Драконий жемчуг - Страница 2

На рассказ о сосланных янбанах неожиданно вздохнула:

– Вот ведь бедняги! Старик да мальчишка норовистый… не привыкли ни работать, ни шею гнуть… сгинут, как есть сгинут! Ха На, ты глянь там, как устроились, может, помощь какая нужна.

У внучки от неожиданности кусок не в то горло пошел. Прокашлялась, глаза вытаращила.

– Бабушка, да на что они нам сдались?!

– Сходи-сходи. В глаза не лезь, просто погляди.

Хван Гу в кои-то веки поддержал «строптивую девчонку»:

– И впрямь, старуха, чего это ты удумала?

Та сидела, закутанная во все одеяла, что есть в доме, – ни дать ни взять крепенький кочан капусты. Глаза прикрыла, будто уснула или внимательно к чему-то прислушивается. Посидела, шумно потянула носом и молвила:

– Чую, ветер меняется.

Ха На тоже принюхалась, море послушала. Не дано ей пока, как бабушке, перемену предсказывать. Но та сейчас говорила вовсе не о погоде. Уставилась на внучку слезящимися глазами и повторила:

– Новый ветер пришел вместе с ними. Так что сходи глянь!

В этот раз и спорщик Хван Гу язык прикусил. Если старая хэнё говорит такое, то с ней и деревенская шаманка не спорит, а делает.

Вот и внучке, хоть и с досадой, пришлось покориться.

Но оттягивала она посещение янбанов как могла – то есть пару-тройку дней. Лишь когда бабушка несколько раз вопросила, побывала ли, да все грознее и грознее, все-таки поплелась к дому призраков… теперь ссыльных. На подходе к Становищу разогнала любопытных деревенских ребятишек, подглядывающих за новенькими. Обругала, затрещины зазевавшимся отвесила, да еще грозно потопала вслед ногами, чтобы сразу не вернулись и не обнаружили, что занимается она тем же самым.

Ха На с детства облюбовала дерево на склоне: сколько лет то кренилось и грозилось упасть в море, столько и продолжало упорно цепляться за скалу. Одна ветка толщиной с ее ногу простиралась прямо над Становищем. Девушка проползла змеей по шершавой коре и прилегла среди густой листвы – невидимая и внимательная.

Сразу видно, обитают здесь уже не духи, а люди. Дом подлатали, как было возможно за такое короткое время. Кое-где свежая кладка; окна со стороны моря за неимением рисовой бумаги прикрыты деревянными ставнями – и то сказать, ветра здесь, на верхотуре, бывают такими, что и сами ставни не мешало бы заколотить; старая печь вычищена и растоплена; терраса отскоблена до белизны; трава между камнями двора вырвана. Работящие у ссыльных слуги, ничего не скажешь!

Вон пожилая женщина что-то в котле помешивает. Ха На потянула носом, не поняла, чего съедобного варят. Старого янбана не видно, а молодой – девушка изогнула шею, оглядывая двор, – вот он! Стоит у каменной полуразрушенной стены, ограждающей дом от крутого склона. Руки за спиной, словно так и связаны со дня прибытия, осанка по-прежнему прямая (правильно бабушка говорит, не привыкли гнуть ни спину, ни шею!). На море смотрит.

Парень молниеносно развернулся – Ха На чуть не отпрянула – и уставился прямо на нее.

– Что тебе надо? – спросил резко. Говор не островной, но Ха На поняла – и слова, и тон. Ей бы задом-задом и удрать, но с испуга мышцы просто превратились в тток[6], и девушка шмякнулась с ветки на камни двора. От удара пришла в чувство, вскочила, готовая и бежать, и драться, если придется. Молодой хозяин тремя большими шагами оказался рядом, схватил за плечи – пальцы ровно когти, не вырваться!

– Что-ты-здесь-делаешь?!

В такт каждому своему слову еще и встряхивал ее. И захочешь-то, ничего разумного не скажешь! Еще и сунулся к самому лицу девушки, недобро сощурив глаза:

– Шпионишь?!

Ха На растерянно заморгала: ну да, шпионит. По приказу бабушки. Но, похоже, парень кого другого имел в виду, уж очень разозлился, излупит вот-вот. А силищи в нем, судя по мускулистым рукам и широким плечам, немало – видно, что на мясе рос! Девушка начала изгибаться и вырываться. Поняв, что она сейчас выкрутится из его хватки, янбан перехватил ее так, что Ха На оказалась прижата к нему спиной. Еще и руки сцапал за запястья. Оставалось только биться затылком в его грудь да лягаться – но соломенные сандалии мягкие, хоть бы что ему.

– Ну и что дальше? – выдохнул он ей в ухо. Вроде даже и весело. Ха На застыла в угрюмом раздумье. Замершая с ложкой в руке повариха глядела на них, открыв рот. Больше на дворе никого не было, только птицы чирикали, да плясали на камнях солнечные пятна. Где старый господин, где остальные слуги? Кто образумит этого гневливого янбана? Ха На вздохнула.

– Пусти, – пробормотала, глядя перед собой.

Сжал еще сильнее – аж ребра хрустнули. Встряхнул.

– Как разговариваешь?!

– Пусти…те, – подумав, добавила: – Господин.

– Ответишь, кто послал шпионить, – отпущу.

– Бабушка, – честно ответила Ха На.

За спиной помолчали.

– Что еще за бабушка?

– Моя.

– И зачем она тебя послала?

– Тревожилась, как вы устроились. За здоровье старого господина. За благополучие молодого господина, – добросовестно изложила Ха На. Про перемену ветра говорить не стала – и сама не понимала. – Может, помочь надо чем.

Хватка немного ослабла.

– А что, твоя бабушка какая-нибудь богатая госпожа?

– Нет, почему, хэнё она, – удивилась девушка. Жесткие руки разжались так внезапно, что Ха На чуть не упала. Парень рывком развернул ее к себе.

– Меня что, жалеет какая-то… ноби?!

Близкое холеное – не палило его солнце на рисовых полях, не просаливала морская вода, – злое лицо. Отчего-то забота оскорбила его куда больше, чем выдуманное им самим шпионство. Кто ищет обиды, найдет ее себе всегда и всюду; радовался бы, что хоть кто-то о нем беспокоится и добра желает! Открыла рот Ха На, чтобы парня вразумить… но пожала плечами, на которых лежали тяжелые руки. Кто она ему? Раз родители не воспитали как должно, уже не переломишь; что выросло, то выросло… Только и сказала:

– Здравствуйте, тетушка!

Женщина у печки спохватилась, рот закрыла, руки под фартук спрятала и даже поклонилась суетливо – от растерянности.

Парень вновь встряхнул незваную гостью за плечи – да так у нее голова в конце концов отвалится! Прошипел:

– Со мной говори!

А толку-то? Ха На уставилась в близкие недобрые глаза и постаралась произнести со всей возможной кротостью:

– Я ответила на все ваши вопросы, господин. Прошу, отпустите меня.

Не получилось: видать, островная вежливость была ему не по вкусу.

– Смотрю я, здесь и девки, и ноби слишком наглые – прямо в глаза глядят! Проваливай, да чтобы больше я тебя здесь никогда не видел!

Еще и в спину подтолкнул так, что Ха На, пролетев через полдвора, упала, ладони и колени о камни разбив. Вставала медленно, отряхивая руки и юбку. Вместе с пылью пыталась выхлопать из себя злую обиду. Сам-то давно в зеркало смотрел? Сосланный, из имущества только гонор да память о лучших денечках, а туда же – вана[7] из себя строит!

Иногда уесть сильнее может вовсе не ругань, а простая насмешка. Ха На согнулась в притворно-почтительном поклоне.

– Простите, господин, что докучаем вам ненужной заботой и вниманием! Если б знали, что вы тут на золотых блюдах небесные дары вкушаете, то и близко бы к вашему нефритовому дворцу не подошли!

И, повернувшись, похромала к выходу со двора. Услышала за спиной разъяренное «Ах, ты ж!». Попыталась увернуться, но янбан вновь ухватил ее – теперь за косу.

– А ну стой!

– Вижу, развлекаетесь?

Оба глянули в сторону ворот. Там, прислонившись плечом к камню, стоял улыбавшийся Ли Сын Хи. Сын чиновника Ли. Тот самый, при виде кого у девушки слабели колени и горели щеки. И сейчас он видит ее такой: грязной, жалкой, злобно схватившейся с безмозглым задирой!

– Отпустите девочку.

Но янбан лишь намотал косу на кулак, подтащив к себе зашипевшую от боли хэнё. Смотрел, откинув голову и подняв брови. Хотя и был он пониже чиновничьего сына, получилось все равно свысока. Может, этакому взгляду как раз в столицах и обучают. Но Ли Сын Хи с его ростом, открытым взглядом и солнечной улыбкой смотрелся, по мнению девушки, куда внушительней.