Домашний совет - Страница 9

Я знал, что мама помогает Савве Георгиевичу по хозяйству. «Прекрасно, что ты это делаешь, – говорил отец. – Благородно!»

«Вообще, если бы я был женщиной… Я бы влюбился в него», – с детства слышали мы с Владиком. Быть может, мама прислушалась к совету отца? В кабинете Саввы Георгиевича я увидел много графиков, диаграмм и портретов его жены: можно было проследить, как она росла, менялась, старела. Здесь же, на тахте, член-корреспондент, вероятно, и спал. Напротив его изголовья я увидел в небольшой овальной рамке… мамину фотографию. Она была ближе всего к Савве Георгиевичу, когда он оставался один. Когда отдыхал или спал.

– Считалась квартирой семьи, – сказал Савва Георгивич, со вздохом запуская пятерню в свою мятежную ше-велюру, – а стала квартирой вдовца… Чем могу быть полезен?

Мне вдруг расхотелось, чтобы он был чем-то полезен.

– Ничего не надо, – ответил я. – Просто мама просиа узнать, не нужно ли вам помочь… Они с отцом уехали город. Вдвоем!

– Она заходила сегодня утром. Я умолял ее подышать свежим воздухом.

«Какое ему дело до воздуха, которым дышит моя мама?» – подумал я.

– Это Валентина… Петровна, – сообщил Савва Георгиевич, словно я мог не узнать.

После имени он запнулся… Потому что отчество произнес для меня. Фотография перед его изголовьем, должно быть, появилась недавно. Иначе бы отец, который хоть и не часто, но поднимался на четвертый этаж, увидел ее, прочем, увидев, он мог подумать, что член-корреспондент испытывает к маме благодарность. И порадовался бы и нашу семью. Я знал характер отца.

«Человек одной страсти? – думал я о Савве Георгиевиче, покидая последний домашний совет. – Нет, не одной… Не одной!»

Отказавшись от консультации члена-корреспондента, решил развеять все свои физико-математические сомнеия с помощью Марии Кондратьевны.

Однажды я провожал ее из школы. Прощаясь, она повторила то, что я уже слышал от нее:

– Много говорю? Сейчас приду домой – помолчу. Если когда-нибудь захочется навестить меня… первый этаж, квартира три.

– Мы тоже на первом.

Но я ни разу не навестил ее. Мы чаще вспоминаем о человеке, когда он нужен нам, чем когда мы необходимы ему. Особенно если нет громких сигналов бедствия.

Но и на мои сигналы квартира номер три в тот день не ответила. Я долго надеялся, даже кнопка звонка нагрелась. «Может, не слышит?» – думал я. Приложив ухо к замку, я узнал голос радиодиктора, который сообщил, что к вечеру ожидается похолодание. Но шагов не было.

Я поплелся домой. Похолодание уже началось. «Мы будем ощущать все большее охлаждение к нам со стороны природы: человечество это заслужило!» – любил повторять Савва Георгиевич. Его предсказание, кажется, начало сбываться.

«А мама с отцом уехали за город, – вспомнил я. – По просьбе Саввы Георгиевича… Мама заботится о нем, он – о ней. И почему, интересно, перед его изголовьем не висит портрет какого-нибудь знаменитого физика – академика, лауреата? Значит, он хочет, начиная свой день, прежде всего видеть не соратников по общему делу и не умершую в лифте жену, а мою маму? Как я хоту видеть Ирину?..»

Я увидел ее сразу же, стоило мне войти в свой подъезд. Но еще раньше услышал:

– Все погибло! Ты убил Марию Кондратьевну!

–Я?

– Не сомневайся: именно ты!

–Я?!

– А кто же?

Глаза ее до того сузились, что зеленый свет вовсе исчез: путь к взаимопониманию был закрыт.

– Объясни… – все же попросил я.

– Это ты объясни!

Сквозь завесу неожиданности и волнения я сумел разглядеть, что у Ирины в волосах костяной гребень, что на ней платье, которого я раньше не видел, к нему приколота гвоздика, а в руке целый веер гвоздик. «Если бы я убил Марию Кондратьевну в буквальном смысле этого слова, она бы выбросила цветы», – успокаивал я себя.

– Что это ты сегодня… такая?

– Собралась приветствовать героя олимпиады.

– Она же завтра… в понедельник.

– Что-о?!

Ключ долго не находил своего места в замке. Наконец мы вошли в квартиру. Никого не было дома. Ирина могла не беспокоиться, что ее услышат, – и обрушилась на меня с еще большим негодованием:

– Перед такими соревнованиями надо устраивать обследование: у тебя злокачественный склероз!

– Почему ты так… говоришь?

– Потому что тебе дважды передавали, что олимпиада переносится на сегодня.

– На воскресенье?! Кто передавал?

– Один раз Мария Кондратьевна, а потом я.

– Каким образом… передавали?

– Через твоего родственника.

– Через Владика?!

– Ты же сбежал с физкультуры. Это был последний урок… Мария Кондратьевна специально пришла в спортивный зал, позвала твоего родственничка и сообщила ему.

– О чем?

– О том, что начинающие физики будут состязаться не в понедельник, а в воскресенье: это оказалось удобнее для членов жюри и для телевидения.

– Владик мне ничего не сказал.

– Что ты плетешь? Невообразимо! Я же напомнила ему.

– Он не сказал…

– Не передал? Зависть превращает ничтожество в подлеца! Как ты можешь жить с ним под одной крышей? Я же предупредила: «Олимпиада будет сегодня. Разыщи Саню хоть под землей!» Так и сказала. По телефону…

– Когда?

– Часов в десять утра.

– Я был у Саввы Георгиевича. Зеленый свет пробился наружу:

– Ты был у него?

– Был.

На несколько секунд она забыла про олимпиаду. Затем снова вспомнила:

– И родственничек знал, что ты у него? Наверху?

– Знал. Но, может быть, он забыл?

– Ты опять защищаешь подлость?! Она тебе нравится? Ты с ней согласен? Потому что своя… так сказать, братская, да?

Она бросила цветы на пол, словно плеснула красной краской или кровью в разные концы коридора.

– Нашей школе засчитали поражение. За твою неявку. Я сказала Марии Кондратьевне: «Пойдемте отсюда!», а она ответила: «Посижу до конца». Я думаю, не могла подняться Представляешь, какой подарок ты преподнес «начальнику школы». Скажет: «Естественно! В этом возрасте все путают, все забывают».

– Как же быть? – спросил я.

– Неявку не прощают даже заслуженным мастерам спорта и международным гроссмейстерам.

– Но пусть простят Марию Кондратьевну. Я объясню..

– Кому?!

Ожил дверной замок. Вернулись мои родители. Первой вошла мама, надышавшаяся по просьбе Саввы Георгиевича свежим воздухом. На плечах у нее был отцовский пиджак, поскольку на улице похолодало.

Мама, увидев нас в коридоре, вздрогнула. Заметила пятна гвоздик на полу и бдительно осведомилась:

– Вы вдвоем? А где Владик?

Она продолжала бороться за равноправие.

…Близнец пришел поздно. Ирина не дождалась его.

– Я голоден, – сказал Владик, обводя недоумевающим взором четыре стула, стоявших вокруг кухонного стола.

Если предстоял ужин, стол не выдвигался на середину кухни, а прижимался к стене, и мы умещались возле него на табуретках. Но во время домашних советов из комнат притаскивались стулья, и все члены семьи усаживались с четырех сторон. «Чтобы смотреть друг другу в таза!» – говорила мама.

– Садись, – предложила она Владику. И сразу стало ясно, что обвиняемым будет он. Близнец сел.

– Недавно ушла Ирина. Она рассказала нам, что сегодня в Доме культуры инженера и техника разыгралась ужасная история.

Хоть мама и усадила Владика на стул, хоть она и произнесла слово «ужасная», но голос ее тем не менее был довольно спокоен. Да и руки не метались, как загнанные. «Влияние свежего воздуха!» – решил я.

Но потом понял, что ситуация еще не до конца ясна маме, что она хочет в ней разобраться.

– Тебя предупреждали, что олимпиада, о которой я, кстати, ничего не знала, переносится с понедельника на воскресенье?

Следовательские нотки звучали в мамином голосе, но весьма приглушенно. Это были как бы вариации на тему об олимпиаде начинающих физиков, но еще не само произведение.

Владик задергал носом. Поправил очки в иезуитски тонкой оправе.