Дорогами тысячелетий (сборник) - Страница 53

Более чем нелепыми могут показаться распоряжения барона Беннигсена, отданные в период кампании 1807 года. Барон привел-таки русскую армию к крупной неудаче под Фридландом, хотя и там блестящие русские генералы, такие, как Александр Иванович Остер-ман, Александр Иванович Кутайсов, Иван Дмитриевич Иловайский и другие, помешали Наполеону одержать полную победу, спасли русскую артиллерию, вывели из-под удара превосходящих сил врага войска, полностью сохранившие боеспособность.

Все распоряжения Беннигсена могут показаться нелепыми, причем нелепыми настолько, что не верится, как мог отдать их генерал, занявший пост главнокомандующего. И возникает вопрос, кто же барон, бездарь или умный враг?

Если проследить за приказами Беннигсена в те периоды, когда он имел право приказывать, а не советовать, не может не удивить то, что он постоянно «невольно ошибался», «неверно оценивал обстановку» и «допускал ошибки». Кавычки здесь, пожалуй, необходимы, ибо решения по удивительной случайности все время направлялись во вред русской армии, но никак не во благо ей.

В июне 1812 года, когда наполеоновские полчища вторглись в пределы России, личный представитель императора Александра I генерал-адъютант Балашев выехал в ставку Бонапарта, чтобы попытаться удержать французов от войны, сделать последний шаг к миру. Наполеон не пожелал вести переговоры о прекращении военных действий, он заявил, что втрое сильнее России, отметил, что гораздо выше подготовлены его войска и лучше генералы. Тогда-то, упомянув об окружении Александра I, он назвал Беннигсена бездарем.

Но бездарь ли барон? Не специально ли брошена подобная фраза? Советы, когда не мог приказывать, и приказы, когда право такое было. Беннигсен отдавал так, что на них можно взглянуть с разных сторон. Если считать его просто бездарем, они, безусловно, бездарны. А если умным врагом?..

Вот только один пример… 3 августа 1812 года над русским городом Смоленском нависла смертельная опасность. В результате наступательных действий армии Багратиона и Барклая-де-Толли удалились от Смоленска, и Наполеон, воспользовавшись этим, решил ворваться в город.

Ближе всех к Смоленску оказался в то время 7-й пехотный корпус генерал-лейтенанта Николая Николаевича Раевского. Раевский быстро вернулся в предместья и стал готовиться к переправе на левую сторону Днепра, чтобы преградить путь французам. И тут к нему подъехал Беннигсен, состоявший в то время советником при штабе Барклая-де-Толли. Обрисовав обстановку в самых мрачных красках, Беннигсен стал убеждать Раевского воздержаться от решительных действий, не брать на противоположный берег артиллерии, чтобы не потерять ее, да и не спешить с переправой войск. Барон уверял, что Раевский идет на верную гибель, что ему не устоять против натиска французов и город защищать совершенно бессмысленно.

Николай Николаевич писал впоследствии: «Сей совет несообразен был с тогдашним моим действительно безнадежным положением. Надобно было воспользоваться всеми средствами, находившимися в моей власти, и я слишком чувствовал, что дело идет не о сохранении нескольких орудий, но о спасении главных сил России, а может быть, и самой России. Я вполне чувствовал, что долг мой — скорее погибнуть со всем моим отрядом, нежели позволить неприятелю отрезать армии наши от всяких сообщений с Москвою».

Раевский не послушался совета Беннигсена. Он поступил, как велела ему совесть, как велел долг перед отечеством. Он остановил врага и удерживал Смоленск до подхода к нему русских армий. А что было бы, если бы Беннигсен не советовал, а приказывал, как делал это на Бородинском поле, имея такое право? Наполеон, находясь в ссылке на острове св. Елены и размышляя над событиями той войны, ответил на такой вопрос: «Пятнадцатитысячному русскому отряду, случайно находившемуся в Смоленске, выпала честь защищать этот город в продолжении суток, что дало Барклаю-де-Толли время прибыть на следующий день. Если бы французская армия успела врасплох овладеть Смоленском, то она переправилась бы там через Днепр и атаковала бы в тыл русскую армию, в то время разделенную и шедшую в беспорядке. Сего решительного удара совершить не удалось…»

Не дал его совершить генерал Раевский, о котором Багратион сказал тогда: «Я обязан многим генералу Раевскому, он, командуя корпусом, дрался храбро». А Денис Давыдов, в то время командовавший эскадроном Ахтырского гусарского полка, выразился более определенно: «…Гибель Раевского причинила бы взятие Смоленска и немедленно после сего истребления наших армий», — и добавлял далее, что без этого великого дня не могло быть «ни Бородинского сражения, ни Тарутинской позиции, ни спасения России».

Все это отчетливо понимал Раевский и потому шел смело навстречу численно превосходящему врагу, чтобы отстоять город, спасти армию и спасти Россию. И потому о Николае Николаевиче говорили, что он был в Смоленске щит — в Париже меч России.

А понимал ли Беннигсен, какое будет последствие от его советов? Не понять этого было нельзя. Так что же он хотел? Поставить в критическое положение армию ненавистного ему Барклая-де-Толли? А может, стремился к большему? Погубить Россию?

Сделать этого не удалось. Но Беннигсен не терял надежды взять армию в свои руки, чтобы не советовать, а приказывать, поступая по собственному разумению, как и в 1807 году. К чему бы это привело, думаю, ясно каждому. Ведь в 1807 году силы чаще были равными, а в 1812-м Наполеон значительно превосходил русских количеством войск.

Беннигсен был одним из кандидатов на пост главнокомандующего, однако Александр I, вынужденный уступить общественному мнению, назначил Кутузова. Желая, однако, хоть как-то ограничить власть нелюбимого им генерала, он сделал начальником главного штаба Беннигсена, по-прежнему слепо веря ему.

Не имея возможности явно и открыто влиять на ход боевых действий, Беннигсен решил действовать тайно, принося вред русской армии. И вот в канун Бородинского сражения барон нанес русской армии очередной удар. Он сорвал план активной обороны, которая, по замыслу Михаила Илларионовича Кутузова, должна была завершиться двумя мощными контрударами с целью полного разгрома наполеоновской армии. Существуют свидетельства историков, подтверждающие, что победа при Бородине могла быть значительно более полной. Недаром Кутузов всегда уделял столь серьезное внимание резервам, повторяя: «…резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который еще сохранил резерв, не побежден».

Вот и в Бородинской битве резервы призваны были решить исход столкновения с Бонапартовыми полчищами. Так, 1-й кавалерийский корпус генерала Уварова и казачьи части генерала Платова предназначались для рейда по тылам врага. Они свое дело сделали и, как известно, сорвали планы Наполеона по проведению решительного удара в центре русской армии.

Но наиболее важная роль отводилась 3-му пехотному корпусу генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова, усиленному Московским ополчением.

Правильно предвидя, что главный удар Наполеон нанесет против левого фланга, что он атакует именно Семеновские флеши, Кутузов собирался измотать и обескровить ударные группировки врага в жестком оборонительном бою, а затем, когда французы выдохнутся, внезапно ударить во фланг им восемнадцатитысячной группировкой, тщательно скрытой до времени в Утицком лесу. План был детально продуман. — Для того чтобы французы не догадались о размещении крупного резерва русских, Кутузов приказал окружить Утицкий лес четырьмя полками егерей. И французы никогда бы не узнали о готовящемся ударе, если бы… не Беннигсен.

Начальник главного штаба французской армии маршал Бертье признался, что если бы Тучков со своим корпусом и Московским ополчением явился, как рассчитывал Кутузов, к концу боя за Семеновское, то «появление этого скрытого отряда… во фланге и тылу неприятеля при окончании битвы, было бы для неприятеля гибельно…».

Что же сделал Беннигсен?