие наделы для обработки силами собственной семьи под условием военной службы, — были прикреплены к своему виду служебной деятельности и земле и не имели права выставлять взамен себя заместителей.

С падением III династии Ура в Месопотамии наступили новые времена. Цари I династии Иссина (2017–1794 гг. до н. э.) считали себя продолжателями Урской империи: как и цари Ура, они обожествляли себя, сохраняли им вслед официальное именование государства «Шумер и Аккад», а само падение Ура считали великой трагедией; в их храмах и дворцах составляются пространные «Плачи о гибели Ура», в которых самыми яркими красками описывается грандиозное избиение, учиненное захватчиками-иноземцами в разоренной столице державы Ура.

Правители Иссина вели официальную документацию вслед урским царям на шумерском языке, хотя именно при них шумеры оказались полностью ассимилированы аккадцами и шумерский стал мертвым языком учености — школ, храмовых писцов и канцелярий. Однако если для столичного населения и административного аппарата Ура падение державы было трагедией, то для огромной массы ее рядовых работников — скорее избавлением. Теперь большинство из них стали мелкими пользователями наделов, выделенных им государством, и хотя и управлялись чиновниками, но все же вели на этих наделах самостоятельное хозяйство, которым кормились. На многих землях восстановились самоуправляющиеся общины лично свободных людей.

Наконец, ремесленные и торговые фонды, при III династии Ура принадлежавшие государству, тоже оказались в основном прибраны к рукам частными лицами, обычно под большим или меньшим государственным контролем: используя эти фонды, они обязаны были отдавать государству определенную часть прибыли, а остальное направляли на развитие собственных коммерческих операций.

Бок о бок с коренными жителями Двуречья на ее территории обитали полукочевые скотоводческие племена пришельцев-амореев; их вождей в Месопотамии прозвали «живущими в шатрах». Рядовые амореи практически не селились в городах, а занимали пригодные для выпаса скота территории неподалеку от того или иного города. Поэтому, в частности, аккадский язык не обнаруживает никаких следов аморейского влияния. Само нашествие амореев, конечно, сопровождалось массовым разграблением страны, но раз поселившись в ней, аморейские племена номинально признали себя подданными иссинских царей и существовали во взаимовыгодном симбиозе с местными жителями, поставляя им продукты скотоводства в обмен на зерно.