Дорогами тысячелетий (сборник) - Страница 52

Две роты Кутайсов развернул на высоте перед мызой Ауклаппен, приказав ударить картечью по пехоте и брандскугелями по строениям. Третью роту он сам повел к ручью, рассекавшему лес, где еще во время выдвижения заметил позиции французской артиллерии. Мыза запылала, французы стали метаться под картечным огнем, продвижение остановилось. Одновременно с конноартиллерийскими ротами прибыл к месту схватки и пехотный резерв, возглавляемый князем Багратионом, «который, — как отметил в своих воспоминаниях Денис Давыдов, — в минуты опасности поступал на свое место силою воли и дарования…»

Ободренные поддержкой, 2-я и 3-я пехотные дивизии русских перешли в контратаку. Французы были выбиты из Ауклаппена. Положение вскоре окончательно восстановилось, но не по воле главнокомандующего, а благодаря инициативе и распорядительности русских генералов. А вскоре подоспел и корпус прусского генерала Антона Вильгельма Лестока. Наша артиллерия хорошо подготовила атаку. В авангарде прусского корпуса двинулись на врага русские: Выборгский пехотный полк, Московские драгуны и три эскадрона Павлоградского гусарского полка. За пехотой следовали казаки Платова, готовые развить успех и преследовать бегущего врага. Сложились блестящие условия для победы, сложились уже в третий раз с начала сражения. Обратимся снова к описанию сражения, сделанному Михайловским-Данилевским: «Выборгский полк с невероятным мужеством ворвался в Ку-шиттен и почти вовсе истребил находившиеся там французские 51-й линейный полк и четыре роты 108-го и взял три русские орудия, отбитые французами при атаке нашего левого крыла.

За Выборгским полком поспешили в Кушиттен другие войска Лестокова отряда, а Платов и прусский легкоконный полк, называвшийся «Товарищами», обходили селение слева.

Все сии войска по пятам преследовали бежавших из селения, а Платов довершил их поражение.

Овладев Кушиттеном, Лесток выстроил отряд впереди его лицом к березовой роще, занятой французами, сделал по ней несколько пушечных выстрелов и потом с музыкой вторгся в рощу, обходя ее слева полком Рюхеля, казаками и «Товарищами». Столь же успешно, как в Кушиттене, действовали пруссаки и Выборгский полк в роще, кололи и гнали французов.

Обойденный справа, когда думал, что обошел он, Даву поспешно послал дивизию Фриана к роще, откуда уже выбегали французы, атакуемые подоспевшими на помощь Лестоку полками Московским драгунским и Павлоградским гусарским.

Даву начал отступать. Граф Остерман подвигался за ним, имея в первой линии графа Каменского и Баг-говута. Пользуясь воспламенением своего отряда и полученными усилениями, Лесток не дал Фриану утвердиться и сбил его. Даву спешил занять выгодную позицию по обеим сторонам Саусгартена, и расположил на ней батареи. Так были ниспровергнуты действия Даву, долженствовавшие нанести русской армии решительный удар…»

Они были ниспровергнуты смелыми и решительными действиями русских войск, поддержанных союзниками. Наполеоновская армия сама оказалась на грани катастрофы. В эти минуты Наполеон сказал начальнику своего главного штаба маршалу Бертье: «К русским пришли подкрепления, а у нас боевые заряды почти истощились. Ней не является, а Бернадот далеко: кажется, лучше идти им навстречу».

Эти слова записал Жомини, находившийся в тот момент рядом с Наполеоном и Бертье. Наполеон не отважился сказать правду — как можно произнести слово «отступить», он же непобедим! А ведь идти навстречу тем, кто в тылу, значило — отступить. Он готов был бежать с поля боя, но… Теперь уже счастье улыбнулось французам, хотя и не по воле и способностям их генералов, а по желанию Беннигсена.

Беннигсен приказал остановиться! Приказ поразил русских генералов. Поразил он и самого Наполеона, который уже и не чаял выпутаться из критической ситуации. А о том, что она была действительно катастрофической, свидетельствует признание одного из наполеоновских маршалов. В то время Бернадот был в союзе с Наполеоном и возглавлял один из корпусов его армии. В 1813 году он, уже союзник России, сказал русским офицерам, с которыми встретился во время Лейпцигской битвы: «Никогда счастье более не благоприятствовало Наполеону, как под Эйлау. Ударь Беннигсен ввечеру, он взял бы по крайней мере 150 орудий, под которыми лошади были убиты».

Кровавая битва на холмах под Прейсиш-Эйлау явилась первой, которую не удалось выиграть полководцу, слывшему непобедимым. И это несмотря на полную пассивность главнокомандующего русской армией, несмотря на постоянные прощения ошибок и неудач на протяжении всего сражения. Ночью после сражения Наполеон еще не был уверен в том, что все для него обошлось благополучно. Он сидел над письмами, в которых признавал свое тяжкое положение. Талейрану писал: «Надо начать переговоры; чтобы окончить эту войну». В 4 часа ночи извещал Дюрока: «…Возможно, что я перейду на левый берег Вислы». А это означало признание в необходимости отступления.

«Наполеон впервые увидел, — отмечается в «Истории русской армии и флота», — как его армия не только не могла одолеть русских, но сама была близка к гибели».

А между тем потери были непомерно велики, неоправданно много отдано людей ради никем не достигнутых целей. Русские потеряли до 26 тысяч, по расчету Леттов-Форбека, урон французов был еще выше и доходил до 30 тысяч. Русские взяли 5 орлов и не отдали ни одного знамени, ни одного орудия.

«Сражение, — писал профессор Колюбакин, — отличалось страшным натиском и настойчивостью со стороны французов и таковыми же упорством и стойкостью с нашей стороны и осталось нерешенным… в нем обычному искусству Наполеона мы противупоставили неслыханное после Суворова мужество…»

Утренние события следующего после сражения дня вновь, в который уже раз за эту кампанию, заставили удивиться многих и русских и французских генералов. Беннигсен неожиданно приказал отступить. А между тем победа все еще была возможна даже после того, как он умышленно упустил ее трижды. Тому подтверждением является признание генерал-адъютанта Наполеона Савари: «Огромная потеря наша под Эйлау не позволяла нам на другой день предпринять никакого наступательного действия. Совершенно были бы мы разбиты, если бы русские не отступили, но атаковали нас, да и Бернадот не мог соединиться с армией ранее двух дней».

Наполеон настолько был подавлен, настолько опасался, что русские еще передумают, что, узнав об отходе Беннигсена, послал вперед Мюрата для разведки, строго-настрого наказав ни в коем случае не ввязываться с русскими даже в самые малые стычки.

А Багратион, по-прежнему возглавлявший арьергард, простоял на позициях до рассвета и, не обнаружив у французов никаких движений, начал отход в девятом часу. Пройдя 17 верст, арьергард остановился. За весь марш ни разу не показывались французы, и лишь под Мансфельдом, возле которого была сделана остановка, разъезды казаков обнаружили вдали конных французских егерей.

Когда же русские ушли, Наполеон приободрился. Представилась возможность вновь оказаться победителем, вновь распространить вести о своей непобедимости. Для этого он простоял на холмах Прейсиш-Эйлау ровно 9 дней. Но обман не удался. Историограф Наполеона Биньон писал: «Известие о нерешительном Эйлав-ском сражении произвело в Париже невероятное смущение; враждебные Наполеону стороны под вымышленною печалью худо скрывали радость о бедствии общественном; значительно понизились государственные фонды».

Позднее, в 1807 году, Наполеон признал в беседе с Александром Ивановичем Чернышевым: «Если я назвал себя победителем под Эйлау, то это потому только, что вам угодно было отступить».

Что делать? Пришлось признать, ведь это было видно и без признания. Какая уж там победа, если после нее последовало не просто отступление, а паническое бегство. Вот как описывает это бегство Денис Давыдов, очевидец и участник событий. «Обратное шествие неприятельской армии, несмотря на умеренность стужи, ни в чем не уступало в уроне, понесенном ею пять лет после при отступлении от Москвы к Неману, — в уроне, приписанном французами одной стуже, чему, впрочем, никто уже нынче не верит. Находясь в авангарде, я был очевидцем кровавых следов ее от Эйлау до Гутштадта. Весь путь усеян был ее обломками. Не было пустого места. Везде встречали мы сотни лошадей, умирающих или заваливших трупами своими путь, по коему мы следовали, и лазаретные фуры, полные умершими и умирающими и искаженными в Эйлавском сражении солдатами и чиновниками. Торопливость в отступлении до того достигла, что, кроме страдальцев, оставленных в повозках, мы находили многих из них выброшенных в снег, без покрова и одежды, истекавших кровию. Таких было на каждой версте не один, не два, но десятки и сотни. Сверх того все деревни, находившиеся на нашем пути, завалены были больными и ранеными, без врачей и малейшего призора. В сем преследовании казаки наши захватили множество усталых, много мародеров и восемь орудий, завязших в снегу и без упряжи…»