Дороги и тропы - Страница 4

В самолете я временами забывал съемку, так интересно было разглядывать плоские лабиринты крыш, купола, похожие на бритые головы, башни и минареты, дворцы и домишки. «Вон место, где продавали рабов! Ханские бани!.. Недостроенный минарет!» — кричал на ухо летчик, хорошо знавший Хиву. Синими красками сверкали стены и купола. Но общий цвет у города — глиняно-серый. Позже, проходя по кривым улочкам и площадям, я увидел: город почти целиком сделан из глины. Глинобитные стены домов и дувалов, глиняный, необожженный кирпич положен в стены дворцов. Человеку, прожившему безвыездно в таком городе, казалось, наверное: весь мир сделан из глины. В дождливом месте земли город не простоял бы десяти лет. Тут же, в сухой Азии, Хива стоит тысячу лет, и кажется: может еще простоять столько же.

Не берусь перечислять хивинские памятники, потому что весь город — памятник. (Так к нему, к счастью, теперь и относятся.) Есть постройки не очень древние. Есть ушедшие от старости в землю. Есть дворцы, покрытые глазированной плиткой, и есть убогие хижины, двери которых, впрочем, почти всегда украшены резьбой. Из многочисленных памятников запомнилась усыпальница мастера-скорняка, силача, борца и поэта Пахлаван-Махмуда, жившего шестьсот пятьдесят лет назад. Почитаемость этой могилы народом была так велика, что ханы завещали хоронить себя рядом с поэтом. Осталось в памяти о Хиве вечернее чаепитие в домике хивинского старожила Юсуп-ака Ташпулатова. На полу — чистое красное одеяло, гора лепешек. Самовар. Тихий разговор под пенье сверчка. Запомнилось лазанье по винтовой лестнице на верх минарета. Запомнился крик муллы, созывавшего стариков на молитву, и молодой голос, певший вечером в темноте грузинскую «Сулико».

Особенно запомнилась хивинская ночь. Любой город ночью меняется неузнаваемо. Тут же совсем теряешь ощущение времени. Где ты? Как ты попал сюда — кривая улица ведет то вправо, то влево. Черные, непривычные силуэты строений. Кто-то кашлянул на другом конце города — слышно. Кто-то идет в темноте — шаги гулко отзываются в нишах дворцов. Где-то стрекочет швейная машинка, кто-то зовет собаку. Петляешь, петляешь по закоулкам и вдруг узнаешь силуэт трактора «Беларусь». Как он ухитрился проехать в такой тесноте? А это что за гора? Да это же стена! Карабкаешься по не остывшему после жары глиняному откосу. Под лунным светом средневековый город сверху кажется синим. Сверкают голубые чешуйки на минаретах, плывет над крышами пахучий дым от костра. Прямо под стеной во дворике девчонка с матерью пекут лепешки — накалили огнем шар глиняной печи и теперь швыряют в отверстие тесто. Вместе с теплым воздухом кверху поднимается запах свежего хлеба....

Нынешняя Хива состоит из непохожих друг на друга двух городов. Старый город и новый. Новый для туристов большого интереса не представляет, но удобен для жизни — зеленый, прохладный, чистый. В городе швейная и ковровая фабрики, завод бытовой утвари. Но все доходы от этой промышленности показались бы мелочью, если пустить в оборот «исторический капитал» старой Хивы. В разговорах о доходности туризма уже не раз вспоминали слова миллионера Ротшильда, будто бы сказанные им при посещении Суздаля: «Дайте мне город на тройку лет, и я удвою свой капитал». Дохода Хива пока что дает очень немного. И это понятно, если гостиница города может приютить всего двадцать пять человек, а гостиница в стольном Ургенче (по соседству с Хивой) принимает, кажется, человек сто. Большого числа туристов тут пока даже боятся. Несмотря на это, приехать в Хиву все-таки надо. Пару дней можно перебиться у добрых людей или даже раскинуть палатку за городской стеной. И я уверен, не заслужу хулы за то, что заманил глянуть на удивительный город.

Удивительные постройки. Я, когда их увидел, испытал странное чувство: казалось, родившись, я уже знал, что они есть...

В солнечный, хороший день пролетаем над Регистаном. Голубые постройки похожи на корабли, приплывшие неизвестно откуда и ставшие тут среди домиков и суетливых лодок-автомобилей. Матросов давным-давно уже нет, а корабли целы. Странные палубы, трубы, голубая обшивка бортов... Древняя голубая флотилия стоит на площади посреди Самарканда.

Каждый день с утра на этой площади собираются приезжие люди. Не удивляйтесь, если услышите тут разговор по-французски, если гость назовется жителем Лондона, Праги, Ростова, Семипалатинска, Гомеля. Везде живут любопытные люди, для которых минута перед этими приплывшими из веков «кораблями» — одна из радостей жизни.»

Регистан (так по-узбекски называется площадь) — первое место, куда направляется приехавший в Самарканд. Отсюда начинают знакомство с удивительным городом. За площадью, в садике — чайхана. Два деревянных столба, изукрашенные резчиком и червоточиной, подпирают крышу древней харчевни. Прямо на улице жарятся шашлыки, в огромном котле закипает шурпа. Синий пахучий дым стелется между деревьями у чайханы. А далее, за коробками новых домов,— древний жилой Самарканд. Дома с плоскими крышами прилипли друг к другу. Кажется, ступи на одну крышу — и пошел, весь город по крышам перебежишь. Улицы извилисты, с тупиками — идешь неизвестно куда.

Минутах в тридцати ходьбы от площади видишь вдруг над деревьями и домами огромный голубой купол. Сразу вспоминаешь когда-то прочитанное: «Если исчезнет небо — купол Гур-и-Эмира заменит его».

Под куполом лежат кости знаменитого Тамерлана, почитавшего Самарканд единственной столицей земли. Все делалось для ее украшения. Лучшие мастера, свои и пленные, возводили арки, минареты и купола, не растерявшие по векам ни капли голубизны! Варвар из варваров, Тамерлан «у себя дома» был мудрым правителем. Мудрыми были его законы и государственное устройство. Гробницу Тамерлан построил для праха умершего в походе внука. Но тут нашлось место и для самого хромого завоевателя. Кости его лежат теперь под нефритовой глыбой. Перед прошлой войной любопытные археологи подняли нефрит и увидели гроб из тутовника... Электрическая лампочка висит в подземелье над могилой Тимура. Английская туристка вежливо просит: «Нельзя ли лампочку посильнее, чтобы снять на цветную пленку?» Воробьи дерутся на куполе. Ребятишки-узбеки играют в прятки между камнями и нишами усыпальницы. Ты стоишь под аркой у входа, собираешься с мыслями и вдруг слышишь обращенное к тебе дружеское покашливание.

— А Тамерлан был не дурак... — Бородатый, благообразный узбек расположен поговорить.

Соглашаюсь, что «не дурак».

— Он знал, где выбрать столицу... Старик берется провести гостя по городу и рассказать, «чего в путеводителе не написано». Путеводитель — штука редкая у нас в городах, и я не сразу сумел проверить, что написано и чего о городе не написано. Когда проверил, оказалось: бородатый гид-частник добросовестно пересказывал книжку. Но я вспоминаю старика с благодарностью. Его неторопливо-степенная речь была яркой, в ней были вздохи, восклицания, шепот, когда важно было подчеркнуть что-либо особо значительное. Я узнал: в Самарканде сегодня двести пятьдесят тысяч жителей. Город — один из самых древних на всей земле — ровесник Рима, Афин, Вавилона. Ташкент — совсем молодая столица Узбекистана, столицей раньше был Самарканд. Узнал я, сколько нынешний город строит домов, сколько дает вина, чая, химических удобрений, киноаппаратов, запасных частей для сельских машин. Старик всю продукцию умело сравнил с 1913 годом. И получилось: продукция выросла в сто восемь раз. Я заподозрил ошибку, но потом убедился: в сто восемь раз! — старик избегал конфликтов с путеводителем...

По Самарканду надо ходить пешком. И, даже не зная пути, рано или поздно придешь к развалинам, похожим издалека на желтые скалы.

— Биби-ханым.... — говорит старик.

Он долго молчит. И я тоже молча гляжу на развалины, мысленно восстанавливаю контуры огромной постройки. Старик рассказывает уже известную тебе из книжек легенду: «Тимур в походе. Жена его Биби-ханым решает строить мечеть, какой еще не было в Самарканде. Архитектор, влюбленный в Биби-ханым, жаждет награды за труд — одного поцелуя. Возвращается Тимур. Гнев. Расправа...» Что-то неладное было в строительстве. Спешка или просчет какой — мечеть разрушилась. Но эти развалины держат путника возле себя дольше, чем все остальные древности Самарканда. Кажется, голубь заденет крылом — и будет обвал. Красный закат отражается в блеске глазури, мелькают быстрые птицы, чернеют изогнутые, без веток стволы тутовника. «Вон с того минарета, когда вернулся эмир Тамерлан, архитектор на крыльях поднялся и улетел в Иран...» — шепчет старик.