Дракон и Джордж - Страница 42

– Понято, – пробормотал Джим.

Информация осела, оставив неприятный осадок. До встречи с сэром Хьюго Джим воспринял сие как любопытный факт. Теперь мастерство Дэффида и та снисходительность, с которой Брайен терпеливо и подробно, как ребенку, разъяснял ему на столь примитивном уровне простейшие вещи, вызвали у него легкое раздражение.

Джим замолчал, Брайен что-то еще говорил по инерции – просто так, чтобы поддержать беседу. Наконец рыцарь оставил дракона в покое, развернул Бланшара и поскакал в конец колонны проверить отряд. Оставшись один, Джим, не разбирая дороги, шел вперед. Он находился в скверном расположении духа и не жаждал компании – ни людей, ни животных.

Оглянувшись, он никого не увидел, даже колеи, которая, очевидно, сделала затейливый поворот: так обычно петляет лесная тропа, протоптанная по самому удобному и легчайшему пути. Колею намеренно никто не прокладывал, потому она и петляла как Бог на душу положит. Тропа отвернула, а Джим, погруженный в свои мысли, пер по прямой. Однако он был уверен, что скоро вновь обнаружит колею.

Джим наслаждался одиночеством. Ему изрядно поднадоел этот странный мир с говорящими животными, кровью, битвами, суперменами и сверхъестественными силами – и все это на фоне скудной технологии и примитивного общественного устройства.

Тщательно пораскинув мозгами, Джим пришел к выводу, что существует предел соседства с животными. Смргол и Арагх, как, впрочем, и остальные драконы, оставались-таки животными, даже несмотря на то, что умели говорить. Но и люди, с которыми он встречался, казались ему сейчас ничуть не лучше. Люди-животные, живущие обычаями, инстинктами, эмоциями, но никогда – разумом. Прекрасная Даниель была всего лишь одетой в шкуры женщиной каменного века. Дэффид, несмотря на искусное владение оружием, оставался кроманьонским охотником, а Жиль – обычным, пусть даже умным и ловким, разбойником. Брайен – машина смерти, безразличная к боли. Ну а Геронда? Чистый дикарь, живущий в счастливом предвкушении пыток, которые она учинит заклятому врагу, когда тот окажется в его лапах.

Взглянув на этот мир с позиций комфорта большого и чистого двадцатого века, к которому он принадлежал, Джим понял, что вряд ли когда-нибудь покажется ему привлекательным, а тем более приятным, жить с такими людьми. Вероятность их морального совершенствования равнялась нулю, а любые обязательства или симпатии, рождавшиеся в его душе, – псевдоромантические бредни.

Джим отвлекся от раздумий и отметил, что, хотя и преодолел значительное расстояние, дорогу не обнаружил. Она либо повернула в противоположную сторону, либо попросту кончилась. Отряд двинулся в другом направлении или же остановился на ночлег. Дождь усиливался. Словом, они позаботятся о себе сами, а завтра и он присоединится к ним. Потребности в их компании он не ощущал, а с благоприобретенной драконьей невосприимчивостью к температуре и погоде Джим мог махнуть рукой и на холод, и на сырость.

Преждевременные мглистые сумерки, дождь, хлеставший по деревьям, и скользкая, влажная земля вполне соответствовали его настроению.

Тем не менее он осмотрелся вокруг, приметил заросли и направился к ним. Выдернул несколько молодых деревцев и сплел макушки, соорудив шалаш. Переплетенные ветки и густая листва превосходно защищали от дождя.

Джим удовлетворенно свернулся калачиком внутри шалаша. Сумерки сгущались. Он не имел представления, где расположился отряд, и не смог бы разыскать их, даже если бы очень захотел.

Он собрался засунуть голову под крыло, но отдаленный звук, привлекший его внимание, усилился. Сознание отказывалось узнавать этот звук. Потом Джим вспомнил: это был посвист приближающихся сандмирков.

Не в силах совладать с охватившей его паникой, Джим молнией выскочил из шалаша и едва не бросился куда глаза глядят. К счастью, сработал тот же инстинкт, который спас во время первого знакомства с сандмирками: безоглядное бегство означает верную гибель. Предостережение, всплыв из сознания Горбаша, остановило Джима.

Тьма сгущалась. Джим-Горбаш стоял возле шалаша: пасть открыта, дыхание незаметно сменялось угрожающим рычанием, а раздвоенный язык так и мелькал взад-вперед. Знай Джим, в какой стороне разбили лагерь Брайен и Жиль, бегство имело бы какой-то смысл. Сумей он добраться до лагеря, и безопасность гарантирована самой численностью отряда.

Почему? Он не смог сказать, но был уверен, что против отряда сандмирки бессильны, ведь они предпочитали всей кучей наваливаться на беззащитную жертву. Люди или животные совместно противостояли волне страха, исходившей от сандмирков. Если «жертвы» выставляли мощный психологический щит, то, устояв перед натиском, могли перейти в ответную атаку. Сандмирки – Джим сам тому был свидетель – пасовали перед тем, кто их не боялся. Он вспомнил, как позорно разбегались сандмирки, когда появился Арагх.

Итак, где сейчас отряд, вставший на тропу войны против сэра Хьюго? Джим решил, что еще до наступления темноты отряд мог свернуть с дороги, если предводители нашли удобное для ночлега место.

Главное – не паниковать и не бросаться в бегство, иначе он попадет в пасть сандмирков.

И еще одно Джим знал наверняка: поблизости нет Арагха, готового в такой ситуации прийти на помощь. Волк еще у Малвернского замка проводил Джима взглядом и видел, как тот уходил вместе с отрядом. А затем Арагх, несомненно, отправился обратно в свой лес. Так что сейчас он в десятках миль от Джима и не может слышать воя сандмирков, кружащих вокруг.

Страх и ярость полоснули Горбаша изнутри бритвенно-острыми языками. Хриплое дыхание опять сорвалось в душераздирающий крик. Бесполезно… Джим, как затравленный зверь, со всех сторон слышащий рожки загонщиков, опасливо и судорожно вертел головой из стороны в сторону.

Путь к отступлению… Нет! К спасению! Этот путь должен существовать. Должен! И Джим-Горбаш обязан его найти!

Но в воющей мгле его было не разглядеть.

Начинала кружиться голова. Ярость утихала. Теперь Джим только боялся, и страх, как туман поднимаясь от земли, заполнял его дрожащее тело. Он понимал, что имеет право на страх. Но признание этой простой истины странным образом отдавало гнильцой. Ведь затем Джиму придется примириться и с очевидным фактом смерти – его смерти!

Джим стоял в дождливой темноте, вслушиваясь в подвывание приближающихся сандмирков. Через несколько минут их кольцо сомкнется. Бежать некуда, да и поздно: сандмирки совсем рядом. Разум на пределе отчаяния смешался с бесцветной бесконечностью.

Джим неожиданно увидел себя отчетливо со стороны. Сознание вновь и вновь прокручивало недостатки «Брайена и Co»… Прокручивало до тех пор, пока аргументы со знаком «минус», занесенные в графу «недостатки соратников», не заслонила дымовая завеса его собственных недостатков. Он не превосходил Брайена, Смргола, Арагха и остальных. Наоборот – каждый из них превосходил его! Все дело в слепом случае, переместившем испуганное сознание человека в могучую плоть дракона. Оставаясь в теле человека, он мог бы считать себя заурядным ничтожеством. Смог бы волейболист класса АА справиться с самым хилым разбойником из отряда Жиля? Смог бы ассистент Джим Эккерт натянуть тетиву стофунтового лука, не говоря уже о том, чтобы поразить стрелой цель? Смог бы водитель Оглоеда, облачившись в лучшие доспехи этого мира и сев на лучшего из боевых коней, выстоять хоть пару минут против Брайена или сэра Хьюго?

Джим вдруг прозрел: как он нахваливал себя, гордясь, что на скорости врезался и повалил наземь солдат, которые, всем скопом, весили в пять раз меньше дракона. Было удобно и выгодно намекать этим людям, живущим в примитивном обществе, что он барон, при этом позволяя им думать, что на самом-то деле он носит титул принца! Но что произошло, когда его пронзило копье? Радость от «игры» стремительно улетучилась, и Джим был бы счастлив закрыть глаза и… оказаться дома.

Окруженный сандмирками, Джим запоздало понял, что мир, в который он провалился вместе с Энджи, не столь удобен и приятен. Это жестокий мир. И все, с кем он повстречался, – Смргол, Брайен, Арагх, Жиль, Дэффид, Даниель и даже хозяин Джин и Секох – воины, выжившие после сражений. Они выжили только потому, что имели требуемый для выживания уровень храбрости. Джим презирал эту храбрость, когда бросался на копье Хьюго де Буа, но вдруг обнаружил, что смертен, как все остальные! Открытие дало жизни привкус нестерпимой горечи: в двадцатом веке он мог увильнуть и не лезть на рожон, выказывая отвагу, присущую жителям этого мира.