Домашний быт русских царей в Xvi и Xvii столетиях. Книга первая - Страница 6

Впрочем, этот каменный терем, упоминаемый почти на первых страницах нашей древнейшей летописи, был, конечно, большою редкостью в то время, потому что все тогдашние постройки были по преимуществу деревянные; но, как имя, этот терем дает понятие, что и в то время, в первой половине десятого века, состав княжего двора был такой же, какой существовал и в позднейшее время. Терем составлял только увенчание здания, верхний ярус хором, как общим именем прозывались остальные ярусы и вся совокупность строений.

Нет сомнения, что основою и первообразом древнейшего русского жилища была клеть — связь бревен на четыре угла, строение, уцелевшее в своей первобытной простоте и до наших дней. В таких клетях летом жил и св. Владимир в своем любимом селе Берестове, где в тех клетях и скончался.

Клеть зимняя, приспособленная для тепла, отапливаемая посредством печи, в отличие от холодной клети именовалась истьбою, также истопкою, что и заставляет предполагать, что из этой истопки образовалось и самое слово изба, от глагола топить, истопить; по крайней мере, такой смысл этого слова держится в показаниях наших летописей, и южных, и северных, в которых, при описании событий XI и XII ст., находим: истопку, истопьку, истобъку, истбу, истьбу, истебу, избу теплу [6].

Удаляясь к первобытным временам, когда люди еще не умели строить клетей и жили в кущах, в шалашах и лачугах, конечно, только в южных теплых странах можно находить для слова изба корень в общем индоевропейском: стоба, стаба, стуба, по-русски стопа, в значении той стопки, какую устроивал себе первобытный человек для сохранения от непогоды и для тепла в виде конусообразного, округленного шалаша, обмазанного глиной. Stabulum (лат.) и Stafmos (греч.), обозначающие жилища первобытного устройства, указывают также на этот корень.

Как бы ни было, но в историческое уже время в русских понятиях изба, истопка разумелась вообще клеть, отапливаемая печью, как она и теперь этим именем отличается от простой, холодной клети. Это была постройка, повсеместно распространенная в нашей более или менее лесной равнине, от Новгорода до Киева, составлявшая коренную типическую форму русского жилища как в простонародном крестьянском быту, так точно и в княжеском, а потом до конца XVII ст. и в царском. Истопка, истьба, изба постоянно упоминается в летописях: как скоро речь идет о жилищах княжего двора. В составе княжего двора упоминается также горенка (1152 г.), обозначающая горний, то есть верхний ярус постройки, и вновь свидетельствующая, что древний состав двора неизменно сохранялся и в позднем его устройстве. Но от других, боярских и вообще богатых дворов, княжий двор отличался тем, что в его составе всегда находилась обширная клеть, носившая в то время именование гридницы (в песнях гридня) от имени гридь, гридьба, как прозывался особый отряд княжеской дружины, главным образом в Новгороде. В областном языке грыднею называется и простая изба.

В гриднице Владимир давал по воскресеньям пиры боярам, гридем, сотским, десятским и «нарочитым мужам», следовательно, она служила приемною и была самым обширным покоем княжеского дворца. В «Слове о полку Игореве» упоминается о Святославли гриднице в Киеве; в древних песнях гридница носит эпитет светлой, и в ней обыкновенно стоят столы дубовые. В позднейшее время ей соответствовала, по своему значению, повалуша. Столовая изба, также горница, а по способу постройки, — светлица. Другие клети получали свои имена соответственно их назначению в княжеском обиходе, каковы были ложница или одрина — спальня, от слова одр — постеля. Божницею назывался домовый храм князей, в котором они слушали церковные службы, почти всегда на полатях, то есть на хорах, соединявшихся с княжеским дворцом переходами. «Володимир (Галицкий в 1152 г.) пойде к божници к святому Спасу на вечернюю и якоже бы на переходех до божници, и ту виде Петра (посла Изяславова) едуща, и поругася ему: поеха мужь Рускый, объимав вся волости, — и то рек иде на полати (на хоры)» [7]. Впоследствии местоположение княжеских домовых церквей обозначается большею частью выражением: что на сенях.

Общая характерная черта в устройстве древнего княжего двора, как я всех других богатых и достаточных дворов того времени, заключалась в том, что хоромины, избы, клети ставились, хотя и по две, по три в одной связи, но всегда в отдельности, отдельными группами, отчего и вся совокупность разных построек во дворе именовалась собирательно хоромами. Княжеский дворец не составлял одного большого целого здания, собственно дома, как теперь, но дробился на несколько отдельных особняков. Почти каждый член княжеской семьи имел особое помещение, отдельное от других строений. Для необходимого соединения таких отдельных помещений служили сени и переходы. Сени составляли вообще крытое, более или менее обширное пространство между отдельными клетями, избами, горницами, как в верхнем, так и в нижнем ярусах всех построек.

Из всех мест летописи, где упоминается о сенях, видно, что они были в верхнем ярусе, где, следовательно, находились и все покои, в которых жили князья. Так как сени представляли важное и притом неизбежное условие в расположении хором, то и самый дворец княжеский в древнейшее время именовался вообще сенями, сенницею. «Си же (людье в 1067 г.) придоша на княждвор. Изяславу же седяшу на сенех с дружиною своею… князю же из оконця зрящю и дружине стоящи у князя… (в 1095 г.) Итлареви в ту нощь лежащю у Ратибора на дворе с дружиною своею — на сенници… — И седшим всей братьи у Всеволода на сенех, и рече им Всеволод… — В то же время Борис пьяшет в Беле-городе, на сеньници, с дружиною своею и с попы с Белогородьскими… — Петр же поеха в град и приеха на княжь двор, и ту снидоша противу ему с сеней слугы княжи вси в черних мятлих… и яже взиде на сени, и вида Ярослава, седяща на отни месте в черни мятли и в клобуце, такоже и вси мужи его, и поставища Петрови столец, и сяде…»

В этом же значении должно принимать и выражение: у государя на сенях, весьма употребительное в XVI и XVII столетиях.

Мы упоминали уже, что князья, как потоми цари, занимали всегда верхние ярусы дворца, который от этого в XVI и XVII ст. назывался вообще верхом: выражение: у государя в верху — значило то же, что во дворце. В нижних этажах древних княжеских хором, под клетями, находились порубы. В позднейших редакциях летописей поруб заменяется словом подклет[8]. В этих-то подклетах и вообще в нижних этажах жили княжи слуги, отроки, детские и все лица, составлявшие княжий deop и называвшиеся поэтому дворянами. К хозяйственным постройкам княжего двора принадлежали погреб, медуша — погреб с вареными медами; бретьяница — погреб с бортевым медом; скотница — кладовая со всякою казною.

Некоторые из древнейших княжих дворов, по красоте своей, а может быть, и по красивому местоположению, назывались красными[9], а двор великого князя Юрья Долгорукого в Киеве, за Днепром, именовался даже раем. В отношении наружного вида дворцов мы имеем свидетельство «Слова о полку Игореве», где упоминается о златоверхом тереме великого князя киевского Святослава.

Вот те краткие известия о древнейшем княжем дворе, которые находим в летописных свидетельствах X, XI и XII столетий. Несмотря, однако ж, на эту краткость и отрывочность первоначальных указаний о княжем доможительстве, мы видим, что древнейший княжеский быт в этом отношении очень мало изменился и в последующих веках, а что еще важнее, он был таким же и на севере, как на юге, ибо на севере жило то же княжеское племя, которое в те времена переходило туда с юга, перенося с собою все условия, потребности и порядки своей жизни. Без всякого сомнения, дворец первых московских князей заключал в себе много сходного со всеми другими княжескими дворцами того времени: по крайней мере, в состав его входили те же самые части, какие указаны нами выше. Это вполне подтверждают известия последующих столетий. Златоверхий Набережный терем и Набережные сени (в смысле целого дворца) Димитрия Донского, указывая на местоположение великокняжеских хором в Москве, объясняют вместе с тем и их сходство с древнейшими постройками того же рода. «Повесть о Мамаевом побоище» рассказывает, между прочим, что весть о приближении Мамаевых сил застала великого князя за пиром в набережных теремах: пил он чашу за брата своего Владимира Андреевича. Далее, когда московская рать двинулась с князем в поход, повесть описывает плач его супруги: «Княгиня ж великая Евдокия вниде в златоверхий терем в набережный, в свои сени и сяде под стекольчатым окном на одре… слезы проливающе…» По другим спискам: «…сяде под южными окны… вниде в набережные сени и седоша о рундуце (стул) под стеклянным оконцем…» [10]