Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ) - Страница 72

Вторым человеком, которого я сильно обидел, был Глеб. Он меня так и не простил и со мной не общался. Через два месяца после того, как мы расстались, сдав январскую сессию, он, не дожидаясь окончания семестра, перевёлся на заочное отделение. Иногда я его видел в коридорах универа, но он сразу же поворачивал в противоположную сторону от меня. Так мне с ним и не удалось ни разу поговорить. Да что греха таить, я и сам не слишком к этому стремился. Сказать мне ему было нечего. Думаю, он был прав: бывшие любовники никогда не станут друзьями, если расстались не по обоюдному согласию. Тот, кто любил и был брошен ради другого — никогда не простит. Говорили, что он вернулся в Ногинск, устроился на работу в какое-то Архитектурно-строительно-проектное бюро, в универе появлялся только во время сессий. Встретил он кого-то или живёт один — я не знаю. Но надеюсь, что всё же встретил.

А Катя после окончания университета уехала жить в Америку. С ней у нас отношения наладились, когда она бросила своего Толика ради американца. Она первая подошла ко мне как-то между лекциями и заговорила. Я был, что называется, прощён. Хотя… той дружбы, которая у нас была вначале, уже не было. Мы просто общались, и не более того.

Когда мы расстались с Глебом, Катерина приняла его сторону, даже не поговорив со мной, не выслушав. Просто отвернулась. И я не смог переступить через это. Я думаю, она это понимала, но поговорить так и не собралась, а может, просто не хотела. Кто их, женщин, разберёт? Они вообще редко признают свою вину, у них всегда мужики виноваты. Под конец учёбы мы вообще почти перестали общаться, только здоровались. Так наши пути-дорожки и разошлись. Перед отъездом она мне всё-таки позвонила: сказала, что выходит замуж и уезжает навсегда. Я поздравил, пожелал ей счастливой семейной жизни. Поболтали на уровне «как живёшь?» и «как дела?». Я чувствовал, что она хотела ещё что-то сказать, но так и не сказала.

И ещё с одним другом я распрощался навсегда, вернее, мы с Пашкой распрощались — с Настей-Таей. Перед тем, как ей вернуться, а было это два года назад, мы свозили её на юг. В конце июня, после того, как она защитила дипломы на своих двух факультетах, поехали на её внедорожнике в Крым. Тая столько лет прожила у нас и ни разу нигде не была. Вот мы и решили сделать ей подарок на прощанье. Я видел Таю разной: плачущей, испуганной, спокойной, деловитой… но никогда не видел её скачущей, прыгающей, бегающей по берегу наперегонки с Пашкой, при этом они ещё и орали дурными голосами. Из воды их просто невозможно было вытащить.

Тая оказалась отличной пловчихой, поскольку в своём мире жила в окружении воды — бескрайних океанских просторов. В их мире плавать — всё равно, что ходить — так же естественно. Мы переезжали по Крымскому побережью от одного места к другому по просьбе Таи: ей хотелось увидеть и запомнить как можно больше. Она беспрестанно что-то снимала на голографию. К концу поездки багажник доверху был заполнен пакетами с семенами и горшочками разных растений, цветов и саженцев.

На рынки с ней вообще ходить было опасно: она начинала скупать всё подряд: разные кустарные поделки, какие-то безделушки, сувениры из ракушек и камней, украшения, чеканку, керамику и даже посуду — всё, что изготавливалось руками крымских умельцев-мастеров. Поскольку в багажнике места не было, мы купили короб, что-то вроде грузового контейнера, и прикрепили его наверх машины, сгрудив в него все эти «богатства».

Ну и, конечно, останавливались в самых живописных местах побережья, отдыхая как «робинзоны» — с палаткой, рыбой и мясом, приготовленными на костре. Рыбу мы сами, правда, не ловили и мамонтов не забивали: всё покупалось на рынках или прямо у местных по дороге. Тая была счастлива, просто светилась, как солнце… загорелое солнце. А мы были счастливы, глядя на неё. Время от времени заезжали в какой-нибудь посёлок и снимали на сутки комнату, чтобы отдохнуть от «робинзонады», помыться и привести себя в порядок. Вечером после баньки сидели в беседке и попивали вино из хозяйских погребов, наслаждаясь вечерней прохладой, сладким виноградом, свежеприготовленным сыром и говорили, говорили, говорили… обо всём, кроме скорого расставания.

У них в СУВЭП произошла небольшая «революция», в результате чего было сменено почти всё руководство. В итоге её деда восстановили в должности, а саму Таю заочно назначили руководителем одной из лабораторий центра Возрождения, той самой, куда периодически забирали Патиму на различные обследования. Теперь, когда Тая вернётся, она сама будет набирать сотрудников в свою лабораторию из учёного состава и молодых специалистов. Так что Патиме больше не угрожает провести часть жизни в стенах центра: теперь её есть кому защитить.

Домой мы вернулись страшно уставшие от отдыха, но довольные. Сутки просто отсыпались, а потом поехали прощаться с Таей. Она пригласила нас заранее, пока в доме была одна. Её помощница Галия уже вернулась домой с проводником, а за Таей он должен был прийти на следующий день. Пробыли мы недолго: расставаться было грустно, говорить особо не о чем, всё было переговорено за дни отдыха. Как говорят: долгие проводы — лишние слёзы. Мы уже собрались уходить, когда Тая попросила задержаться на минуту и поднялась наверх. Она тут же вернулась с папкой и небольшой, обтянутой синей замшей, плоской коробкой. В папке были документы на дом и внедорожник, переписанные на наше с Пашкой имя: дом на меня, машина — на Пашку. И две банковские карты с довольно приличными суммами денег, которые Тая не успела потратить.

Возражения, как говорится, не принимались. Она просто отдала нам всё, сказав, что ей это больше не пригодится. И ещё один подарок она сделала нам на прощанье: коробку с десятью кристаллами, которые мы можем передарить своим близким. Наши кристаллы Тая, тогда ещё Настя, зарядила на нас с Пашкой, причём оба. Она ведь не знала, кто какой кристалл возьмёт. Поэтому наши содержали общую память и могли лечить только нас. А эти — того человека, кто первый сожмёт их в ладони. Они считают его ауру (биополе) и «лечить» будут только его, на других уже действовать не будут. Ещё она нам открыла маленькую тайну: каждый раз, когда мы «лечимся» кристаллом, он продлевает срок нашей жизни, вот только на сколько продлевает — не сказала. Только загадочно улыбнулась.

Вот такими подарками на прощанье одарил нас наш потомок Тая-Настя-Насима. Мы были настолько подавлены расставанием, что просто сидели и молчали, глядя друг на друга, чтобы хорошенько запомнить. Тая и так не забудет: она сделала много видео с нами, пока мы ездили. Ну, а мы не забудем её и подавно. Безвременье и всё, что с ним связано, останется с нами навечно. Пашка под конец задал резонный вопрос: что делать с той дверью, которая ведёт в туман (он так и сказал — «в туман»), на что Тая, слегка улыбнувшись, ответила, что когда мы приедем сюда в следующий раз, этой двери не будет совсем — просто стена.

Она проводила нас до машины, мы обнялись, посмотрели ещё на Таю в последний раз и уехали. Тая стояла на дороге и смотрела нам вслед, пока мы не повернули на трассу. Так я её и запомнил: удаляющаяся девичья фигурка в белом брючном костюмчике и с белой лентой в косе.

Пашка наконец наплавался и подошёл ко мне. Я уже был один: Нина Ивановна ещё раньше приходила узнать, почему мы так долго не возвращаемся, и забрала спящего Пашку-младшего в дом.

— Ты почему один, куда заморыша дел?

— Куда-куда? Цыганам продал, — усмехнулся я, с удовольствием оглядывая стройную Пашкину фигуру с капельками воды на загорелой коже. — Мама твоя приходила узнать, скоро ли наш дельфин наплавается, вот и унесла Пашку. Он заснул прямо на мне, пока ты плавал.

Пашка подошёл ближе, прижался мокрым торсом и засосал мои губы коротким поцелуем, не обращая внимания на отдыхающих, лежащих в шезлонгах неподалёку.

— И что это за демонстрация была?

— А пофиг! Мой муж — когда хочу, тогда и целую! Пускай завидуют!

Он перекинул через плечо влажное полотенце, обнял меня за талию, и мы неторопливо пошли к дому, сопровождаемые пристальными взглядами.