Дождись меня в нашем саду - Страница 70

Маки молчали. Галка тоже. Ворона безмолвно подслушивала. Может, насмехалась? Сколько в ней ещё осталось самой Вороны или душу её давно забрала Пустошь?

– Хочется жить. Попробовать что-то… кроме всего этого. В общем, к лешему Морену, матушку. И тебя, Ворона, к лешему! Всех к лешему! Буду жить.

Он вскочил, схватился за лопату. Лезвие с яростью вонзилось в землю, разрезая зелёные стебли. Белый отбросил в сторону груду земли, корней и листвы. Потом ещё. И ещё. Он копал не останавливаясь.

Он не остановится, пока не покончит с этим.

Нет, он не пойдёт следом за Вороной и Галкой. Не сейчас и никогда потом.

И, может, однажды, когда придёт настоящий его срок, он заслужит место подальше от маковых полей. Где-нибудь, где цветут яблони и сладко пахнет. Где смерть не ощущается тленом и болью. Где искупление переливается солнечным светом на зелёной листве.

Где-нибудь, где его тоже будут ждать. Может, даже девушка, чьё имя пахнет солёной водой и северным ветром.

Яма становилась всё глубже. И Войчех уже залез с ногами внутрь, выбрасывая землю. Он не пытался быть осторожнее. Что бы там ни лежало, оно недолго будет целым. Он уничтожит всё, что осталось от Вороны. Всё, чем дорожит матушка.

Наконец показался край драной ткани. Мешок. То, что от него осталось. Белый бросил лопату наверх, потянулся к мешку, схватил, дёрнул. И в руках его оказалась Ворона. Целая. Юная. Совсем такая же, какой он её помнил.

Бледная. Только длинные чёрные волосы прикрывали перепачканное нагое тело. Она не дышала. Не сон и не смерть. Безвременье поглотило её. Безвременье и чары Здиславы.

– Пора тебе обрести покой, сестрица, – пробормотал Белый и, подхватив холодное, но совсем не окоченевшее, как у мертвеца, а, наоборот, податливое, мягкое тело, вылез из могилы.

Он положил Ворону на траву, взялся за топор.

– Отрубленную голову даже матушке не пришить. – Он перехватил поудобнее древко топора.

Много чего успел повидать и сделать Белый за свою жизнь, но рубить головы ему ещё не приходилось. У него не было ни сочувствия, ни жалости к Вороне, та давно умерла. Но всё же что-то совершенно неправильное, противоестественное ощущалось в том, чтобы рубить мёртвое тело давно погибшей сестры.

Она казалась напряжённой, точно вот-вот могла открыть глаза. Позвать его. Совсем как во сне.

Войчех замахнулся топором.

Он обернулся слишком поздно. Старуха была проворней. Её заклятия – ещё быстрее. Им Войчех не мог сопротивляться. Быть может, он никогда не мог сопротивляться матушке. Никто из Воронов.

Земля посыпалась с края могилы. Маки оказались смяты. Раскололись коробочки, посыпались чёрные семена на землю, прошептали: «Твой дом здесь, Белый Ворон. И здесь твой конец».

Старуха сказала другое:

– Плоть – земле. Душу – зиме.

Закат был багровым, знойным, душным, пропахшим травами, цветами, ледяной водой из ключа и ряской из запруды, как часто случается в разгар жаркого лета.

Вадзим в который раз оглядывался на тропинку, что вела через перелесок от деревни Пяски к убежищу Воронов. Он нередко бывал в этих местах, но никогда не любил задерживаться. На этот раз вовсе не хотел заходить и Белого уговаривал держаться подальше.

Но тот всегда был упрямым и не очень умным.

К чему лезть на рожон, когда можно держаться подальше от беды? Но Белый настоял, что опасность никуда не исчезнет, пока у матушки оставалась хоть малая надежда исполнить задуманное.

Грач оказался умнее, он приходить в Пяски и вовсе отказался, укрылся где-то в Старгороде под защитой Велги Буривой. Неудивительно, что Грач в итоге основал своё братство. Он и детишек так истязать не будет, и работу выполнит не хуже этих диковатых деревенщин во главе со Здиславой. Может, даже лучше. И без всяких смертельных договоров, заключённых с самой смертью.

Вадзим достал церу, записал: «Смертельный договор со смертью». Название для песни было звучное, но, пожалуй, слишком напыщенное.

В животе заурчало. Вадзим заелозил на месте. Белый обещал вернуться почти сразу после обеда, чтобы они смогли дойти к ужину до ближайшего постоялого двора или хотя бы успеть разбить лагерь где-нибудь на Трёх Холмах и приготовить поесть. Но в итоге день уже давно клонился к вечеру, подступала ночь, а Белый не возвращался.

И тревога в груди Вадзима нарастала.

Но всё же Белый был здоровым мужчиной. Даже если он повстречал матушку… ведьму… ведьму. Эти ведьмы и колдуны могли расправиться с кем угодно. А такие хитрые, злобные твари, как Здислава, тем более.

Вадзим пригляделся к солнцу, всё ближе подбиравшемуся к верхушкам деревьев на западе, и пообещал себе, что, когда солнце коснётся…

– Нет. – Он подскочил, схватил с земли суму, засунул в неё церу. – Нельзя больше ждать.

Сорвавшись с места, он двигался по тропе широким, размашистым шагом, но чем ближе была избушка Воронов, тем медленнее он ступал. Тем сильнее нарастала в груди тревога.

Он не хотел это видеть. Вадзим уже понял, предвидел всё каким-то удивительным чутьём, что, видимо, появлялось у всех, кто оказывался связан с Во́ронами.

У смерти был свой след. Как шлейф дорогих заморских масел, он оставался там, где она прошла.

И пусть надежды не оставалось, Вадзим цеплялся за неё до последнего, каждым шагом точно пытался замедлить приближение смерти. А она уже наступила. Давно. Может, три или даже четыре лучины назад.

Могила оказалась раскопана. На краю, раскинув руки в стороны, лежал Белый Ворон.

Вадзим остановился в нескольких шагах от него, зажал себе рот рукой.

Он знал уже точно, наверняка, да и нечего было гадать: кровь на груди Белого уже запеклась, побагровела. Но Вадзим всё равно приглядывался – вдруг пошевелится. Вдруг ещё дышит.

Вдруг…

– Я ж тебя просил не ходить… просил же… зачем ты попёрся? А?..

Ему не ответили. Некому было отвечать.

Здислава сидела невдалеке, прислонившись спиной к бревну, зажав в руке старый костяной нож. На её драном шерстяном платье расплылось похожее тёмное пятно.

Медленно, не желая знать правду, Вадзим подошёл к краю могилы. Та была пуста.

– А как же…

Вадзим закрутил головой, ощущая, как нарастал безумный, ослепляющий страх, что заставлял сорваться с места и убежать прочь, не оглядываясь, не возвращаясь, но не нашёл ничего: ни тела, ни костей.

Долго ещё сердце не могло успокоиться, и Вадзим вглядывался в перелесок, в поля, пытаясь найти следы той, что лежала в могиле под маками. Ворона пропала.

Зато последние из Воронов навсегда остались здесь, на маковом поле.

И, едва различая что-либо мутным взглядом, Вадзим поднял лопату, но пошатнулся, воткнул её в землю, уперевшись о черенок. Глаза защипало, он закрыл лицо рукой.

– Ох, что ж ты… – только и смог проговорить он. – Что ж ты… такой дурак?

Ему не ответили. Ни поле, ни лето, никто… некому стало говорить. В убежище Воронов никого не осталось.

Закат алел, как маков цвет, и прощальные лучи заходящего солнца падали на бледное лицо Белого Ворона, придавая ему красок. Как будто ещё было не поздно…

К Яблочному Спасу успели похоронить всех погибших и проститься с теми, кто, несмотря на скорое приближение зимы, решился отправиться в путь.

Бои до города так и не дошли, все сражения прекратились на Трёх Холмах с появлением войск из Златоборска и Ниенсканса. Велга Буривой заключила договоры о мире со скренорским ярлом и ратиславским князем. Стоило им явиться, и рдзенский король вернулся на левый берег Модры.

Всё получилось ровно так, как задумывал её отец, разве что без свадеб.

Наверное, Кажимеж Буривой гордился бы Велгой. Сама она до сих пор с трудом верила, что с ней – ещё недавно чужой дочерью, невестой, женой, но никогда просто Велгой Буривой – обсуждали договоры о мире и поддержке правители государств.