Дорога на Элинор - Страница 12

– Легко, – отмахнулся Мартынов. – На самом деле в девяти случаях из десяти заказные убийства не раскрываются, в семи случаях из десяти преступник попадается совершенно случайно, а не потому, что его удается вычислить, и в половине случаев убийства вообще не имеют никаких реальных мотивов, а потому вычислить что бы то ни было абсолютно невозможно.

Все это Терехов знал и без Мартынова. И дядя Степа, конечно, знал, что Терехов все это знает. Но у литературы свои законы, и надо ли это повторять еще раз, если Терехов в начале своего выступления рассказывал о сути и цели криминального романа? О мифологизации преступной идеи, о символическом значении образа частного детектива и его преимуществе по сравнению со стандартным для советской литературы образом бравого милициейского следователя…

Говорить об этом Терехову не хотелось, он устал, торопился, его ждала Маргарита, но как-то так получилось, что слово за слово, фраза за фразой, и разговор со старшим лейтенантом затянулся, продолжили они в его кабинете, где нашлась бутылка «столичной» («Не подумай чего, на работе не пью, а вот после – это уж как придется»), странным образом Мартынов оказался весьма сведущ в технологии детектива, знал, чем метод Холмса отличается от метода Вульфа и, тем более, от метода Мейсона, не говоря уж о методе Пуаро, и в тонкостях характеров великих сыщиков разбирался прекрасно – но современную российскую криминальную прозу на дух не переносил и Терехова, кстати говоря, тоже, хотя и признавал, что, в отличие от прочих, в его романах еще сохранилась прежняя романтика отношений преступника и сыщика, и грань между добром и злом, исчезнувшая в иных современных произведениях, у Терехова, к счастью, видна достаточно отчетливо, хотя порой и выглядит слишком навязчиво.

В общем, поговорили неплохо. В час ночи Мартынов довез Терехова до дома на своем «жигуленке», и только тогда он вспомнил, что обещал быть у Маргариты в десять, она приготовила цыпленка-табака, и теперь ему неделю придется ползать перед ней на коленях – фигурально, конечно, – чтобы вымолить прощение…

– Майор Мартынов слушает, – степенно проговорил в трубке забытый уже голос бывшего старшего лейтенанта.

– Поздравляю с повышением, – вырвалось у Терехова.

– Спасибо, Владимир Эрнстович, – поблагодарил Мартынов, удивив Терехова настолько, что он, не удержавшись, спросил:

– Вы меня узнали?

– С вероятностью процентов девяносто, – сказал майор. – У меня абсолютная память на голоса, как у некоторых – на лица, а у музыкантов – на ноты.

– А я вот быстро забываю, – признался Терехов, – голоса, лица, особенно фамилии. Правда, сюжеты прочитанных книг помню, даже если читал в глубоком детстве.

– Профессиональное, – сказал Мартынов. – Так я вас слушаю, Владимир Эрнстович. Простите, не могу долго говорить…

– Да-да, – заторопился Терехов. – Я, собственно, по поводу сообщения, только что прочитал в рассылке… Где-то в вашем районе вчера покончил с собой некто Ресовцев.

– Было такое, – согласился майор.

– Он… оставил записку? И… может, это не самоубийство? Откуда у него мог быть пистолет?

– Почему вы решили, что он застрелился? – удивленно сказал Мартынов. – Вам что-нибудь известно об этом человеке?

– Абсолютно ничего! Потому и спрашиваю. Не застрелился, вы говорите?

– Повесился на крюке от лампы в кухне. О записке ничего сказать не могу.

– Значит, была?

– Ничего не могу сказать, – повторил майор и, почувствовав на расстоянии огорчение Терехова, добавил: – Я это дело не веду, так что… А вообще – почему Ресовцев вас интересует? Вы же сказали, что с ним не знакомы…

– Не знаком. Просто… Странным показалось – человек покончил с собой…

– В Москве, – вздохнул Мартынов, – ежедневно сводят счеты с жизнью от трех до семи человек. Обычно бомжи и юноши, а интеллигентные люди действительно не так уж часто…

– Он был интеллигентным человеком?

– Почему вы спрашиваете? – подозрительность Мартынова взяла верх над вежливостью.

– Пишу роман, – сказал Терехов, прекрасно понимая, что только такое объяснение может устроить майора. – Героя находят мертвым, пистолет в правой руке, пуля в голове. В записке прямо сказано, что винить, мол, следует такого-то…

– Не тот случай, – с сожалением констатировал Мартынов, но продолжать не стал и на провокацию с запиской не поддался. – Извините, Владимир Эрнстович, я сейчас занят, но с удовольствием поговорю с вами в другой раз. Хорошо?

– Хорошо, – пробормотал Терехов и неожиданно услышал:

– Вашу новую книгу я вчера купил, не читал еще, конечно, но, кажется, такого вы раньше не писали.

– Не писал, – повторил Терехов.

– Всего хорошего, – сказал Мозговой и положил трубку.

Не тот, – с облегчением подумал Терехов. Явно не тот. Звук, похожий на выстрел, он слышал совершенно отчетливо. Майор Мартынов, имевший абсолютную память на звуки, возможно, даже смог бы определить, какого калибра был пистолет и на каком находился расстоянии от телефона. Или сказал бы, что это не выстрел был, а звук падения стула.

Не тот. И не нужно себя изводить. Звонил сумасшедший. Мало ли сейчас психов? Инну Беликову, знакомую журналистку из «Комсомолки», пишущую на криминальные темы, полгода, например, изводил по телефону какой-то идиот, звонивший по ночам и сообщавший о выдуманных им преступлениях, о которых непременно нужно было написать в газете. Инна чуть с ума не сдвинулась, да и любой на ее месте впал бы в депрессию, если бы каждую ночь часа в три или четыре ему сообщали заупокойным голосом о расчлененном трупике младенца, засунутом в мусорный бак на улице Неделина, дом девять…

Значит, сумасшедший, – решил, наконец, Терехов и сел к компьютеру. Голова была тяжелой, но он заставил себя написать обычную порцию текста – получилось, конечно, плохо, но ведь это смотря по какой шкале оценивать. Для прежнего Терехова – вполне прилично. Для автора «Элинора» – плоско, грубо, вяло, безжизненно.

Господи, как я себя теперь поверять должен? – с ужасом подумал Терехов. Кто я есть теперь и как мне писать дальше?

В три часа, плотно пообедав в кафе «курицей жареной с картофельным гарниром», Терехов медленно шел по правой стороне Шаболовки от станции метро в направлении возвышавшейся чуть в стороне Шуховской телебашни. Желудок у него был полон, а голова пуста. Для чего он сюда приехал, Терехов не мог бы толком объяснить и самому себе, а уж кому-нибудь постороннему – тому же майору Мартынову – подавно. Просто тянуло. Бывают в жизни состояния, когда невозможно объяснить тот или иной поступок логическими причинами. Пришло в голову – и сделал. Почудилось что-то – и полез на рожон. Или того хуже: не понравилось что-нибудь в повороте головы или во взгляде случайного прохожего – подошел и убил. Разве не бывает такого в жизни? Сколько угодно, Терехов знал милицейскую статистику.

Нужно было раз и навсегда избавиться от наваждения. Почему он решил, что звонивший псих не только был истинным автором «Элинора», но еще и носил фамилию Ресовцев?

Терехов вошел в сквер, где на трех недавно покрашенных (слишком яркий цвет – сразу видно, что краска еще не успела высохнуть) скамейках нагло сидели и прохаживались голуби. Несколько пенсионеров стояли поодаль, рядом с газетным киоском – то ли боялись потревожить птиц, то ли сидеть им было холодно, день действительно выдался прохладный, хорошо хоть не дождливый, как давеча.

Медленно проходя мимо, Терехов прислушался к обрывкам разговора, но говорили вовсе не о самоубившемся, а о проблемах государственных – о внешнем долге Соединенных Штатов и о том, что американский сенат выделил сто миллиардов на будущий год с целью подрывать в России устои нормальной человеческой жизни.

– Извините, – сказал Терехов, и взгляды сразу обратились в его сторону. – Вы не могли бы подсказать… Тут неподалеку пару дней назад человек покончил с собой. Ресовцев его фамилия…

Старички переглянулись, но ответа Терехов не услышал. Показалось ему или они действительно что-то знали об этом человеке, что-то такое, чем не собирались делиться со случайным прохожим?