Дотла (СИ) - Страница 13

— Ньют, — произносит она уверенно в спину мужчины, — он… — и тут голос дрожит, интонация падает. Соне хочется проклясть себя за слабость. Она не умеет. Не предназначена для всего этого. У Харриет получалось лучше. У любой девочки в Глэйде получалось это лучше, чем у нее. Но, тем не менее, лишь она, будучи иммуном, оказывается здесь по собственной воле и собственному желанию. — Он действительно не хочет говорить со мной?

Девушка слышит харканье, какое-то лаянье, а потом понимает, что Мэтт смеется. Мужчина разворачивается на пятках, смотрит на нее, качает головой. И в этот самый момент так отчетливо напоминает бывалого солдата, которого удивляет наивность юных мальчишек.

— Молодость, — фыркает Мэтт и трет своей пятерней бритый череп, — да он трясется за тебя, дура ты этакая! Сваливай отсюда. Уходи. Увидела его и уходи. — Мужское лицо на мгновение преображается, светлее будто становится, — это ценно, что есть еще такие женщины, как ты. И Ньют не простит себе, если ты где-то здесь потеряешь свою очаровательную головушку.

Соня смотрит долго на то место, где только что стоял Мэтт. Пытается осмыслить все сказанное до самого конца, побороть это чувство удивления — от кого угодно ждешь подобных слов, но не от людей вроде Мэтта. И даже на мгновение просыпается желание узнать чужую историю. Историю каждого здесь. Ведь она есть. И в этой истории было детство, были родители, были жены и мужья, были дети, была мирная жизнь. Правительство лишило людей выбора, заставило их быть винтиками в системе большого механизма. Соне страшно и дурно все это осознавать. Но не в ее силах исправить мир, идущий к своему концу. Баланс давно нарушен. Ничего не осталось. Она теряет все, чем дорожила. Мать и отец давно в могиле, любимый человек движется к безумию, лишь у лучшей подруги есть такой правильный и верный шанс на счастье. Соне так часто хочется плакать, но она не делает этого. Среди сухожилий, сосудов и плотной ткани тела образуется сталь душевная. Соня надевает ее как панцирь, учится жить на грани, почти на разрыв. И слезы не помогут. Они вообще никогда не помогали. Фикция материального мира, красивая людская ложь. И тогда, в тот самый момент, ощущая хватку грубых пальцев на своем плече, снова и снова проживая все слова, сказанные Мэттом, девушка решает добиться от Ньюта взаимности слов и действий. А потом уйти. Потому что этот мир скоро кончится, взорвется в самом себе. И мало у кого есть ничтожный шанс спастись. У нее он есть.

Судьба, проведение или собственное желание — что-то направляет девушку, подталкивает ее к нужному решению, к тому, чего она так хочет.

Все случается слишком быстро. И чья-то костлявая рука, зажимающая ей рот, и потная ладонь, шарящая по ее исхудавшему телу, и запах кислятины из чужого рта, и мутное осознание того, что кто-то проявляет насилие по отношению к ней. После сна, все еще где-то на грани того мира и этого, она лишь дергается, неуклюже пытается освободиться, а чужие руки выкручивают ей нос, давят на грудь, распластывают тело по земле, заставляя Соню грубо удариться подбородком. И кандалы шумят. Первая мысль — Ньют. Жестокая, садистская мысль, что он окончательно стал монстром, что дает выход своим животным желаниям. Соне полурадостно. Если это он, то все играл в слепоту, замечал ее таки. Но паника приходит гораздо быстрее, когда девушка понимает, что это не он. На ней тело мальчишки гораздо более юного, чем Ньют. И тогда она извивается, шипит, набирает в легкие воздух и кричит. Удар по затылку такой, что девушка прикусывает себе язык, и пятно крови ползет, разрастается на ее щеке.

— Заткнись, — произносят сверху. — Я все думал, для чего такая девка, как ты, да еще иммунная, им нужна. Может для этого? — чужие пальцы ныряют за линию джинсов. — Или все же для этого? — острые фаланги снова впиваются в нос, мешают дышать. — Ты ж красивая. Тебя как не пользуй, и так, и так понравится.

У Сони колотится сердце и потеют ладони. Пальцы дрожат, ногтями зарываясь в землю. Девушка понимает, что слезы по щекам, и сладко-соленый вкус во рту, зубы все красными стали. Соня не хочет просто так сдаваться. Не умеет. Не будет. Она головой заезжает парню по челюсти. Когда кандалы звенят во второй раз, девушка вдруг понимает, кто ее противник. Тот худосочный паренек, притащенный Мэттом. Освободился как-то от цепей, из стены их вместе с гвоздями отодрал.

— Я тебе не дамся, — шипит она и выхватывает нож из-под подушки — всего лишь руку протягивает. — Убирайся! — сталь острием наставляет на безумный взгляд. А парень-то действительно на грани. И зрачки такие огромные, скула дергается, рот искривляется, вот-вот и загогочет.

Мальчишка заносит ногу для удара — подошва ботинка метит прямо в челюсть Соне — звучит щелчок, глухой выстрел оглушает помещение, девушку забрызгивает кровью и какими-то вязкими белыми ошметками. Соня открывает и закрывает рот, застывает на земле, все еще с зажатым пальцами ножом. И двинуться не может. Чужие руки дергают ее вверх.

— Идем.

Девушка реагирует на голос, голову поворачивает. Лицо у Ньюта сосредоточенное. Брови вон как сдвинуты. Он тянет ее за собой, и она покорно подчиняется, все еще до отупения завороженная людским безумием. Оно застревает в ее глотке нервущимся криком. Безумие могло бы быть красивым, если бы не было так страшно по сути своей. У Сони ломается что-то внутри. Она вдруг понимает, какой становится, как мир вокруг нее стремительно вращается, какая же все-таки блядская сука эта жизнь. Девушке хочется закричать, заорать во все горло, испустить вой.

Ньют сажает ее на какой-то табурет со старыми, покосившимися ножками, а сам снует по комнате. Соня никогда здесь не была. Помещение небольшое, но есть кровать, стол, стул, комод. Юноша выдвигает его ящики, ищет что-то, набивает рюкзак вещами. Движения быстрые и скорые. Соня наблюдает за ним. За тем, как озадаченно-озабоченно сменяется выражение его лица, как иногда он застывает, выпрямляясь в полный рост, как трет затылок пальцами, как о чем-то вспоминает и снова ныряет в ящики комода. В нем таком столько родных, легко узнаваемых черт. У девушки сердце щемит, она ладони коленями зажимает, все на Ньюта смотрит. Ей хочется раскрыть рот и что-то сказать, но вместо этого молчит, просто наблюдает.

— Вставай, — говорит он ей, дергает за локоть, спешно и быстро, — держи, — кидает ей в руки набитый рюкзак и разворачивает ее к выходу. — Уходи. — И такая непоколебимость решения в голосе, что и возразить трудно.

Соня застывает у самого дверного проема — стоит лишь протянуть руку и распахнуть дверь, пройти несколько метров и выйти на улицу. Сейчас глубокая ночь, почти предрассветный час. Около четырех утра. И тогда даже ночная жизнь затихает. Пройдет еще час, и хряскосанаторий погрузится в цепенеющую тишину.

— Ньют… — она разворачивается к нему, по-прежнему держа рюкзак на руках.

— Уходи, — безапелляционно говорит юноша. — Уходи, Соня, — и головой в сторону выхода кивает.

— Ньют, пожалуйста, дай мне хотя бы сказать…

Он как-то зло запрокидывает голову, стягивает губы в одну прямую линию, смотрит на нее, сверкая глазами и чем-то вязким и страшным в них. Девушка глядит на него с опаской. Этот Ньют половинчатый. Одну его часть она хорошо знает, другую — видит впервые. Рюкзак падает на пол, когда пальцы юноши выдирают его. И Ньют будто выше становится, опаснее, чумнее.

— Зачем ты сюда пришла? — говорит он, заставляя девушку сделать шаг назад. — Ради меня? — и еще один. — И чего же ты от меня хочешь, Соня, а? — он злится, и она это видит. — Я же тебе объяснил, что не желаю иметь с тобой ничего общего. Зачем ты, мать твою, приперлась сюда? Хочешь, чтобы тебя на части разобрали, волосы все выдрали? Какого плюка ты здесь, а?!

Соня ладонями ощущает дерево стола за ней, а перед ней — незнакомый ей юноша. Опасный и вязкий, как сама смерть. И ощутимое безумие исходит от него волнами.

— Никогда не видела психов? Так смотри. Любуйся! — он уже орет, раскидывает руки, демонстрируя сумасшествие, въевшееся в его мозг. — Я не прежний. И никогда таким не стану. Я изменился, девочка. Поэтому не хер было за мной тащиться. Чего тебе надо? Любви? — иронично, жестоко и зло. — Да с чего ты взяла, что она вообще была? А может ты пришла сюда ради другого, а? — и такой многозначительный, откровенно пошлый взгляд на всю ее фигуру.