Древний Рим - Страница 45

При всех личных качествах наших героев (хороших и плохих), надо понимать ту ситуацию, в которой оказался Рим в эпоху Цезаря. Рим фактически уже был империей. И то, что Цезарю окружение трижды предложило царскую корону, как предлагают ее ныне Путину, в политическом плане означало нечто гораздо более важное, чем сам по себе знак уважения к власти. В действительности, Рим был уже совсем иным, нежели во времена республики. Заговорщики этого или не видели, или не понимали. Они думали, что стоит им физически устранить Цезаря, как всё вернется на круги своя и старая республика сама собой оживет и возродится. Тогда вновь настанет равенство, к жизни вернутся былые ценности. Но этого не могло случиться (как не может возродиться к жизни и советское государство). Можно было бы привести еще одно сравнение, близкое к реалиям российской ситуации. Ведь против Цезаря тогда выступили не только левые республиканцы, но и правые сенаторы-консерваторы. В глубине души как те, так и другие ненавидели Гая Юлия (но совсем по разным причинам). Первые страстно желали вернуться к ранней республике, вторые – к олигархической эпохе. Первые хотели восстановления идеального «равенства» народа, вторые – полного господства сенаторско-олигархической власти. Среди шести или семи сот сенаторов, пишет А. Берне в книге «Брут», «не нашлось ни одного, кто бы согласился пожертвовать своими личными благами ради общего дела». Им было наплевать на народ, но ими овладевала просто дикая ярость «при одной лишь мысли, что кто-то посмеет лишить их теплых местечек». Так вскоре два эти стана, открыто и люто ненавидевшие друг друга (не менее чем наши «левые» и «правые»), на каком-то отрезке эпохи оказались невольными «союзниками».

Природа же империи такова, что она не может управляться демократически или коллегиально. И то, что Цезарь объявил о конце республики, вытекало из вполне конкретных задач нового государства. Цезарь был убежден, что он с легкостью удержит власть, ибо в сенате всё теперь в руках у его партии, убежденных цезарианцев. Уж эти-то всем ему обязаны. Политики оппозиции? Но те – жалкие трусы. Всё, что они умеют, только болтать. Таков даже их Цицерон. В конце концов, разве дело в том, как величает себя правитель?! Хоть цезарь, хоть монарх, хоть президент, хоть канцлер, хоть диктатор, хоть император. Народу же важен не покрой тоги, мундира или френча, а то, что сделал для него тот, чье тело они облекают…

Фактически речь в литературе идет о пяти разных Цезарях – невинный Цезарь Николая Дамасского, убиенный злодеями; Цезарь Светония, убитый по праву; Цезарь Плутарха, раздираемый между славой и милосердием; Цезарь Аппиана, стремящийся к царской власти и заслуживающий того, чтобы исчезнать с лица земли; и наконец Цезарь Диона Кассия – «идеальный образ монарха, которого погубила лесть» (Этьен). Все пять историков на разных должностях, в разных званиях служили Империи. Поэтому убийство Цезаря их беспокоит и смущает. Это понятно. Однако, думаю, они все же забыли про «шестого Цезаря» – Цезаря народа. А как раз в отношении к своему народу Цезарь и «вел себя безупречно»: отсылал охрану, приглашал народ на пиры и хлебные раздачи, приступил к выведению колоний и т. д. Главное же, как нам представляется, заключалось в том наследии, которое оставил Цезарь… Надо учитывать, что Цезарь вознес Рим на вершину славы. Это прекрасно понял Марк Антоний, который, когда иные предложили «проклясть и осудить тирана» (как это предлагают сделать в России в отношении Сталина представители бездарной, воровской лжедемо-кратии и ненавистники великой Россий-ской державы, едва ее не погубившие), сказал им: «Вы заслужите ненависть людей и богов, если позволите надругаться над памятью человека, простершего нашу империю до океана и проникшего в неведомые прежде земли». Он прямо заявил им: негоже обливать грязью того, кого боялись и почитали даже враги. И это знаменательно, что спустя две тысячи лет мы столкнулись с близкими подходами и мотивировками при определении роли личности тирана, каковыми (конечно, в разной степени) были Цезарь и Сталин.

Триумф Цезаря. Гобелен

Цезаря помнили и после его смерти… Римский плебс его жалел и уважал; и не только за то, что он завещал народу свои сады и по 300 сестерциев на человека после смерти… В России также помнят, что при Сталине жизнь после войны становилась дешевле, а сейчас все дороже и дороже. Сталин ушел из жизни в сапогах и старой шинели, а нынешние министры и олигархи бегут из России, таща всё, что можно. Останки убитого Цезаря сожгли, но Август построил храм в честь его обожествленной души aedes divi Iulii, между арками триумфа. Не по этой ли причине даже наш великий Суворов сказал: «Если бы я был Цезарь, старался иметь бы всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков»?

Дж. Тинторетто. Минерва и Марс

То, сколь противоречива и неоднозначна фигура Цезаря, видно даже из слов Аппиана, который старается объективно и честно описать то, что происходило в Риме после убийства Цезаря. Брут в своей речи перед народом попытался, естественно, выделить негативные стороны политики Цезаря. В частности, он указал на то, что Сулла и Цезарь роздали народу имущество их товарищей и соплеменников, которых послали на войну против галлов, то есть по сути дела отдали им чужие земли и имущество. В итоге граждане будут теперь жить из-за этих ловушек в вечной тревоге, а те, у кого все это отобрали, будут им лютыми врагами. Они же, напротив, гарантировали им землю, которой они владеют, и будут гарантировать в будущем. В то же время он заметил, что правительство выплатит деньги за землю всем тем, кто ее лишился в прошлом. Толпа слушала речи Брута с вниманием и восторгалась, решив быть с заговорщиками заодно и впредь. В результате убийц Цезаря амнистировали, Цицерон посвятил длинную хвалебную речь амнистии. Но чтобы понять, сколь непоследовательна и крайне непостоянна толпа, желательно, как говорится, выслушать и другую сторону.

Портрет Брута. I в. до н.э. Рим

А дальше вынесли завещание Цезаря. Приемным сыном Цезаря, а, значит, его наследником, был назван Октавиан, внук его сестры. Народу же (для прогулок) предоставлялись сады Цезаря и каждому римлянину, находящемуся в городе, без исключения, было назначено 75 аттических драхм. Настроение изменилось. Народ пришел в ярость, видя, что завещание написано человеком, его любившим. Крайне возмутило людей и то, что из убийц Цезаря вторым по очереди в числе его наследников стоял Децим Брут (все вспомнили и его фразу: «И ты, Брут!»). И даже если эта фраза скорее всего является домыслом, позднейшим апокрифом (ни один из первых историков, свидетелей или близких к событиям тех лет ее не приводит), то Децим Брут действительно являлся родственником Марка Брута. Дело в том, что у римлян существовал обычай: наряду с прямыми наследниками указывать еще и других, на тот случай, если бы первые не получили наследства. Всех возмутило то, что Децим Брут злоумышлял против Цезаря, хотя указан им в завещании как приемный сын. Всё это сочли низостью и кощунством. Когда Пизон принес тело мертвого Цезаря на площадь, сбежалась масса вооруженного народа (для его охраны). С шумом и большой торжественностью тело Цезаря поставили на ростры. Тут опять поднялся плач, послышались горькие рыдания. Вооруженный люд громко бил в щиты, раскаиваясь в том, что принял амнистию.

Микеланджело. Брут. 1537—1538 гг.

Правда, и Брут не сумел отстоять ни идеалов Республики, ни свою жизнь в битве против Антония. Отступив после поражения в долину, он мужественно покончил с собой. Образ и деяния его навсегда запечатлелись в памяти потомков. И хотя, как мы знаем, то была далеко не идеальная фигура, как не был идеальным великий Катон, воспитавший его, тем не менее, думаю, все же Г. Ферреро прав, говоря: «Он имел гордость до конца нести бремя своей ответственности, но был раздавлен им. Однако его жертва не была бесполезна. В последний момент он должен был признаться, что великий классический идеал той республики, которому он отдал свою жизнь, с этих пор был мертв; что мир, который он покидает, был слишком развращен для тех, кто еще верил в этот идеал. Брут не мог угадать человека, предназначенного воспринять этот идеал и сумевшего применить его к новым условиям политической жизни. Этот человек был, однако, недалеко от него…»