Допустимая погрешность некромантии (СИ) - Страница 11

Я знала, что должна сделать. Лечь, уснуть и некоторое время провести в обществе нормальных людей! Просто чтобы не сойти с ума и хотя бы отчасти привыкнуть к мысли. Но долго ворочалась и не могла успокоиться. Господину Шакке примерно семьсот лет. Ладно. По крайней мере Эльрик не соврал, называя его старым. Господин Шакка не любит шум и скандалы. Ладно. Я тоже не особенно люблю скандалы, но всегда готова поскандалить, если от этого будет зависеть мое благополучие. Господин Шакка вылечил маленькую Тайишку, чтобы сейчас она… Понятия не имею, зачем она ему нужна. Но какая-то цель точно есть! Возможно, что он ждет от нее чего-то… а если получит, то вполне возможно, пойдет навстречу разрешению и моей проблемы. О которой еще сам не подозревает. Ладно. Пока лучше не распространяться о том, что Тайишка не совсем Тайишка. Кто знает, как эта информация скажется на нашей общей биографии…

Дмитрий Александрович сидел на стуле, уперев лоб в ладони. Как только я открыла глаза, пиликанье слева чуть ускорилось. Он посмотрел на меня без удивления, потом на монитор и снова на меня. Я улыбнулась.

— Ну, привет, Ольга. Я поспорил с самим собой, что ты просто очнешься. Без какой-либо помощи. Я выиграл спор.

Да, точно тот же голос. Только гласные едва заметно короче и в тоне нет скрытой глубины.

— Здравствуйте, Дмитрий Александрович. Разве ваша смена не закончилась?

Он кивнул. Я успела понять, что в моем мире проходит примерно столько же времени, сколько я провожу в другом. И сейчас должно уже вечереть. На мой вопрос реаниматолог не ответил, как-то неестественно спокойно заговорил о другом:

— Почти восемь часов на этот раз. У тебя падает давление и сердечный ритм, но ничего критичного. Никаких реакций на раздражители, вообще. Никаких реакций на препараты. Ты просто уходишь и возвращаешься.

— Я знаю. Вы так переживаете из-за того, что не можете найти причину?

Он резко встал, отошел от моей постели, замер перед окном. Попутно я заметила, что кровать, на которой раньше лежала женщина, теперь пустовала. Дмитрий Александрович говорил ровным тоном:

— Разве я переживаю? Нет, Ольга. У меня такая работа, на которой со временем перестаешь переживать.

— Тогда почему вы здесь, ведь ваша смена давно закончилась?

Он будто бы не слышал меня:

— Мы всегда готовы, что прибежит медсестра или позвонят… скажут что-то типа: «Пациентка из третьей умерла». Или: «У пациентки из второй отказала почка». Или: «Привет, Дим, сегодня ночью мы сделали все возможное, но потеряли ее». Понимаешь, Ольга?

— Нет, — я чувствовала тяжесть в его словах и на самом деле пыталась разобраться.

— И я готов. Иначе я просто не выдержал бы. Готов, что мне позвонят и скажут: «Мы сделали все возможное, но…». Я не стал бы плакать, не пошел бы на похороны и забыл бы имя через пару месяцев. Знаешь, почему врач не смотрит в глаза, когда разговаривает с родными? Чтобы они не заметили, что он на самом деле не раздавлен смертью пациента. Он уже думает о другом пациенте, но вынужден несколько минут стоять в коридоре с родными и делать все возможное, чтобы они не увидели его глаза.

Такие признания не являются открытием. Если бы в реанимации весь персонал переживал каждую потерю, как свою собственную, то уже скоро они всем коллективом бы и свихнулись. Совсем не открытие узнать о том, что они не пускают каждую трагедию в душу, и чем хладнокровнее могут относиться, тем лучше для них и других пациентов. Не открытие, но такие признания никогда не звучат вслух. Я мало что понимала в медицине, но казалось, что это и есть основной закон врачебной этики.

— Почему вы говорите это мне, Дмитрий Александрович?

Он не поворачивался. Продолжал смотреть в окно:

— Потому что есть большая разница между тем, что я не бог — не могу спасти каждого, и тем, что я ровным счетом ничего не сделал. К первому со временем привыкаешь. Со вторым я сталкиваюсь впервые. Я ничего не могу сделать для тебя, Ольга.

Я молчала. Он хороший врач — не может смириться с собственным бессилием. Но как облегчить его ношу? В мои сказки он не верит. Потому что звучат они именно сказками.

— Я не могу перевести тебя в терапию или выписать. Три комы за два дня... Договорился со специалистами из диагностического центра — послезавтра тебя проверят еще раз. Но уже почти уверен, что и они ничего не найдут. Ты больна, Ольга, но не осталось ни одной версии, чем именно. И я не уверен, что готов завтра или послезавтра услышать: «Мы сделали все возможное…», потому что до самой смерти буду помнить, что мы ничего не сделали.

Раздавлен. Наверняка хороший специалист, который с присущим каждому врачу цинизмом готов спасать больных. Он умеет терять, но еще никогда не терял вот так, не представляя, что происходит. Я села и заговорила увереннее — эту обстановку надо разряжать:

— Дмитрий Александрович! А кофе мне можно?

Он обернулся и уставился на меня удивленно:

— Нет, конечно.

— Жаль! Но через недельку я спрошу снова. И знаете, когда-нибудь я проснусь окончательно, обещаю вам. Но до тех пор вам придется позаботиться о моем теле, пока оно остается без присмотра.

Он устало улыбнулся, потом направился к кровати, на ходу размышляя:

— Мне импонирует твой настрой. Постараюсь организовать встречу с родственниками. И еще, попроси своего друга привезти тебе личные вещи. Мало кто в реанимации способен играть в видеоигры или читать книжки, но для тебя сделаем исключение.

— Родственниками? — разволновалась я. — Если Костя должен был позвонить им, то он вряд ли это сделал…

Дмитрий Александрович вновь плюхнулся на стул и теперь говорил легче:

— Тогда сообщи сама.

— Зачем? Чтобы они всей толпой прилетели сюда из Томска и круглосуточно выли под окнами? Не хочу. И умирать не собираюсь, потому не вижу причины их тревожить.

Он наклонился, разглядывая мое лицо:

— Черт меня дери, но сейчас ты опять выглядишь совершенно здоровой! Как такое возможно?

— Это у вас от недосыпа, Дмитрий Александрович! — я подмигнула.

Он неуверенно улыбнулся в ответ:

— Допустим. Но Костю-то твоего я могу провести.

— Его проведите, — милостиво разрешила я. — Мне надо дать товарищу ряд инструкций. Пусть прикроет мое отсутствие, пока я тут с вами развлекаюсь.

Теперь врач даже недоуменно смеялся. Как бы то ни было, но атмосферу мне точно разрядить удалось. И Тайишка сразу встрепенулась:

— Какой он, Оль, какой! — я ощутила ее мандраж. — Спроси, нет ли у него невесты или законной супруги!

— Не буду я об этом спрашивать! — внутри я смеялась. — И не веди себя как последняя куртизанка!

Она засмущалась и что-то неразборчиво забубнила. Но надо отдать должное ее вкусу: Дмитрий Александрович на самом деле потрясал и меня. И от его следующего вопроса настроение поднялось еще сильнее:

— Этот Костя — твой парень?

— А вы с какой целью интересуетесь, господин реаниматолог? — я уже не сдерживала иронии.

— Не лишним будет знать, — он поддавался на флирт. — Чем больше у человека причин, чтобы жить, тем больше у него шансов.

— Только поэтому? Эх! А я уж надеялась записаться в фаворитки, чтобы получать привилегии!

— Кофе хочешь? — сразу понял он.

— Сил моих нет, как хочу!

— Нельзя. Я тут для того, чтобы лечить тебя, а не убивать.

— Реаниматологи все такие злобные?

— Пойду напомню, чтобы принесли тебе завтрак… ужин уже. В туалет хочешь?

Разговор принимал какой-то неромантичный оборот. Я нахмурилась:

— Я сама смогу сходить!

Он долго думал, потом кивнул:

— Хорошо. Но только с санитаркой. Попробуй встать сейчас.

Я не только попробовала, но даже станцевала ему не слишком эротичную ламбаду. Дмитрий Александрович был вынужден признать, что я вполне способна добраться до туалета, пусть и под надзирательством санитарки. Выходил из палаты он совсем в другом настроении, чем был еще недавно.