Дорога Патриарха - Страница 111

ВОЗВРАЩЕНИЕ В УБОЖЕСТВО

– Если я могу тебе помочь, то должен знать как, - настаивал Джарлакс, но по лицу Энтрери было видно, что его не убедишь.

За час, прошедший после их возвращения в лачугу к Атрогейту, убийца не вымолвил ни слова.

– Сдается мне, не нужна ему твоя помощь, эльф, - заметил дворф.

– Но он же взял нас сюда с собой.

– Я не стал вас отговаривать, - уточнил Энтрери. - А что мне здесь нужно, касается только меня одного.

– А что же делать мне? - с преувеличенным драматизмом воскликнул Джарлакс.

– Наслаждаться роскошью, чего ж еще? - сказал Атрогейт и, как бы в подтверждение своих слов, прихлопнул на столе жука. - Добрая охота, добрая еда, - добавил он, поднося насекомое ко рту, будто собирался проглотить его. - Можно ли мечтать о большем? А-ха-ха! - И к радости Джарлакса, он щелчком отбросил насекомое в сторону.

– Мне все равно, - заявил Энтрери. - Найди себе жилье поприличней. А то и вовсе проваливай из Мемнона.

– Но зачем ты сюда приехал? - спросил Джарлакс, хоть и знал, что товарищу его вопросы неприятны. - И сколько пробудешь?

– Не знаю.

– Не знаешь зачем или не знаешь сколько?

Энтрери промолчал. Потом развернулся и вышел на улицу, освещенную утренним солнцем.

– Сердитый какой, да? - сказал Атрогейт.

– Полагаю, на то есть причины.

– Да, ты говорил, он здесь вырос. Родись я тут, из меня бы тоже добряк не вышел.

Джарлакс поглядел на дворфа и улыбнулся. Ему вдруг впервые пришло в голову, что он рад тому, что этот коротышка увязался с ними. А вот в своих собственных действиях дроу усомнился. Может, зря он дал Энтрери флейту Идалии. Киммуриэль предостерегал его, говоря, что подобное проникновение в человеческое сердце может повлечь немало непредвиденных последствий.

Джарлакс задумался. Нет, решил дроу в конце концов. Он поступил правильно. В конечном итоге это пойдет Энтрери на пользу.

Если только не убьет.

Бессознательная тяга к этому месту была столь сильна, что Энтрери понял, что снова оказался здесь, лишь когда увидел, что опять стоит на пыльной улице, освещенной ранним солнцем, перед той самой лачугой. Улица уже наполнилась людьми, многочисленные жители сидели в тени своих домиков и с любопытством разглядывали незнакомца в отлично сшитых высоких черных сапогах, с дорогим оружием на поясе.

Энтрери был здесь чужаком, на него и раньше смотрели так же, со смешанным чувством страха и отвращения, - это было много лет назад, в Калимпорте, когда он состоял на службе у паши Басадони. Наверняка мемнонские бедняки думали, что его нанял какой-то богатый господин, чтобы вернуть долг или свести здесь с кем-нибудь счеты.

Однако Энтрери это не слишком заботило, - в конце концов, даже если они набросятся на него все разом, то умрут на месте и их тела останутся лежать в грязи. Хотя если бы кто-то из этих бедняков и обладал подобной решимостью, то уже давно уехал бы из этой дыры.

Кроме того, при взгляде на плохо пригнанную дверь в лачугу, когда-то бывшую ему домом, Энтрери настолько погружался в воспоминания, что все остальное переставало для него существовать. Именно поэтому Джарлакс и смог подойти к нему здесь ночью незамеченным.

Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, Энтрери подошел к двери и поднял руку, чтобы постучать, но потом все же вспомнил, кто он, а кто эти нищие, и пинком распахнул дверь.

В комнате было тихо и пока нежарко: солнце стояло невысоко и зной еще не вытеснил остатки ночного холодка. Никого не было, свечи не горели, но на столе лежал заплесневелый кусок хлеба, а в углу валялось комком брошенное ветхое одеяло. Здесь кто-то жил, причем человек этот, как определил Энтрери, ушел недавно, поскольку по оставленному на столе хлебу еще не ползали насекомые, - в южном приморском городе это был такой же верный признак, как тлеющие в костре угли.

Но кто? Может быть, мать? Хотя вряд ли это возможно. Ей сейчас должно быть немного за шестьдесят. Неужели она может до сих пор жить в этой лачуге, как раньше, с его отцом Белриггером?

Правда, судя по вони в домике, вряд ли это так. Тот, кто здесь живет, не имеет ни малейшего представления о чистоплотности. Энтрери поискал глазами, но ночной вазы не увидел, хотя, судя по запаху, она должна была быть.

Мать была другой. Хоть это и стоило ей больших усилий, но она старалась всегда держать в чистоте и себя, и своего ребенка.

Энтрери пришло в голову, что жизнь могла окончательно сломить ее и Шанали изменилась. Поморщившись, он от души понадеялся, что здесь теперь живет кто-то чужой. Но это значит, что мать умерла. Вряд ли она уехала, потому что ей было уже за двадцать, когда сына забрали, а после двадцати отсюда уже никто не уезжал. Если же она осталась жить здесь, то это по-прежнему ее дом.

Энтрери стало нехорошо. Не в силах больше выносить зловония, он выскочил на улицу. Со всех сторон к нему устремились взгляды, полные ненависти, злорадства, зависти. Тяжело дыша, он чувствовал, что едва ли ему было так худо за всю его взрослую жизнь.

Постаравшись взять себя в руки, он оглянулся на качавшуюся на скрипучих петлях дверь. С какой отчетливостью встали перед ним картины далекого детства! Здесь, на этом холодном полу, он спал, не зная, куда деваться от клопов. Он вспомнил, в каких муках протекал каждый день матери, вспомнил и желчного отца, тоже причинявшего ей немало страданий. Давно он уже не думал так много о своих юных годах. Энтрери даже смутно припомнил мальчишек, с которыми носился по улице. Все-таки какая-то радость была и в этой беспросветной нищете; удивительно, но в этой неожиданной мысли он обрел некоторое утешение.

Повернувшись, он наткнулся на старуху с лицом, изрезанным глубокими морщинами.

– Глянь-ка ты, какой красавчик, сапожки-то у него какие, меч сверкает! - прошамкала она.

Энтрери смотрел на ее горбатую фигуру, пергаментное личико и выцветшие глаза - как будто видел много раз и в то же время не встречал никогда.

– Что, самый главный тут, да?! - зло крикнула старуха. - Ходишь, куда пожелаешь и когда вздумается?

Энтрери знал, что множество глаз наблюдает сейчас за ним, и понимал, что старуха говорит не от себя, а от всех этих людей, чувствуя их молчаливое одобрение.