Донный лед - Страница 5

- Да? - почти заинтересованно спросила Фиса.

- Ну! - охотно подтвердил Сеня. - Тут пошли сигналы в трест, в Дорпрофсож, на Зудина стали нажимать, но Зудин такой: как сказал, так и сделает. Ну, в тресте ругать-то его ругают, а тоже куда денешься: производственная необходимость...

- А жизнь человеку ломать - тоже производственная необходимость? неожиданно зло спросила Фиса. Так зло спросила, что Сене захотелось поежиться, но он сдержался.

Вот ведь пойди ее пойми: то "не огорчайтесь", а то зверенышем смотрит.

- Жизнь-то, - как-то строго сказала Фиса, - жизнь-то одна...

Сене показалось, что вовсе она не о Славкиной женитьбе говорит, а о чем-то... черт его знает о чем, о своем о чем-то. И вроде бы не к нему обращается, а к самой себе, что ли...

- Одна жизнь, - повторила Фиса и заплакала.

Тут Сеня по-настоящему растерялся.

Он тронул Фису за плечо, желая успокоить, но Фиса дернулась как ужаленная и метнула на Сеню исподлобья злой, испуганный взгляд.

И в этот момент - третий раз за сегодняшний вечер! - раздался стук в дверь.

- Сейчас! - с облегчением, даже радостно, крикнул Сеня и скинул крючок. И толкнул дверь уже с любопытством: кого это еще принесло?

Принесло комендантшу Варьку.

Меньше всего ждал Сеня в гости комендантшу. Дело в том, что Варька была, если можно так выразиться, в глубоком декрете, и ее дело было сидеть себе в своем балке - у Варьки был балок* здесь же, возле промбазы, - и ждать положенного часа. А когда дело поспеет, загодя сообщить Зудину, и Зудин организует отправку в Нижний, в роддом, и пристроит на время к кому-нибудь Варькину пятилетнюю Наташку. Или Сене скажет пристроить, и Сеня, как председатель месткома, конечно, что-нибудь придумает...

______________

* Балок - временный, грубо сбитый деревянный домик, часто на полозьях.

Комендантша ввалилась, вломилась, ворвалась, неся перед собой огромный живот, натянувший старый байковый халат с оторванной пуговицей, скинула с плеч на пол полушубок; она ринулась к стулу, на котором сидела Фиса, смахнула эту Фису со стула, уселась, расставив ноги, ошалело взглянула на Сеню и тихо охнула:

- Сеня... рожу!

- Не выдумывай! - строго прикрикнул Сеня и выключил радио.

И тут Наташка, которая вкатилась вместе с матерью и стояла теперь, прижимаясь к ней, вцепившись грязными ручонками в байковый халат, заревела в голос:

- Она правда родит! Она уже давно стонет!

И, как бы в подтверждение ее слов, Варька схватилась за низ живота, закачалась на стуле из стороны в сторону, застонала, заскрипела зубами, сдерживая вой, потом вдруг успокоилась и сидела, обессиленная, утирая ладонью мокрое от пота и слез лицо.

Сеня сорвал с гвоздя зеленую ватную куртку с бамовской эмблемой на левом рукаве и выскочил из вагончика, и уже Фисе пришлось запирать дверь, и укладывать Варьку на кровать, и успокаивать - все тем же чаем! - Наташку.

Сеня в полминуты покрыл расстояние от своего вагончика до диспетчерской и, не обращая внимания на дремавшую сторожиху Любу, схватил телефонную трубку.

Прежде всего Сеня позвонил в поселковую больницу. В больнице сказали, что у них нет родильного отделения и роженицу следует везти в Нижний. Это Сеня знал и без них. Он просил дежурную машину. Дежурную машину Сене сразу не дали, объяснив, что, во-первых, больница не может оставаться без дежурной машины всю ночь, а во-вторых, она неисправна. Логики в этом не было никакой, но на спор ради истины времени не оставалось, а что толку не будет, Сеня понял отчетливо. Тогда он позвонил на квартиру Зудину.

Толстая сторожиха Люба проснулась и уставилась на Сеню демонстративно бодрым взглядом, в котором читалось: "Я и не думала спать, вот, пожалуйста, и глаза открыты". Хоть все в мехколонне знали удивительную способность Любы спать даже днем, даже стоя, даже с открытыми глазами. На столе, покрытом исчерканной зеленой бумагой, лежали полные Любины руки, и на одной из них красовались четыре синие буквы: ЛЮБА, объясняя всем, что, во-первых, Люба это действительно Люба и что, во-вторых, у нее было сложное прошлое. Зудин шутил, что, когда Люба сторожит, нужно выставлять еще одного сторожа стеречь, чтоб Любу не украли. Однако держал Любу, не прогонял - из уважения к ее мужу таджику Рахимкулову. Рахимкулов был прекрасным плотником, прекрасным бригадиром, и его, конечно, устраивало, что жена трудоустроена и работает тут же, на глазах. Зудин справедливо считал, что лучше иметь одного плохого сторожа, чем искать нового бригадира плотницкой бригады.

- Люба! - крикнул Сеня. - Водогрейку! Быстро! Сейчас же!

Видимо, Люба действительно настолько проснулась, что сумела оценить ситуацию и сообразить, что от нее требуется. Она выскочила из диспетчерской, заглянула в котел водогрейки - воды было четверть котла, накидала под котел дров, плеснула солярки и подожгла.

Сеню всегда восхищала способность Зудина ничему не удивляться, и, что бы ни случилось, не сокрушаться, а действовать. Выслушав насчет Варьки, Зудин даже не чертыхнулся.

- Значит, так, - сказал он спокойно, так спокойно и уверенно, словно у него было время все взвесить и прикинуть, - самосвалы на участках. Водовоз живет в Березовом, мой Юра тоже там. Остается, Семен Филиппович, тебе ехать.

- На чем, Герман Васильевич?

- Слушай, не перебивай.

- А Арсланов?

- Не перебивай, сказали тебе. Арсланов в командировку улетел вчера, в Красноумск насчет стенда. Вчера Мороза в отпуск отпустил. Машина его в теплом боксе. Исправна. Он мне лично ее сдавал. Ключи в бардачке. Вопросы?

- Понял! - крикнул Сеня и, бросив на рычаг трубку, выскочил из диспетчерской.

Люба дремала, сидя на чурбаке, подперев ладонями подбородок. На ее полном красивом лице плясали отблески пламени.

- Люба! - заорал Сеня. - Теплый гараж! Живо!

И, схватив ее за рукав огромной казенной шубы, потащил, поволок, набирая скорость, к теплому боксу. Тяжело дыша, Люба достала связку ключей. И, уже забравшись в кабину КрАЗа и нащупав в бардачке ключ от зажигания, Сеня отдал Любе последнюю команду:

- Два ведра горячей воды!

Люба схватила ведра и с необыкновенной резвостью ринулась к водогрейке.

Машина завелась сразу. Это была большая удача.

КВАРТИРА НАЧАЛЬНИКА МЕХКОЛОННЫ

Зудин положил трубку на рычаг, пригладил машинальным жестом челку и взглянул на сына:

- Ну и че?

За двадцать лет жизни в Сибири он здорово научился "чекать".

- Ниче, - пожал плечами сын, для которого Сибирь была уже родиной.

- Че ниче? - спросил отец.

- А не получается, - сказал сын, засовывая в ранец тетрадку и задачник.

Зудин склонил голову набок и стал с любопытством смотреть на сына. Он просто рассматривал его как диковину, с каким-то даже восхищением.

- Че, так и пойдешь?

- Ну, - пожал плечами сын и даже руками развел чуть-чуть, дескать, что же тут такого.

- А двойка? - полюбопытствовал Зудин.

- Да нет, - терпеливо объяснил начальнику мехколонны Зудину сын-шестиклассник, - у нас двойки не ставят. Объяснят потом, вот и все.

- Не ставят? - удивился Зудин и добавил выражение, бытовавшее в поселке и означавшее крайнюю степень изумления.

Он сказал:

- Ни себе чего?! - И добавил самым будничным тоном: - Ты вот что: доставай-ка обратно тетрадку и решай. И пока не решишь... Понял?

И посмотрел на сына с жесткой, при холодных глазах, улыбкой.

И надо сказать, что сын понял и засопел над задачей. А Зудин сказал назидательно:

- Избаловали вас с этой процентоманией. Интересно, вы для кого учитесь: для себя или для учителей?

Сын поднял голову от тетради и спросил весьма резонно:

- А вы для кого учились?

- Мы для себя. Тогда другие были порядки. Меня, например, из шестого класса просто вышибли.

- Как вышибли? - не поверил сын. - Может быть, на время?

- Какой там на время, - усмехнулся Зудин, - совсем, понял? Ладно, все, занимайся.