Донный лед - Страница 31

- "Прошел уж год, казак вернулся, - пела Варька, - в свое родимое село".

И все стройно ей подтягивали, причем смотрели ей в рот, как бы ловя слетающую с ее губ мелодию.

Прошел уж год, казак вернулся

В свое родимое село...

Сеня тоже смотрел Варьке в рот, ловя мелодию, и, несмотря на полное отсутствие музыкальных способностей, участвовал в песне довольно удачно. Варька отстранилась немного, отодвинулась, выпрямилась, подобралась вся. Она относилась к песне серьезно.

Ребятишки возились в углу возле двери - строили чего-то там из кубиков. Пацаненочек голоса не подавал - то ли спал, то ли просто так тихо существовал, никому не мешая.

Навстречу старая старушка...

И речь такую говорит...

Тут в дверь постучали и, видимо, сразу же вошли. Сеня сидел, полуобернувшись к Варьке, почти спиной к двери, и оглядываться сразу не стал, оглядываться ему не хотелось. Он словно бы надеялся, что посторонний этот стук и чье-то вторжение можно отменить, и станет все, как было минуту назад, и все смотрел на Варьку, ожидая продолжения песни, но Варька песню не продолжала, лицо ее словно окаменело, и вся она словно окаменела и смотрела уже мимо Сени, через Сенино плечо, в сторону двери, и тогда Сеня обернулся.

У двери, подпирая шапкой притолоку, стоял, расставив ноги, Варькин муж Николай и прижимал к себе Наташку, которая вжималась носом в его поросшую многодневной щетиной щеку и обвивала ручонками мощную дубленую шею.

Тяжелое, давящее молчание повисло в комнате. И в этом молчании, в этой расползающейся по комнате тяжести Варькин муж Николай, не спуская с рук Наташку, ни на кого не глядя и тем более никому ничего не говоря, проследовал, не сняв унтов, к детской кроватке и застыл, разглядывая красными, словно обожженными морозом глазами малыша, который сучил ножками и, пуская слюни, расползался беззубым ртом в бессмысленной улыбке.

Он прокопченный был, Николай, с ног до головы и обшарпанный - настоящий бич, бродяга, перелетная птица, горе-работник. Нелегко, однако, бродяжничать по морозному времени. Сколько костров пожег он на дорогах, дожидаясь попуток, никому, конечно, не было известно, но сомневаться не приходилось намытарился вдоволь. Не заладилось, видно, у него и на приисках, раз приполз обратно к Варьке, которой он был - Сеня в этом не сомневался - не нужен. Не нужен-то не нужен, а Наташка вон прилипла к нему - родная кровь, и никуда от этого не денешься.

Больше всего Сене захотелось провалиться сквозь землю. Но, поскольку это было невозможно, оставалось другое, более реальное желание - чтобы кто-нибудь нарушил эту гнетущую, эту уже больше невыносимую тишину и чтобы можно было уйти.

И такой человек, к великому счастью, нашелся. Это был, разумеется, Арслан Арсланов.

- Так, - сказал он потухшим, но все-таки ясным голосом, - спасибо за угощение, нам пора.

Никто ему не ответил, но гости поднялись, словно это была армейская команда "выходи строиться", и спешно стали натягивать валенки и полушубки и одевать детей. Причем Сеня оделся быстро и тоже помогал одевать детей...

ПОСЕЛОК СЕВЕРНЫЙ. ОБЩЕЖИТИЕ.

КАБИНЕТ ЗУДИНА

Зима выдалась ранняя и снежная, а значит, не жестокая, даже можно сказать - мягкая. Потому что снегу сопутствует безветрие, а в безветрии мороз терпим, дыхание не перехватывает. В прошлом году затянулась оголтелая осень, в ноябре ударили морозы, снега долго не было, мерзлые комья земли рвали валенки, ветер хватал за горло, над поселком носилась серая колющая пыль. В этом же году снег пришел вместе с холодами, и мороз не угнетал, а веселил, и валенки поскрипывали. Зудин шагал по главной улице поселка, по краю широкой, хорошо накатанной дороги, - он сам эту дорогу отсыпал. В том смысле, что его мехколонна отсыпала этот участок дороги. Но в дорожностроительном мире бытует такая вольность; эту дорогу отсыпал Зудин, а эту, скажем, Овчаренко. Так же примерно говорят о себе капитаны всех в мире флотов, отождествляя себя с судном: "Я лег в дрейф"; или: "Я ошвартовался"; или: "Я бросил якорь у входа в Каттегат". Улица была пуста: рабочий день еще не окончился, да и потом, часа через два, когда люди пройдут с работы домой, в столовую и общежитие, она опять опустеет: хоть и мягкая сравнительно зима, но не настолько, чтобы просто прогуливаться. По правую сторону дороги стояло более десятка щитоблочных мехколонновских домов, и несколько ребятишек возились там с санками возле высокой деревянной горки, - горку Зудин строил непременно на каждые пять-шесть домов.

Легко перепрыгнув через канаву, подбежал к Зудину молодой изящный пес роскошного полосатого окраса - тигровый боксер. Не первый раз удостаивал он Зудина своим вниманием, но близко не подходил и к себе не подпускал отскакивал, погладить не давал. А погладить как раз очень хотелось, хотелось дотронуться до теплой, покрытой короткой шерстью кожи. Зудин был почему-то уверен, что кожа у боксера теплая, и поэтому ему нехолодно в такую стужу. Ему даже казалось, что от кожи отходит легкий парок. Зудин снял рукавицу, протянул руку. Боксер отпрыгнул грациозно и пружинисто, как настоящий боксер, взглянул на Зудина укоризненно, мотнул головой и потрусил, пританцовывая, прочь. Зудин тоже мотнул головой и, усмехнувшись, надел рукавицу. И одобрительно подумал: "Независимый!"

Зудин шел на узел связи, который назывался на их, связистов, языке дистанцией связи.

Зудин сам был когда-то радистом - в армии, и привык к словам "узел связи", и поэтому называл всегда эту самую дистанцию узлом.

Зудин шел на узел связи для того, чтобы лично договориться с начальником или с главным инженером о радиофикации общежития, которое находилось в двух шагах от узла.

Общежитие это, только что построенное и заселенное, было предметом тайной зудинской гордости: большое парадное крыльцо с наличником, крытый пластиком пол, водяное отопление, красный уголок и комната для настольного тенниса. Общежитием командовала Варька, и хоть не кончился еще ее законный декретный отпуск, она то и дело забегала - мальчугана накормит, убаюкает, оставит на Наташку - и в общежитие, чтобы ребята, не дай бог, с общего направления не сбились, с чистоты и порядка, чтобы не сбились в сторону грязи, беспорядка и разгула.

Общежитие никогда не пустовало. Дело в том, что на участке Холодная работали по неделям, и одна смена отдыхала целую неделю, и в обеих сменах было по нескольку холостяков, обитателей общежития.

Зудин хотел было проследовать прямо на узел связи, но пройти мимо общежития было свыше его сил, и он свернул на прочно и красиво сбитое широкое парадное крыльцо и в следующий момент уже снимал рукавицы и расстегивал полушубок, отдаваясь сладкому благотворному теплу. Из комнаты для настольного тенниса слышался веселый пластмассовый стук.

Навстречу Зудину по длинному светлому коридору спешила Варька:

- Герман Васильевич! Срочно позвоните в канцелярию. Я уже посылать за вами собралась!

- Что там еще! - ворчал Зудин, подходя к телефону. - Минуты не могут высидеть без меня!

Он набрал номер.

- Герман Васильевич, - раздался знакомый голос секретарши Светы, управляющий трестом к нам вылетел.

- В Нижний?

- Да, в Нижний вертолетом, а оттуда его надо забрать.

- Мой "уазик".

- Я скажу, чтоб ехал?

- Да.

- А ночевать?

- Заежка. Пошлите уборщицу, пусть сменит белье. Там никто сейчас не живет?

- Нет.

- Ясно. Посуда там... Чай, сахар, сигареты "Опал" - за мой счет.

- Герман Васильевич, а он разве не у вас остановится?

- Нет.

Зудин помолчал немного и добавил тихо:

- Нет, не у меня...

И положил трубку на рычаг.

Вот и все.

Вот и допрыгался.

Снятие.

Дохорохорился.

"Бульдозеристом пойду!"

Кого там бульдозеристом!

Глупо. Горько.

В башке завертелась старая какая-то песенка без начала, без конца:

Что же теперь мне делать?

Что же мне делать?