Дорога обратно - Страница 2

— «Граф Монте-Кристо». Ты читала?

— Не-а, только слышала.

Мировая книга, — убежденно сказал Димка. — Хочешь, дам почитать?

Он с трудом отделил незабинтованными кончиками пальцев прочитанную часть книги — она вся разнималась на отдельные листы, до того была зачитана — аккуратно сложил их, завернул в газету.

На, возьми, читай пока, а потом я тебе вторую половину дам. Только ты поосторожней, она чужая…

Так они познакомились. Ее звали Неля. Училась она в той же школе, в четвертом классе, ходила в первую смену, а потом еще в музыкальную три раза в неделю, а Димка был в пятом, они учились во вторую, и потому до сих нор не встречались.

Теперь он специально приходил к школе пораньше, ждал ее и провожал домой. Она как-то пожаловалась ему, что ее все время задевает вредный мальчишка из пятого «Б», — он всегда попадается ей навстречу, когда она идет из школы, и всегда загораживает ей дорогу. Один раз он загнал ее в ворота какого-то дома и ее чуть не покусала собака.

Димка еще раньше приметил этого рослого, шумливого парня. Он был сыном какого-то профессора, одет был лучше всех, во все новенькое, сверкающее, и весь он был какой-то сверкающий, будто лакированный, с яркими губами на белом, с румянцем во всю щеку, лице.

Девчонки и учителя были от него, конечно, без ума. А мальчишки заискивали перед ним, — он был сильный, ловкий, все знал, все умел, учился играючись, все ему давалось без всякого труда, и деньги у него всегда водились.

Димка невзлюбил его с первого взгляда.

Они встретились в тот день, когда выпал первый осенний снежок — он шел большими мокрыми хлопьями, и хотя быстро таял, за ночь его насыпало изрядно, ребята с восторгом носились на санках, кое-кто приладил даже коньки, но они еще скребли по асфальту.

Неля вышла из школы, поискала глазами Димку, — он всегда стоял на углу, поодаль от главного школьного входа, и побежала к нему. Димка впервые увидел ее в черной меховой шубке-, в такой же черной меховой шапочке, и сердце его радостно забилось — такая она была милая, светящаяся вся, когда бежала ему навстречу.

И в этот миг тяжелый, плотный белый комок прочертил воздух сбоку, с силой ударил в это счастливое лицо. Она словно споткнулась об него, остановилась, ослепленная выронила портфель, закрыла лицо руками, Димка подбежал к ней, отвел ладони — вокруг левого глаза расплывалось багровое пятно. Он достал платок, вытер заплаканные глаза, потом смочил платок снегом, сложил его вчетверо, приложил к глазу. За это время еще несколько таких же «бронебойных» снежков шлепнулись в Димкину спину, но он не обращал внимания.

Только тогда, когда он отвел Нелю в безопасное место, Димка огляделся. На противоположной стороне улицы покатывалась со смеху стайка ребят во главе с Андреем — профессорским сынком.

Димка не торопясь перешел улицу, так же медленно подошел к Андрею. Тот безмятежно улыбался, перекатывая из ладони в ладонь здоровенный обледеневший снежок.

Трус! — сказал Димка, с ненавистью глядя в насмешливо прищуренные глаза.

— А ты баба! Пойди сопли ей вытри.

Вокруг опять захохотали.

— Трус! — повторил Димка громко, чтобы все слышали.

Глаза Андрея стали холодными.

— Я трус? — он с презрением смотрел на Димку. — А ну, посмотрим, кто из нас трус! Ну-ка загородите нас, ребята.

Он не торопясь стал снимать с себя новенькую кожаную куртку.

Димка сбросил на снег свое жиденькое пальтишко. Он остался в старом, потертом свитере, потому что вышел наспех, не переодеваясь, думал вернуться еще.

Андрей увидел этот свитер, просвечивающий во многих местах, и ухмыльнулся:

— За рвань твою не отвечаю, потом не жалуйся.

Вот этого ему не следовало говорить. Драться Димке вовсе не хотелось, да злости настоящей не было. А тут вдруг помутилось перед глазами. Он выбросил вперед левую руку, с ненавистью схватил ворот новенькой кокетливой рубашки, видневшейся из-под пиджака, и с такой силой рванул на Себя, что затрещала материя, полетели пуговицы. И в тот же миг — правой — он изо всей силы саданул в румяное, откормленное лицо. Они сцепились и покатились по снегу.

На следующий день домой к Димкиной матери пришла строгая женщина в каракулевой шубе. Она выложила на стол порванную рубаху и сказала, что если в течение двадцати четырех часов Дима не извинится и не принесет точно такую же рубаху, она подаст в суд за побои и повреждения, нанесенные ее сыну. Она так и сказала: «в течение двадцати четырех часов». И еще добавила, что хулиганов и разбойников следует воспитывать в трудовой колонии, и она отправит туда Димку, чего бы это ей не стоило.

Когда она ушла, мать долго плакала и все разглаживала на столе порванную рубаху. На Димку она даже не взглянула. И это было хуже всего. Он лежал на кровати, отвернувшись к стене, лицо у него было распухшее, под глазом красовался огромный синяк.

Мать отпросилась с работы, целый день бегала по магазинам, искала такую же рубаху, но не нашла, купила другую, похожую.

— Сам отнесешь! — сказала она и кинула рубаху Димке на голову.

— Не понесу, — сказал он, глядя в стенку.

— Понесешь, — зло сказала мать. — Понесешь и прощения попросишь. А не то в колонию упекут. Они ведь все могут. -

Пускай, — сказал Димка. — А прощения просить не буду, он сам виноват.

И тут что-то случилось с матерью Она кинулась к шкафу, достала отцовский ремень и принялась исступленно хлестать сына.

— Пойдешь! Пойдешь! Пойдешь! — истерически кричала она и хлестала его по спине, голове, по ногам…

Димка только вздрагивал, уткнувшись лицом в подушку, но не шевелился. «Пусть бьет, пусть убьет — не пойду!» — твердил он себе, стиснув зубы.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но в коридоре раздались какие-то голоса, потом в дверь постучали и вошел высокий военный со шпалами на петлицах, а вместе с ним маленькая девочка с голубыми глазами.

Вначале мать испугалась, решила, что Димку забирать пришли, она даже прикрыла его собой.

— Здравствуйте, — сказал военный. Опытным взглядом он сразу оценил обстановку и тут же добавил: — Мы вот с дочкой пришли сказать вам спасибо за то, что хорошего сына воспитали. Не дал он ее в обиду, вступился за нее, хоть и сам, говорят, пострадал…

Мать растерялась, не знала, куда девать ремень, стала усаживать гостя.

А Неля подошла к кровати, положила руку Димке на голову и позвала тихо:

— Дим, тебе больно?

И тут Димка не выдержал, заплакал. И мать заплакала. И Неля тоже.

— Ну-у… — сказал военный, — куда это я попал!

Он подошел к Димке, сел рядом.

— Ладно, женщинам простительно, но ты-то… Герой ведь, а плачешь!

— Без отца он… — словно извиняясь, сказала, всхлипывая, мать. — Как на финскую ушел, так больше мы его и не видели. Трудно нам. А тут вот такая история, позор-то какой! Я уж денег заняла, купила рубаху взамен порватой, так он нести не хочет…

— Давайте-ка я сам отнесу, — предложил Нелин отец.

— Что вы, неудобно как-то…

— Почему же? Как раз очень удобно. Так что давайте мне рубаху — нет, не эту, вы мне вон ту, рваную дайте, вот ее я и понесу… А ты, Дима, приходи к нам, мы тебе всегда рады будем…

А на следующий день, в воскресенье, к ним домой неожиданно пришел Андрей. Он извинился за свою мать, сказал, что чуть со стыда не сгорел, когда узнал, что она приходила к ним требовать новую рубаху. Сказал, что он сам во всем виноват, вел себя по-хамски, протянул Димке руку и сказал:

Вот тебе моя рука, если можешь, прости меня и давай дружить!

Димке совсем не хотелось дружить с ним, но он стоял перед Димкой с протянутой рукой, смотрел на него открыто и дружелюбно, на лбу у него была здоровенная шишка, заклеенная пластырем, под глазом красовался синяк, и Димка не устоял, тоже протянул свою руку.

С тех пор их часто можно было видеть втроем, и никто больше не осмеливался обижать Нолю — знали, что придется иметь дело сразу с двумя ее рыцарями. Их даже прозвали «три мушкетера», и Андрей очень гордился этим. Он принес Димке знаменитую книгу Дюма, потом ее прочитала Неля, и они решили, что это лучшая книга на свете. Потом Андрей принес «Двадцать лет спустя» и еще много интересных книг из своей библиотеки.