Драконовы сны - Страница 13

— Капусту считают едой бедняков, — проговорил он, качая головой. Засыпал в котел щепотку пряностей, посолил, размешал и снова уселся в кресло. — Отчасти это верно — стоит дешево, хранится хорошо, а созревает, когда все другие овощи давно уже убраны. Однако не брезгуют ею и короли. Лучшей закуски к мясу не найти, да и готовится легко. Хочешь — вари ее, хочешь — жарь, а хочешь — потуши в сметане с морковкой, чесноком и базиликом, вот как мы сейчас, и всегда получишь превосходное блюдо. И при том, что самое удобное, можно остановить готовку, когда хочешь — капуста не бывает недожаренной или недоваренной. Только бы не подгорела, — он подобрал рукава своей облезшей меховой накидки и задумчиво уставился на котел. — По правде сказать, не знаю овоща, который был бы таким же сытным и неприхотливым, разве что репа, да еще эти новомодные потатас,* которыми балуются аристократы…

— Слыхал, Рик, что дядька Руди говорит? — усмехнулся Телли, бесцеремонно пихая дракошку ногой. — Что ж ты, гад, капусту-то не жрешь? У, бесстыжие глаза, все тебе рыбу подавай…

Дракончик лениво приоткрыл один бесстыжий глаз, зевнул, продемонстрировав игольные, отменной белизны клыки, повернулся на другой бок и снова задремал. Он все еще был сыт позавчерашней трапезой, и особых неудобств, похоже, не испытывал.

Мальчишка уже обсох после мытья и теперь сидел у камина, вороша щипцами угли и шумно грызя капустную кочерыжку. Зубы у него были тоже молодые, белые и острые. Отсветы пламени окрашивали рыжим белизну его волос, плясали искрами в зрачках глубоких черных глаз, блестели в чешуе дракона. Левое ухо мальчишки до сих пор немного торчало в сторону.

— Откуда у тебя дракон? — спросил Рудольф.

— Да это… — Телли зашвырнул в огонь огрызок кочерыжки. — Долгая история.

Он вытер нос рукавом и некоторое время молчал, глядя в камин, словно бы трепещущие синим язычки огня будили в нем какие-то воспоминания, затем принялся рассказывать.

— Нашел я как-то раз яйцо на куче мусора в лесу. Во-от такое, — Телли показал руками. — А жрать хотелось, ну, просто невтерпеж. Дай, думаю, спеку. А как его? В огонь же не сунешь… Ну, я его — в золу. И задремал. Угрелся у костра. А утром просыпаюсь — лежит на куче пепла скорлупа, значит. Толстая такая. Половинки. И этот, значит, мне под бок подлез и дрыхнет, ровно кошка. Маленький такой, зеленый, с крылышками… Ну не убивать же мне его было, верно? Аккурат с тех вот самых пор так вместе вот и ходим. Я, вроде как, ему заместо мамки… Или дядьки, — подумав, добавил он.

— А где нашел-то ты его?

— В лесу, я ж говорю. В предгорьях, что за Вышеградом, у камней.

— Каких еще камней?

— Ну этих… тамошних. Кругами там которые…

— Вот как? Интересно, — Рудольф заерзал в кресле. Подвернул накидку. — Гм… И долго вы так э-ээ… ходите?

— Да уж полгода скоро. Весной я его подобрал. Все веселей с ним. Народ только вот пялится.

— Чего ж тогда ты в город-то подался?

— Да жрет уж больно много. Растет, так его… А тут рыба по осени дешевая у вас, я на коптильню и устроился. А после, значит, и турнули нас оттудова обоих.

Рудольф умолк и погрузился в размышления. Молчал и Телли. Котелок в камине мягко пыхал паром, наполняя маленькую комнату сладковатым запахом вареных овощей. За окном уже совсем стемнело. Часы на башне пробили двенадцать. Рудольф помаленьку начал клевать носом.

— Однако, — хмыкнул он, в очередной раз очнувшись от дремоты, — куда это Жуга запропастился? Уж не случилось ли чего?

— Да что с ним станется, — отмахнулся Телли. — Должно быть, у ворот застрял. Я ж говорил…

Что именно он говорил, осталось загадкой. С улицы донесся топот, шум, пыхтение и сдавленная ругань, дверь распахнулась от мощного пинка и в дом ввалился травник, на пару с каким-то усатым седым мужиком волочивший третьего. Этот третий был, похоже, без сознания, из его рваных, подвязанных грязными тряпками ран сочилась кровь. В другой руке Жуга тащил наполовину расплескавшееся ведро.

— Рудольф, прими! — крикнул он с порога, сунул ведро старику и обернулся. — Телли, дождевик тащи — вон ту синюю бутылку… Чего уставился? Скорей!

Оцепеневший было мальчишка встряхнулся и бросился к полке.

Напуганный со сна, Рик заметался очумело, схлопотал от травника пинка под хвост и в панике удрал по лестнице наверх, откуда теперь не без опаски наблюдал за всей творившейся внизу суматохой. Вдобавок ко всему, дракошка, убегая, сшиб с каминной полки деревце в горшке и теперь вдвойне не спешил возвращаться, догадываясь, что за это дело его тоже не погладят.

— На стол, Людвиг! На стол! Тил! Иголку!

— Что?

— Кончай трепаться, у меня руки в крови. Вдевай!

Одним движеньем травник смахнул со стола посуду, освобождая место для раненого, рванул из-за пояса нож, проверил пальцем остроту клинка и принялся срезать набухшие кровью повязки. Телли приволок ему синюю бутылку, корпию, моток свежего бинта и теперь во все глаза смотрел, как ставшие вдруг необычайно ловкими тонкие пальцы травника проворно что-то зажимали, чистили, сшивали, растягивали, отрезали лоскуты висящей содранной кожи и присыпали раны тонкой пылью дождевичных спор, от которой багровая венозная кровь останавливалась, как по волшебству. Особо глубокую рану на правой ноге, струившуюся ярко-красным, пришлось перетянуть жгутом и только после бинтовать. Закончив возиться с ногами, травник принялся за руку и Телли замутило от тошнотворного запаха паленого мяса — левая рука у парня оказалась обожженной снизу от ладони и почти до локтя. Жуга некоторое время молча рассматривал ожог, затем огляделся и прищелкнул окровавленными пальцами:

— Телли! Известку неси. Знаешь, где лежит?

Тот кивнул и умчался. Жуга тем временем стащил с полки широкогорлую вместительную банку белого стекла и наполнил ее водой. Зачерпнул ложку негашеной извести из принесенного мальцом кулька, развел в воде и осторожно, едва касаясь тряпкой обгоревшей кожи, промыл известковым раствором рану. Деревянной лопаткой наложил на поврежденное место вязкую густую мазь и после, не размазывая, перебинтовал. Мазь (Телли это знал, ибо готовил ее сам) состояла из воска, сосновой живицы и свиного сала — поровну всего и переваренное вместе.

— Все, Людвиг, можешь отпускать, — кивнул Жуга и вытер пот рукавом. — Рудольф! Подсунь ему чего-нибудь под голову. И дай попить. Ему и мне.

— И мне, — седоусый старик развернул закрутку и снял жгут с ноги паренька. Поднял взгляд на старьевщика. — Здорово, Рудольф, — сказал он неловко.

— Здоров будь, Людвиг, — помолчав, ответил тот. — Давно не виделись.

— Давненько.

— Что за парень? — Рудольф склонился над столом. — Знаешь его?

— Чего ж не знать, — хмыкнул тот. — Бликса это. Сковородник. Ходит по дворам, лудит, паяет.

Рудольф зачерпнул из ведра, медленно, с ложки принялся поить раненого. Нахмурился.

— Кто ж его так-то?

— А вот это, веришь ли, и сам не знаю, — поколебавшись, развел руками страж ворот. — Видел, а не знаю. Может, друг твой рыжий чего скажет… А, Жуга? Слышь? Что за тварюга парня-то погрызла? Знаешь, нет?

Жуга стоял у камина, хмуро и сосредоточенно вычищал ножом из-под ногтей запекшуюся кровь. Поднял голову, посмотрел на Телли, на Рудольфа и отвернулся.

— Не сезон им, — невпопад пробормотал он, будто оправдывался перед кем-то. Спрятал нож и нелепо повел руками, словно не зная, куда их девать. — Не сезон…

Он поддел башмаком остатки деревца и толкнул их в огонь.

— Что?

— Ты все расскажешь мне, Рудольф, — сказал Жуга вместо ответа. — Все про все, ты понял?

Жуга не спрашивал, а произнес это, как нечто, не подлежащее сомнению, и старьевщик почему-то понял — да, расскажет. И не нашелся, что ответить.

Травник между тем стащил с полки бутылку, выдернул с коротким «тым!» зубами пробку, помедлил и выплюнул ее в камин — деревяшка вспыхнула спиртовым синим пламенем. Плеснул в стакан остатки самогона, покосился на раненого Бликсу. Снова, будто наяву, перед ним возникло видение огромных, горящих желтизной собачьих глаз, слепая темнота проулка, раскаленное жало паяльника, рассыпанные угли…