Драйзер. Русский дневник - Страница 14

Но капиталистическое государство, как до него религиозные и военные государства, каждое из которых зависело от вдохновенной работы ума, представлений, руководства и, конечно же, организации (все это приходит с опытом), имело для изучения множество примеров из прошлого и настоящего – тогда как анархизм, коммунизм и социализм, за исключением Французской революции (периода, за которым сразу восстановилось статус-кво) и нынешнего советского эксперимента, остались в истории без каких-либо удовлетворительных иллюстраций. Отсюда сомнительность нынешнего эксперимента в России; необходимо рассматривать не только свою теорию, но и ее фактическую практику – помимо теории – и ее созвучие или конфликт с человеческой природой, какой мы ее знаем. Отсюда, как я уже говорил, следует [необходимость] моей нынешней поездки в Россию.

«Но разве человеческая природа не может быть сформирована, если не изменена, с помощью насильственно внедренной теории? Это и будет значить, что данная теория работает достаточно хорошо. Особенно если данная теория будет согласована с определенным темпераментом отдельных людей. Не все нации устроены одинаково с точки зрения темперамента». (Хьюбш) Готов поверить. Но не все темпераменты могут принять [нечитаемое слово] теорию власти. Я порой думаю, что у некоторых наций или народностей может быть (как в случае с евреями или славянами) громадная способность к страданию – так же, как некоторые другие (англичане, американцы и немцы), по-видимому, обладают склонностью к железной, почти звенящей материальной организации – и к рутине. Все это так… Но тем… не… менее… Если приглядеться к жизни, то организация должна из чего-то исходить (даже у самых невежественных и диких племен), или она не будет жизнеспособной. Но сегодня, на восходящих и нисходящих стадиях развития высокоорганизованных государств, вопрос не стоит так, что относительно бедное (насколько это касается материальной организации) государство (социальная конкуренция – вот что здесь действует) обязательно потерпит неудачу. Посмотрим. Во всяком случае, это почти все, что я хочу понять во время этой поездки в Россию.

После этого мы решили обсудить совершенно чудесные блинчики Crepes Kobus, которые нам подали у этого достойного парижского ресторатора. Мы пожалели, что не взяли больше. Этот месье Кобюс – прекрасная иллюстрация к вдохновенной и пока еще железной ресторанной организации. Допустим, что его ресторан стал анархистским или коммунистическим предприятием. Где бы мы тогда брали идеальные crepes?

Сегодня утром я заболел – не могу подняться. Болит горло. Бронхит – худший, чем когда-либо раньше. Я чувствую себя так плохо, что решил позвонить врачу (Бернхайм?). Пока я об этом думал, появились представители «Международной рабочей помощи». Они говорят, что были на вокзале накануне, силами 40 человек – и с цветами, но я исчез. Хотели проводить меня в Adlon! Теперь я понимаю – какое счастье, что мы не встретились. Но у них еще остались цветы и приветствия. На самом деле мне становится интересно, что со всем этим делать. Это ведь совершенно бессмысленно. Я вызываю врача, и из гостиницы сразу звонят доктору медицины Феликсу Бёнхайму. Вскоре появляется моложавый темноволосый человек, который устраивает мне самый серьезный осмотр и решает, что это бронхит и простуда. Я должен получить лекарства по двум рецептам и посетить турецкую баню в Admirals Palast[119]. Таким образом, он определяет мое расписание на сегодняшний день. Я решаю пойти. Но до того успеваю принять несколько человек; представитель Hearst Papers в Америке приходит с каблограммой, в которой мне предлагают 3600 долларов за две статьи по 3000 слов каждая – о России[120]. Я говорю ему, что согласен. Затем представитель берлинской независимой демократической газеты 8-Uhr Abendblat, который просит об интервью. Наконец я добираюсь до Admirals Palast и удивляюсь размерам немцев – огромным голым мужчинам, которые поражают меня гигантскими животами, бритыми головами и тяжелыми яйцами. Они ведут себя просто и спокойно в сравнении с французами. Но сама банная процедура намного менее привлекательна, чем почти любая такая же в New Yorklarge, – и отнимает много сил. А еще здесь, с моей точки зрения, не очень чисто – и, конечно, нет того особого внимания, которого удостаивается посетитель в американской бане. Я остаюсь здесь до шести часов и чувствую себя намного лучше. Возвращаюсь в гостиницу только для того, чтобы обнаружить, что меня ожидает Федеру (Herr Doktor). Он рассказывает мне о самоубийстве Шеффауэра и о том, что за этим стоит: его жене 37 лет, а любовнице – 26. Он привел к себе молодую пассию и три раза ударил ее ножом. (Любовь.)[121] Наконец, он рассказывает мне о том, как следует поступить с моим бронхитом. Если я куплю Godeoment, который здесь есть в Engel apotheke на Unter den Linden, то я непременно поправлюсь. Я решаю следовать его рекомендациям. После его ухода начинаю разбирать свои записи, но тут звонит по телефону Хьюбш. Он связался с Синклером Льюисом и мисс Томпсон, которая представляет в Германии Public Ledger of Philadelphia[122], а также фрау женой человека, написавшего книгу «Власть» (Power), которая теперь имеет успех в Америке[123]. Поскольку я не могу выйти на ужин, они приходят в 10 часов вечера сюда. И, когда они пришли, выяснилось, что фрау […] – весьма очаровательная женщина. Если бы я смог остаться, то, подозреваю, у нас бы завертелось дело… Улыбчивая, смешливая. Утверждает, что мне нужен кто-то, кто бы за мной ухаживал. Я соглашаюсь – совершенно искренне. А в 11:20 [вечера] Синклер Льюис и его друзья – на мой взгляд, шумная, показушная и мелкая компания. Мне никогда не нравился этот человек. Он начинает говорить и сразу же объясняет, почему не написал отзыв на «Американскую трагедию», – как будто этот вопрос имеет огромное значение. Оказывается, ему прислали только половину книги. Я понимающе улыбаюсь. После этого пиво с бутербродами и глупые разговоры, которые продолжаются до тех пор, пока все не решают разойтись. И мадам […] говорит, что может вернуться завтра, если получится. Это интересно…

Синклер Льюис и Дороти Томпсон

Ясный день. Снова визиты представителей Советов, например, Вилли Мунценберга, генерального секретаря организации «Берлинские коммунистические рабочие»; фрау Виндмюллер, кандидата на должность секретаря, французского делегата, отправляющегося в Москву, и других, которых я не упомнил. Бессмысленные разговоры. Как у меня дела? Не нужно ли мне чего-нибудь? Все билеты, паспорта и т. д. будут у меня. Они идут… Потом телефонный звонок от Синклера Льюиса. Человек кипит от плохо скрываемой неприязни, но почему-то считает своим долгом уделить мне внимание. Затем визит доктора Феликса Бёнхайма, которому я не очень нравлюсь. Он хочет знать, как помогает его лечение. Находит, что я выгляжу немного лучше.

По ходу разговора я обнаруживаю, что он предоставляет бесплатное или частично оплачиваемое медицинское обслуживание членам организации «Международная рабочая помощь». Но он не коммунист – сочувствующий, как он говорит. Снова заговаривает о моей грудной клетке. Его беспокоит течение моего бронхита. Поскольку я уезжаю в Россию, в холодную страну, туда, где нет хорошего медицинского обслуживания, особенно в сельских районах, может быть, разумно… и т. д., и т. п. Нужно сделать снимок (рентгеновский). У него есть «коллега» – «Herr Colleague», который может его сделать. Должен сказать, что мне никогда не нравились и не вызывали доверия врачи, которые таким образом начинают планировать дополнительные услуги. «Сколько?» – спрашиваю я прямо. Рентген будет стоить $12.00. Ну что ж. Что такое 12 долларов, думаю я. Может, в этом действительно что-то есть. Я еду в холодную страну. «Сколько времени это займет?» – «Я думаю, не больше часа». Я одеваюсь и ухожу с ним. Он быстро забирается в такси, за которое плачу я – 3 марки. Затем я знакомлюсь с еще одним человеком, г-ном д-ром Э. Оствальдом (Kurfarstendamn, 36). После этого меня заставляют ждать в другой комнате 30 минут, пока они совещаются. Позже, с великой немецкой торжественностью (и громкостью) меня просят раздеться до пояса. Рядом стоит ассистентка – самая строгая девушка из всех медсестер, виденных мною за много лет. Хорошенькая, но холодная. Потом я предстаю перед «еще одним человеком»[124]. Те двое через снимок вглядываются в тайны моей грудной клетки. О! «Selva schovere!» О! «Nicht gut». – «Sehen sie here. Und here»[125] Я чувствую себя хорошо, но начинаю подозревать, что меня ждут ужасные новости. И, как только это все это закончилось, то есть мне измерили кровяное давление и назадавали разных вопросов, мне действительно сообщили важные новости. У меня расширение аорты, и из-за этого она давит на левое легкое и производит то, что они называют «бронхит». Но что еще хуже: мое состояние очень плохое, очень. В любой момент я могу заболеть. Я не должен и думать о поездке в Россию, но если я все-таки туда поеду, то нужно, чтобы меня кто-то сопровождал (желательно светило медицины). Да вижу я это все насквозь – они думают, что я миллионер. Разве я не американец? Разве я не остановился в отеле Adlon? У меня выражение сомнения на лице – так разве можно поступить иначе? Я даже не поверю, покачаю головой, если у меня ничего не найдут. В любом случае, конечно, сейчас я не должен ехать в Россию. Скорее я должен остаться здесь или уехать в санаторий, где меня можно было бы наблюдать. Через месяц или два, или три смогу вернуться в Америку – но никак не в Россию. Мое состояние просто не позволит этого сделать.