Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.) - Страница 35

Констатация этого тем не менее не решила главного вопроса; откуда у монголоидных неоантропов взялись иные расовые при знаки. Вопрос очень острый, в первую очередь для тех, кто от стаивает идею автоэволюции синантропа. Ее энтузиаст К.Кун был вынужден заметить по этому поводу, что, хотя для него прямая преемственность между синантропом и шандиндунцем вне сомнений, остается все же неясным, сам ли синантроп, без чужой помощи, сумел добиться тех мутаций, которые способствовали трансформации его в сапиентный тип шандиндунца, или же это сделал «кто-то еще», «вмешивавшийся» в процесс [184, с. 481]. Такого рода признание К.Куном возможности метисации за счет внешних по отношению к синантропу особей стоит многого.

Итак, проблема синантропа — как и монголоидного палеоантропа и тем более монголоидного неоантропа — отнюдь еще не решена. Остается много неясностей, разобраться в которых явно невозможно без обращения к положениям общей теории антропо- и расогенеза. В то же время нельзя не учитывать, что и теоретическое осмысление сложных процессов создается не на пустом месте, но является следствием тщательного изучения конкретных материалов, среди которых все то, что связано с синантропом, динцуньцем или шандиндунцем, занимает важное место.

Не вдаваясь более в детали и подробности, в заключение подчеркну самое главное: за тем, что порой многим кажется очевидным и само собой разумеющимся, нередко стоит серьезная проблема. В данном случае она сводится примерно к следующему. Нет никаких сомнений в том, что архантропы типа синантропов, даже если они являли собой тупиковую ветвь эволюции, сыграли решающую роль в процессе генезиса монголоидов как расового типа, и в частности китайцев. Упоминание о стагнации отнюдь не означает вычеркивания их из процесса становления современного человека. Оно означает лишь, что без чужой «помощи», без толчка извне, без метисации потомки синантропа не получили бы импульса для развития в сторону сапиентации. Толчок, о котором идет речь, — стоит повторить — сводится к серии необходимых мутаций, сумма которых и представляет собой результат прогрессивной эволюции всего филогенетического древа гоминид, причем серия мутаций такого рода имела место лишь в одной, головной ветви этого древа, в той, что была связана с трансформацией пресапиенсов.

Можно по-разному относиться к этим построениям. Можно, как то сделал К.Кун, видеть в них неясную по своей сути альтернативу. Можно, как поступают сторонники моноцентризма, занять жесткую позицию, настаивая на том, что для распространения позитивных мутаций, для прогрессивной эволюции и сапиентации метисации были необходимы. Можно пытаться вовсе не замечать проблемы, как то нередко встречается в работах китайских специалистов, да и не только их. Но в любом случае проблема остается. А вместе с ней свое место занимает и более общая проблема исторического единства человечества и его культуры, тех генеральных закономерностей (миграции, мутации, культурная диффузия, метисация, спорадическое или постоянное взаимодействие культур и т.п.), которые всегда способствовали, а подчас и определяли ускорение процесса эволюции человечества — при сохранении самобытности, культурной автономии, расового типа каждого из его более или менее крупных отрядов. 

Историко-культурные процессы эволюции человечества подчинялись неким единым глобальным закономерностям и протекали в рамках генерального потока инноваций и после завершения процесса сапиентации и распространения сапиентных людей по ойкумене, включая и Новый Свет. Правда, расширение ойкумены почти до ее естественных пределов, от экватора до полюсов, в том числе и на Американском континенте, сильно усложнило реализацию механизма влияния передовых отрядов человечества и развитых его культурных анклавов на остальной мир. И если в эпоху антропогенеза и палеолита механизм, о котором идет речь, действовал в конечном счете безотказно, хотя порой и весьма медленно, то позже ситуация стала изменяться. Глобальные процессы, пусть не все, начали трансформироваться в регионально-континентальные.

Это не значит, что в разных регионах дальнейшее развитие культуры сапиентных людей стало протекать целиком на автохтонной автономной основе. Но нельзя не отметить, что роль миграций и культурных взаимодействий несколько уменьшилась в пользу самостоятельного развития культурного потенциала всех сколько-нибудь развитых групп сапиентных людей. Правда, здесь нужны оговорки: общности, оказавшиеся в неблагоприятных условиях обитания или в относительной изоляции — обитатели приполярных районов, горных долин или даже таких материков, как Австралия, не говоря уже об островитянах Океании, — застывали в своем развитии/а порой и стагнировали. Но зато остальные эволюционировали — за счет как внутренних потенций, так и взаимообмена, причем эта эволюция напрямую зависела от количества и качества взаимных культурных контактов. Там, где для них создавались наиболее подходящие условия, историко-эволюционный процесс шел активнее. И наоборот, там, где условия были неблагоприятными, он замедлялся и едва ли не целиком зависел от случайного воздействия извне. Это хорошо заметно уже в конце палеолита, когда сапиентные неоантропы повсюду стали абсолютно преобладать.

Переходным периодом между палеолитом и неолитом считается эпоха мезолита (ориентировочно XII—X тысячелетия до н.э.). Современной науке известны три регионально-континентальные зоны сравнительно быстрой эволюции сапиентных неоантропов и их культуры в то время. Одна из них — Новый Свет. Хотя изоляция его от Старого не была абсолютной, все же по мере расселения сапиентных людей по Американскому континенту там создалась собственная обширная зона взаимовлияний, практически почти полностью оторванная от активных воздействий извне. Другие две зоны размещались на Евразийском континенте. Первая и в некотором смысле основная, наиболее продвинутая и развивавшаяся энергичнее остальных, — это центральный степной пояс континента, по меньшей мере частично охвативший и Африку, ее северные районы: от Марокко через степи Северной Африки, Западной и Центральной Азии вплоть до Маньчжурии тянулась зона культур микролитического мезолита.

Это был новый тип культуры, характеризовавшийся небольшими, а то и вовсе миниатюрными каменными, изготовленными в основном из кремня орудиями сравнительно правильной геометрической формы. Значительная часть таких орудий служила вкладышами, вставлявшимися в деревянные или костяные основы ножей и серпов, а также наконечниками копий и стрел. Как серпы, так и лук со стрелами — нововведения микролитического мезолита, столь необходимые для групп охотников и собирателей, которые в погоне за добычей быстро осваивали все новые и новые территории. Пригодных для охоты и рыболовства (вариант охоты) территорий было немало — потому и пределы соответствующей зоны были весьма обширными. Расширение же зоны собирательства во многом зависело от условий среды. И именно благоприятными природными условиями объясняются многие достижения насельников мезолитических культур Западной Азии в отличие, скажем, от их современников из второй мезолитической зоны Старого Света, юго-восточноазиатской.

Юго-восточноазиатский мезолит, представленный преимущественно хоабиньской культурой в Индокитае, на юге Китая и в Индонезии, заметно отличен от микролита северных районов. Каменный инвентарь здесь близок к юго-восточноазиатскому палеолитическому с его чопперами и чоппингами. Но дело даже не в характере орудий — связи между обеими зонами, пусть дальние, окружные, все же существовали: охотники юго-восточно-азиатского региона были знакомы с луком и стрелами, использовавшимися в эпоху мезолита для охоты, или с крючками и иными снастями, применявшимися для ловли рыбы. Дело в характере собирательства. Точнее, в тех природных ресурсах, которые могли стать его объектом.