Дорога Короля - Страница 12

Смутить чем-либо Кельвина было нелегко, однако неожиданное появление Рива потрясло его до глубины души.

— Да чтоб меня сам сатана поимел! — с полным бесстыдством прорычал Убивец. — А это еще кто такой?!

Нежданный гость ответил ему с улыбкой, в которой, впрочем, не было ни капли доброты.

— Мне очень жаль, — сказал он, — что ты так и не поверил, что я могу к тебе явиться. Видимо, меня все-таки не настолько хорошо знают, как, мне казалось, должны были бы знать. Впрочем — и это более вероятно, — такие, как ты, полагают, что моя репутация — по большей части вымысел. Но тем не менее я — Рив Справедливый.

Если Рив думал, что его слова ошеломят, испугают или хотя бы встревожат Дивестулату, то его постигло жестокое разочарование. Кельвин минутку подумал, словно желая убедить себя, что он правильно расслышал Рива, затем откинулся на спинку кресла и оскалился в точности, как один из его мастиффов.

— Так, значит, этот червяк сказал правду? Просто удивительно! Впрочем, ты опоздал, Рив Справедливый. Твой родственничек давно мертв. И вряд ли ты когда-либо сумеешь отыскать его могилу.

— По правде говоря, — отвечал Рив совершенно спокойно, — мы с ним совсем не родственники. Я как раз и пришел в Предмостье, чтобы узнать, почему человек, не имеющий ко мне никакого отношения, заявляет, что он мой родственник. А что, он действительно умер? В таком случае, правды из его уст я уже не услышу. Ну что ж, — и тут глаза Рива блеснули в неярком свете, точно чешуйки слюды на солнце, — это весьма прискорбно, Кельвин Дивестулата… — И не успел Кельвин вставить хоть слово, Рив спросил: — Как же он умер?

— Как? — Кельвин даже растерялся, не зная, что ему ответить. — Ну, как умирает большинство людей… Скончался, как говорится. — На скулах Кельвина заиграли желваки. — Впрочем, и тебя вскоре постигнет та же участь. Честно говоря, я просто не понимаю, как это тебя до сих пор никто не прикончил. Твоя драгоценная репутация… — Кельвин поджал губы, — для этого достаточно стара!

Однако Рив не обратил на это замечание никакого внимания.

— Ты лукавишь, Кельвин, — сказал он. — Мой вопрос был отнюдь не таким философским. Так как же на самом деле умер Джиллет? Это ты его убил?

— Я? Да с какой стати! — Протест Кельвина был совершенно искренним. — Думаю, он сам призывал смерть. Ведь этот дурак умер, скорее всего, от разбитого сердца.

— Точнее, от тоски по прекрасной вдове Гюшетт… — предложил свой вариант Рив.

Во взгляде Кельвина мелькнула неуверенность.

— Да, возможно, и так.

— …на которой ты якобы женился, — продолжал как ни в чем не бывало Рив, — и которая на самом деле является твоей жертвой и пленницей, хоть и живет в собственном доме.

— Она действительно моя жена! — рявкнул Кельвин, не успев подумать. — Я просил ее руки. А в общественном одобрении своих намерений я не нуждаюсь. И в дурацком благословении церкви тоже. Я попросил ее стать моей, и она моя!

Рив сурово сжал губы; его прищуренные глаза смотрели жестко. Он явно боролся с желанием возразить Кельвину, однако же вместо этого почти ласково заметил:

— Я вижу, ты не возражаешь против моих слов о том, что дом этот принадлежит вдове?

— Тьфу ты! — сплюнул Кельвин. — Так тебя называют Рив Справедливый потому, что ты чересчур честный, или потому, что ты полный дурак? Между прочим, мне этот дом был передан магистратом прилюдно в качестве компенсации за ущерб, нанесенный мне ворюгой Рудольфом, ныне покойным!

Намерения Кельвина относительно Рива, о которых он не раз сообщал Джиллету, становились с каждой минутой все очевиднее. Вот уже несколько лет как Кельвин темной ночной порой в глубине своей черной души видел себя единственным достойным противником таких людей, как Рив. Он считал их самоуверенными нахалами, во все сующими свой нос и навязывающими всем свои воззрения на добродетель, которые им не стоят ничего, а вот их противникам — слишком дорого. Отчасти такое отношение к Риву Справедливому было связано с природной злобностью Дивестулаты, а отчасти с тем, что он отлично понимал: его многочисленные победы над людьми более слабыми, вроде Джиллета, достались ему слишком легко, тогда как, чтобы действительно почувствовать себя героем, ему нужны более достойные противники.

Тем не менее разговор с его давним и естественным врагом пошел совсем не в ту сторону, в какую хотелось бы ему самому. В его планы совсем не входила самооборона: он намерен был только наступать. Рассчитывая перехватить инициативу, Дивестулата снова заговорил:

— Впрочем, мои права на этот дом, как и мои права на вдову Гюшетт, тебя совершенно не касаются. Если у тебя и есть здесь какой-то законный интерес, так это Джиллет. И кстати, позволь спросить: по какому праву ты среди ночи прокрался в мой дом и в мой кабинет да еще и оскорбляешь меня неуместными вопросами и подозрениями?

Рив позволил себе улыбнуться. Надо сказать, улыбка вышла угрожающей. Совершенно не обратив внимания на слова Дивестулаты, он сказал:

— Мое прозвище, Справедливый, связано с качеством монет, то есть имеет отношение к количеству и качеству содержащегося в монете золота. Когда в монете золота нужной пробы сколько полагается, то говорят, что это «честные» или «справедливые» деньги. Ты, возможно, не знаешь, Кельвин Дивестулата, что честность любого человека проявляется в том, какой монетой он платит свои долги?

— Долги? — Кельвин, не сдержавшись, даже вскочил. Он просто не мог больше сдерживать охвативший его гнев. — Так ты явился сюда, чтобы вести со мной скучные разговоры о каких-то долгах?

— А разве не ты убил Джиллета? — спросил Рив.

— И не думал! Я много чего в жизни сделал, но этого невыносимого остолопа я не убивал! А вот твоими оскорблениями, — заорал он, чтобы Рив не вздумал его остановить, — я уже сыт по горло, и сейчас ты мне скажешь, зачем сюда явился, или я вышвырну тебя в окно и позволю своим собакам тобой поужинать! И никто не посмеет обвинять меня за то, что я столь жестоко поступил с преступником, вторгшимся без спросу в мой кабинет среди ночи!

— Тебе нет необходимости угрожать мне. — Самообладанию Рива можно было просто позавидовать! — Честным людям нечего меня бояться. А у тебя угроза прямо-таки на лице написана. Я ведь и так готов сказать тебе, зачем пришел. Я, Рив Справедливый, всегда прихожу по зову крови — крови родственной и крови возмездия. Кровь — вот та монета, которой я расплачиваюсь за свои долги; и той же монеты я требую в порядке возмездия. Да, я пришел за твоей кровью, Кельвин Дивестулата!

Уверенность, с какой говорил Рив, пробудила в душе Кельвина неведомое ему доселе чувство страха. И это страшно его разозлило.

— Так значит, ты за моей кровью пришел? — гневно вопрошал он. — А что я такого сделал? Почему ты требуешь моей крови? Говорю же тебе, не убивал я твоего проклятого Джиллета!

— И ты можешь это доказать? — спокойно спросил Рив.

— Конечно!

— Каким образом?

Дрожа от страха, какого он доселе не испытывал, Кельвин выкрикнул:

— Он все еще жив!

Глаза Рива разом померкли и больше не отражали пламени свечей, подобно блесткам слюды. Теперь они были темны и глубоки, как самые глубокие в мире колодцы. И Рив тихо спросил Кельвина:

— Что же ты с ним сделал?

Кельвин смутился. Одна часть его души твердила, что он одержал победу. Вторая знала, что он побежден.

— Он меня забавляет, — хрипло пробормотал Дивестулата. — Я превратил его в свою игрушку. И пока он будет забавлять меня, я буду продолжать с ним играть.

Услышав эти слова, Рив немного отступил от стола и голосом, неумолимым как голос судьи, объявляющего смертный приговор, промолвил:

— Ты только что признался в том, что незаконно бросил человека в темницу и пытал его. Что ж, теперь мне осталось созвать членов магистрата, перед которыми ты и повторишь свое признание. Возможно, одно честное признание вдохновит тебя, и ты признаешься также в иных преступлениях; например в тех, которые совершил по отношению к известной тебе вдове Гюшетт. Но не пытайся бежать, Кельвин Дивестулата. Ибо я буду преследовать тебя, если потребуется, вплоть до небесных врат или до адской бездны. Ты пролил кровь и расплатишься за это собственной кровью.