Древний Восток - Страница 44

Когда почти тысячелетие спустя при дворах правителей вырабатывалась сводная версия истории страны, ее создатели рисовали дело так. Впервые государственность («царственность») была дарована шумерам с неба, самими богами, и опустилась в город Эреду. Позднее «царственность» перешла к другим центрам, в том числе городу Шуруппак. Затем боги решили уничтожить всех людей, наслав на землю чудовищное наводнение. Характерной чертой месопотамской традиции было то, что потоп она рассматривала не как кару богов за какую-либо вину, а как дело чистой прихоти: «богов великих потоп устроить побудило их сердце».

Лишь добрый бог Энки (владыка пресных подземных вод, хранитель благодетельной мудрости и наставник людей) решил спасти хотя бы одного человека; он избрал праведника Зиусудру, правителя Шуруппака, открыл ему будущее и посоветовал построить ковчег и спасаться в нем. Шестидневное наводнение уничтожило всех людей, кроме Зиусудры, — «все человечество стало глиной». Зиусудра в своем ковчеге причалил к высокой горе, а потом дал начало новому человечеству. В конце концов благой Эа даровал Зиусудре, одному-единственному среди всех людей мира, еще и бессмертие во плоти. После потопа «царственность» была вновь спущена с неба к размножившимся людям Нижней Месопотамии; на этот раз ее первым центром стал Киш, а потом она переходила к другим шумерским городам.

Итак, шумерская традиция твердо выделяет две фазы истории страны: до некоего катастрофического «потопа» и после него, когда история Двуречья как бы получает второе начало. Шумерские династийные списки отражают то же представление, включая как «допотопные», так и «послепотопные» династии разных городов и отмечая потоп как разделяющую их грань. При этом «послепотопные» династии доводятся в списках до бесспорно исторических и надежно датируемых событий, что позволяет нам рассчитать то время, на которое шумеры помещали свой «потоп».

Правда, в шумерских списках десятки «послепотопных» царей получают, из уважения к их древности, фантастические сроки правления во многие тысячи лет. Но пересчитывая их сообразно реалистической продолжительности царских правлений и уточняя эти расчеты известными синхронизмами этих царей друг с другом, можно получить довольно точную датировку «потопа» как вехи месопотамской династийной истории: она приходится примерно на XXX в. до н. э.

С другой стороны, приблизительно на тот же период приходится грань первого и второго этапов. Раннединастического периода, когда, как известно со времен раскопок Леонарда Вулли в Ираке (начало XX в.), Нижнюю Месопотамию постигло невиданное наводнение. Археологически оно отражается в виде разделяющей культурные слои прослойки глины, образовавшейся из отложенного водным разливом ила; такие слои, достигающие солидной толщины, обнаружены сразу в нескольких месопотамских городах на глубине, отвечающей интересующему нас времени. Речь идет, таким образом, об особенно мощном наводнении, затронувшем большую часть Нижней Месопотамии; это и есть «Великий потоп», помещаемый примерно на то же время шумерскими списками царей.

«Допотопная эпоха» этих списков отвечает, таким образом, первому этапу Раннединастического периода, а послепотопная — следующим. При этом обе эпохи, согласно шумерской традиции, оказываются эпохами раздробленности, перехода гегемонии от одного центра к другому. Иными словами, о былом могуществе Ниппурского общинного союза шумеры ничего не помнили и начинали отсчет своей древнейшей, «допотопной» эпохи с более позднего времени, когда этот союз уже распался!

Первые же «послепотопные» письменные источники, доступные нам (вторая четверть III тысячелетия до н. э.), рисуют Шумер раздробленным на множество независимых номовых государств и при этом показывают повсеместное присутствие бок о бок с шумерами нового, восточносемитского этноса, представители которого входят в те же общины и государства, что и шумеры, и поддерживают вместе с ними культы шумерских божеств, которых они отождествили с собственными (так что многие из этих божеств получили в итоге двойные имена, шумерское и аккадское). Никакого противопоставления шумеров и аккадцев как одного, пришлого народа, другому, аборигенному, мы в этих письменных источниках не находим — очевидно, приход аккадцев в страну состоялся задолго до их составления, так что все следы подобного противопоставления успели исчезнуть.

Сводя все это воедино, надо, вероятно, заключить, что былой общинный союз шумеров эпохи Урук утратил свои внешние владения, а потом и вовсе распался под напором расселения восточных семитов — аккадцев из Северной Аравии (на поселениях фазы Джемдет-Наср действительно нередко встречаются следы жестоких военных разрушений). Наступившая стадия раздробленности соответствует первому этапу Раннединастического периода — «допотопному времени», самой древней эпохе, удержавшейся в исторической памяти шумеров; тогда-то и начал осуществляться шумеро-аккадский симбиоз.

Этот этап подытожило великое наводнение — «потоп», после которого семиты и шумеры уже безоговорочно сосуществуют как единый народ. В самом деле, поднимать после катастрофы страну им приходилось вместе. Восточные семиты усвоили более высокую шумерскую культуру, включая письменность, и к середине III тысячелетия до н. э. образовали с шумерами тот самый двуединый и двуязычный суперэтнос «черноголовых», о котором говорилось выше. Это не мешало проявляться элементам неравенства в положении обоих его этносов: почти все цари месопотамских городов-государств III тысячелетия до н. э. принадлежали к этнически шумерским династиям, а значительные и официальные тексты составлялись именно на шумерском языке.

Месопотамская клинопись заслуживает отдельного разговора. В эпохи Урук — Джемдет-Наср, как уже упоминалось, это была пиктография, созданная шумерами. Напомним, что от полноценной письменности пиктография отличается тем, что первая фиксирует определенную речь, а вторая — только определенную информацию, которую можно передавать различными речевыми конструкциями: содержание рисунков можно пересказывать разными словами без изменений смысла, знаки же подлинного письма точно фиксируют определенные слова в определенных формах и последовательности. Шумерское рисуночное письмо было совершенно одинаковым в северных и южных районах Нижней Месопотамии; это значит, что его разработали в одном центре, столь авторитетном, что разные месопотамские общины заимствовали его оттуда в неизменной форме. Центром этим был, разумеется, Ниппур — столица всешумерского общинно-культового союза эпохи Урук, и мы едва ли ошибемся, предположив, что шумерская пиктография была оформлена в ниппурском храме Энлиля в ходе целенаправленной работы по созданию новых методов хозяйственного учета и руководства (напомним, что храмовые хозяйства были крупнейшими в тогдашней Месопотамии, а из них самым большим, бесспорно, должен был располагать ниппурский храм Энлиля).

Каждая пиктограмма обозначала предмет либо некое понятие, заданное этим предметом. Так, зачерненный небосвод мог обозначать и ночь, и темноту, и болезнь, а гора — и гору, и чужеземную страну, и раба как выходца из чужеземной страны. Через некоторое время такие пиктограммы стали использовать для «ребусного» письма: например, рисунок тростника (шумер, ги) стал применяться для обозначения слова «возвращать» (шумер, ги с другой интонацией); кроме того, любой знак, изображающий какой-то предмет, мог передавать слог или группу слогов, совпадающие со звучанием названия этого предмета или хотя бы напоминающие это звучание, т. е. приобретал фонетическое значение (и не одно). Так знаки рисуночного письма становились слоговыми знаками и могли тем самым применяться для передачи служебных частей речи, грамматических показателей и вообще любых звукосочетаний, т. е. для фиксации речи. В итоге тот или иной знак мог иметь по нескольку словесных и звуковых (слоговых) значений, а также употребляться как детерминатив — нечитаемый знак, обозначающий смысловую категорию, к которой относится слово, передаваемое предшествующими или последующими знаками и тем облегчающее его чтение. Например, перед передачей собственных мужских имен месопотамцы ставили знак «мужчина», чтобы показать, что далее следует мужское имя. Все это придавало письму громоздкий и сложный характер.