Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.) - Страница 106

Но независимо от того, с какого времени простолюдины обрели собственные фамилии, семья как ячейка была среди них нормой, как нормой было существование группы таких семей — родственных друг другу и иных, пришлых, — в рамках одного и того же поселения, сельской общины. Община в шанско-чжоуском Китае была генеральной социальной корпорацией, функционально сопоставимой с выделившимися еще в шанское время кланами-корпорациями воинов и ремесленников. Вне корпораций такого типа (крестьян, ремесленников, воинов) могли существовать лишь аристократы и обслуживавший их персонал, но и они все тем не менее всегда были теснейшим образом связаны с общинными структурами, ибо жили за счет продукта, поставляемого общинами.

Если оставить в стороне воинские общины-корпорации и корпорации ремесленников, о которых в источниках очень мало данных и о формах организации которых мы можем судить лишь на основании немногих сведений (военные поселения были структурами, где воинская служба обычно совмещалась с крестьянским трудом, что, видимо, не исключало немалых расходов со стороны казны для их содержания; специализированные ремесленные корпорации также жили преимущественно за счет выдач из казны, куда они сдавали практически все, ими созданное; как и воины, ремесленники, видимо, имели земли, где занимались крестьянским трудом), то все остальные общины были земледельческими, крестьянскими. Для их обозначения в текстах использовалось немало разных терминов (ли, и, тянь, шушэ). Деревни могли и просто именоваться по названию, особенно в песнях «Шицзина». Но в любом случае это были именно сельские общины со своими устоявшимися, хотя и эволюционировавшими нормами существования. Отсылая интересующихся подробностями к специальным монографиям [14; 72], в самом общем виде о шанско-раннечжоуской общине необходимо сказать следующее.

Шанская община, насколько можно судить, являла собой поселение, в котором большую роль играли кровнородственные связи между живущими рядом семьями. Как о том уже шла речь, формой отработок общинников в центральной зоне была работа их представителей на «больших полях», совместно обрабатывавшихся. В пределах периферийной зоны, как и в ряде владений внешней зоны, в том числе у чжоусцев до завоевания ими Шан, существовали, видимо, иные формы отработок. Скорее всего, они были такими, какие описаны в упоминавшейся уже песне «Ци юэ» (№ 154), где подробно рассказывается, как крестьяне работают и как они обслуживают при этом своего господина-гуна (см. [96, с. 183—186]). В этой песне обращают на себя внимание формы коллективных отработок в пределах собственной общины, что свидетельствует о сильных родственных связях. Те же отработки на «больших полях» и коллективный труд в общинных поселениях сохранялись на населенных чжоусцами землях и позже. Из материалов более поздних источников (комментарий «Гунъян чжуань» к хронике «Чуньцю», эпоха Хань) явствует, что в древности в общине функционировали ли-чжэн и фу-лао т.е. «старшие» и «старейшины», которые обязаны были следить за своевременным выходом крестьян на работу и за выплатой повинностей (см. [14, с. 211]). Едва ли их можно отнести к разряду чиновников, скорее они были кем-то вроде старшин, на чьи плечи в рамках крестьянской семьи и деревенской общины ложилась обязанность следить за соблюдением привычной нормы.

Судя по имеющимся данным, с IX—VIII вв. до н.э. ранне-чжоуская община достаточно быстро эволюционировала. Отмирала практика совместных работ на «больших полях» (та самая, что позже нашла отражение в концепции цзин-тянь в «Мэн-цзы» и «Чжоули» [15]), и на смену ей приходило деление деревенской общины на домохозяйства-дворы. С VII—VI вв. до н.э. начался учет по дворам, что свидетельствует об изменении характера общинного труда и системы редистрибуции. Земли перераспределялись по дворам в зависимости от размеров и состава семьи, и с каждого двора брался поземельный налог в виде десятин-чэ или другие формы налога. Отвечали за выплату налога, видимо, по-прежнему старшие, фу-лао и линь-чжэны; они же, надо полагать, ведали и перераспределением земель. Некоторые данные свидетельствуют о том, что за свой дополнительный труд общинные старейшины получали двойной надел и даже повозку с лошадьми (см. [14, с. 211—212]).

Община и семья, как уже говорилось, являлись главными социальными корпорациями для низших страт, простолюдинов.

Это немаловажное обстоятельство сыграло в раннечжоуском Китае решающую роль в сложном процессе ассимиляции различных этнических групп, перемещавшихся с места на место при создании новых уделов и перемешивавшихся там в различных пропорциях.

Система этнической суперстратификации, связанная с первоначальным привилегированным положением чжоусцев, достаточно быстро исчезала именно потому, что нечжоуские этнические компоненты как бы поглощались немногочисленными чжоускими — ситуация, в чем-то напоминающая более поздний процесс арабизации завоеванных мусульманами-арабами обширных территорий Ближнего Востока и Северной Африки.

Процесс поглощения, правда, в рассматриваемом случае не был резко усилен общей для всех мощной религией, какой был для арабов и поглощавшихся ими народов ислам. Но он, как и в случае с арабами, был существенно активизирован за счет того, что старая родовая элита нечжоуских народов либо уничтожалась, либо принимала заданные чжоусцами параметры существования и тем самым инкорпорировалась ими, становилась по духу, пусть не по крови, чжоуской.

Простолюдины же первоначально различных этнических групп, ориентируясь на родовые и клановые нормы существования чжоуской и сближавшейся с ней нечжоуской элит, тоже быстрыми темпами, причем относительно легко и безболезненно, обретали свойственный чжоусцам и задававшийся ими образ жизни. Результатом всего этого стал процесс трансформации этнически гетерогенных социально-политических структур, особенно в уделах, в нечто иное. Иными словами, формировался этнически гомогенный чжоуский Китай — вначале преимущественно в Чжунго, даже в рамках основных уделов-царств, на которые все очевидней распадался к VIII в. до н.э. чжоуский Китай.

Следует заметить, что, хотя между уделами-царствами возникали некоторые различия — и эта разница наглядно отражена в песнях «Шицзина», рубрики первого раздела которого как раз и скомпонованы по основным царствам, — складывалось определенное этнокультурное единство в Чжунго и даже в Поднебесной в целом. Население чжоуского Китая осознавало себя членами своей семьи, членами своей общины, подданными своего князя в рамках удела-царства и пусть в последнюю очередь, но все же подданными чжоуского вана, правителя Поднебесной, и никто из простолюдинов в VIII в. до н.э. уже не ощущал себя этнически чуждым своим соседям по общине или по уделу-царству. Прерогатива и привилегия помнить о древних генеалогических связях и этническом родстве сохранялась только в среде знати, где клановые и родовые связи имели еще, как упоминалось, определенное значение.

Таким образом, на смену этнической гетерогенности рубежа Шан — Чжоу пришла устойчивая социальная неравноценность между удельно-феодальной знатью, с одной стороны, и простолюдинами — с другой. Именно социальные и социально-политические, а как следствие и социально-экономические различия между верхами и низами уже в западночжоуском Китае стали основными, первостепенными. Они определяли многие стороны жизни людей, от самых обыденных форм повседневного существования до строго санкционированных сложным и тщательно разработанным ритуальным церемониалом обязательств. Речь идет, иными словами, об образе жизни верхов и низов.