Дождь в разрезе - Страница 16

Предпоследняя строка: «лужи трещинки мел на асфальте». Фраза, изрытая сплошными лакунами. В «восстановленном» виде она бы, наверное, выглядела: «пока (подсыхают? отражают небо?) лужи, (темнеют?) трещинки…» И так далее.

Однострочный пробел перед «полюбила и хватит». Пробел как тоже молчание, пауза. Временнáя пауза, являющаяся смысловой.

В советской поэзии пробел чаще выполнял служебную функцию. Отделял одно четверостишие от другого. Подчеркивал завершенность мысли, давал возможность взять дыхание.

В современной поэзии пробел часто становится одной из главных частей стиховой конструкции. Представляя собой, в том числе, уплотненное время.

Например, в дистихе Александра Макарова-Короткова:

Впрочем, это может быть необязательно пробел. У Михаила Файнермана ту же роль играет отточие:

«Соловушка! /……. / Что замолчал?» В дистихе Владимира Иванова «Онко» пробел вообще графически не обозначен: «Полгода приносил ей фрукты / Теперь – цветы». Пробел домысливается (до-чувствуется) читателем.

В античной теории метрики пауза называлась хронос кенос, пустое время. В современной лирике пауза-пробел становится временем предельно наполненным.

О терминологии, хотя статья и не научная.

Лакуна – пропущенное слово или несколько слов в строке.

Пауза – ритмически-смысловой перерыв.

Пробел – одно из оформлений паузы.

Молчание – все это вместе; как не-слово, оно может проявляться и лакуной, и паузой.

Еще о паузе. Именно она, по мнению стиховедов, и отличает поэтический текст от прозаического. «Благодаря обилию пауз и их протяженности, – пишет Юрий Орлицкий, – стихи неизменно произносятся значительно медленнее, чем проза»[33].

Возражая Орлицкому, Елена Невзглядова отмечает в качестве важного признака стиховой паузы не длительность, а ее связь с ритмикой поэтической речи[34].

Не углубляясь в стиховедческие дискуссии, замечу: если говорить о современной поэзии, наиболее важным представляется и не длительность паузы, и не ее связь с ритмом. Это было существенно для традиционной лирики с ее жесткой метрической структурой. Раскрепощение просодии, попытки синтеза силлаботоники с дольником, верлибром, становление «гетероморфного стиха»[35], позволяет по-иному взглянуть и на паузу.

Не как на паузу между, а как на паузу о чем-то.

Молчание и отрицание.

Отрицание, обилие «не» в современной поэзии – вообще отдельная тема[36]. Отрицание вносит момент многозначности; отрицая одно, мы как бы потенциально допускаем многое другое («не-белый» может потенциально означать и синий, и красный, и любой другой цвет).

То же мерцание многих альтернатив, возможностей вносит и молчание.

Стихи, в которых основная смысловая нагрузка ложится на отрицание и молчание, вообще написаны исключительно просто, безыскусно.

Яна Токарева:

Трижды повторенное отрицание «ничего». Смысловая пауза после первой строки. Еще одна перед последней, усиленная пропуском в самой строке: «ни с ней (не было? не случалось?) ничего сильней». Все это создает эффект второго плана этой вроде бы незамысловатой – и незамысловато рассказанной – истории.

Еще один пример сопряженности молчания и отрицания.

Мария Галина:

На что есть две недели, четыре дня, пара часов? Мы не знаем. На жизнь? на любовь? на прощание с прошлым (четверостишье входит в ностальгическое стихотворение-цикл «Осень на Большом Фонтане»)?

Наконец, отрицается и это. «А потом уже нет ничего…»

Оба стихотворения – хотя авторы очень разные – написаны на сходном приеме. Отрицание неопределенного. Как бы сказанного, в действительности же – умолченного. Оба написаны намеренно просто, с «бедными» рифмами и «бедной» лексикой. Предельно коротко.

Молчание и малая форма.

С одной стороны – да, стихотворение, в котором паузы важны не менее слов, обычно невелико по размеру.

Олег Чухонцев:

Но «работа молчания» в разных видах малой формы происходит по-разному. Например, с середины 1990-х идет интересное возрождение и развитие традиций античной лирической эпиграммы. У Павловой, Чечика, Хоменко, Салимона. Краткость тут – от классической законченности высказывания.

Вера Павлова:

Мысль выражена сжато и точно. Выстроен и блестяще исчерпан смысловой и ассоциативный ряд. Святой – врач – собака – мужчина…

Но именно эта концентрированность смысла не предполагает присутствия внутренних пауз (если не делать их умышленно, как плохие декламаторы). Здесь работает пауза внешняя, обрамляющая.

Несколько слов в оправдание малой формы. В которой Владимир Козлов увидел выражение некого «упоения настоящим».

«Свой драматизм антологическая миниатюра черпает из той эмоции эпохи, которую я предпочел назвать «упоением настоящим». Антологическая миниатюра, безусловно, напрямую причастна к ее выражению»[37].

Что же это за «эмоция эпохи»?

По Козлову, поэтический «магистральный сюжет девяностых годов – неприятие настоящего, отрыв совершающейся на глазах истории государства от повседневности ее граждан»[38].

Напротив, в «нулевые годы – годы путинской „стабильности“ <…> поэзия как будто рассмотрела многообразие жизни, увидела россыпь готовых вещей, которыми можно легко набивать пузо. Внутренний мир стал серьезно проигрывать внешнему в иллюстративности и живописности»[39].

Тезисы, очень характерные для того реликтового социологизма, который нынешняя литкритика переняла от прежней, советской. Идея о «надстроечности» поэзии над экономическим (и политическим) базисом.

Так писал (или вынужден был писать) в 1920-м побольшевевший Брюсов[40]. Но тогда подобный социологизм в критике хотя бы еще не стал инерцией. Сегодня это уже инерция инерции.