Дома - Страница 3

Я слетел вниз по склону, втолкнул Ма внутрь, усадил на ступени, схватил Хариса за рубашку, сделал подсечку, завалил на пол. Затем поднес спичку к ковру на лестнице и, когда он загорелся, поднял палец, типа: «Цыц! Не будите спящего во мне зверя!».

От ужаса они совсем притихли, отчего мне стало безумно стыдно. Стыдно тем стыдом, от которого даже извинения не помогают, и единственный способ от него избавиться — сделать так, чтобы стало еще стыднее.

Я затоптал огонь на ковре и пошел на Глисон-стрит, куда Джой с малышами переехала к Мудозвону.

Вот так удар под дых: их дом оказался еще круче, чем у Рене.

Внутри было темно. У входа стояло три тачки. Значит, все в сборе, спят.

Я немного послонялся, обдумывая это обстоятельство.

Потом вернулся обратно в центр, зашел в магазин. То есть вроде это был магазин. Хотя я не понял, чем он торгует. На желтых витринах с подсветкой снизу лежали какие-то толстые пластмассовые бирки синего цвета. Я взял одну. На ней было слово «MiiVOXМАХ».

— Что это? — спросил я.

— Проще объяснить, для чего, — сказал парень за прилавком.

— Ну для чего? — спросил я.

— Вообще-то, — сказал он, — тебе, наверное, больше подойдет это.

Он дал мне в точности такую же бирку, только со словом «MiiVOXМIN».

Подошел другой парень с эспрессо и печеньем.

Я положил бирку «MiiVOXМIN» и взял бирку «MiiVOXМАХ».

— Сколько? — спросил я.

— В смысле, денег? — уточнил он.

— В чем фишка? — спросил я.

— Если ты спрашиваешь, что это — репозиторий данных или информационно-иерархический домен, — сказал он, — то ответ: и да, и нет.

Славные были ребята. Лица без единой морщинки. Хотя оба, наверное, мои ровесники.

— Я долго отсутствовал, — сказал я.

— С приездом, — сказал первый парень.

— Где тебя носило? — спросил второй.

— На войне, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало с вызовом. — Может, слышали про такое.

— Я слышал, — уважительно сказал первый. — Спасибо за службу.

— На какой? — спросил второй. — Их же, типа, две.

— Одна вроде недавно кончилась, — сказал первый.

— У меня двоюродный брат там, — сказал второй. — На одной из. Хотя, может, и нет. Знаю только, что собирался. Мы с ним не особо близки.

— Короче, спасибо, — сказал первый, протягивая мне руку, и я ее пожал.

— Я с самого начала был против, — сказал второй. — Но с тебя какой спрос.

— Э-э, — сказал я, — с меня тоже.

— Был против, а сейчас, что ли, за? — спросил первый у второго.

— Почему? — сказал второй. — Разве она продолжается?

— Какая из? — спросил первый.

— Та, на которой ты был? — спросил меня второй.

— Да, — сказал я.

— Ну и как там дела: лучше или хуже, как думаешь? — спросил первый. — Мы побеждаем? Хотя мне-то что? Мне ж по фиг, вот что самое смешное.

— Короче, держи пять, — сказал второй, протягивая мне руку, и я ее пожал.

Они были очень славные, благожелательные, доверчивые, полностью на моей стороне, поэтому я вышел оттуда с улыбкой и успел пройти целый квартал, прежде чем сообразил, что в кулаке у меня по-прежнему «MiiVOXМАХ». Я остановился под фонарем и рассмотрел эту хрень поближе. Ну, блин, бирка как бирка. По ней, наверное, можно купить «MiiVOXМАХ», если знать, что это за штуковина.

Дверь открыл Мудозвон.

У него было и нормальное имя — Эван. Мы вместе учились в школе. Смутно помню, как он носился по коридорам в своем индийском тюрбане.

— Майк, — сказал он.

— Я могу войти? — спросил я.

— Боюсь, мне придется ответить «нет», — сказал он.

— Хоть на детей взглянуть, — сказал я.

— Первый час ночи, — сказал он.

Я был почти уверен, что врет. Разве магазины в первом часу открыты? С другой стороны, луна светила вовсю, и в воздухе пахло совсем по-ночному: грустью и сыростью.

— Завтра? — спросил я.

— Ты не против? — сказал он. — Когда вернусь с работы?

Я понял, что игра, в которую мы играем, называется «Будь учтив». И одно из правил этой игры — придавать каждой реплике форму вопроса.

— Часиков в шесть? — спросил я.

— В шесть удобно? — спросил он.

Страннее всего было то, что я никогда не видел их вместе. И жена, дожидавшаяся его в постели, вполне могла оказаться и не моей.

— Я знаю, как это нелегко, — сказал он.

— Еще бы, — сказал я. — Вы с ней отымели меня по полной.

— При всем уважении, не могу с этим согласиться, — сказал он.

— Кто б сомневался, — сказал я.

— Ни я, ни она этого не хотели — сказал он. — Ситуация была тупиковой для всех участников.

— Для одних — более тупиковой, чем для других, — сказал я. — С этим ты хотя бы согласен?

— Хочешь начистоту? — спросил он. — Или продолжим ходить вокруг да около?

— Начистоту, — сказал я, и его лицо стало таким, что на миг я даже проникся к нему симпатией.

— Мне было тяжело, потому что я чувствовал себя дерьмом, — сказал он. — Ей было тяжело, потому что она чувствовала себя дерьмом. Нам обоим было тяжело, потому что, даже чувствуя себя дерьмом, мы чувствовали еще что-то, и это что-то, поверь, было и остается реальнее всего остального, прямо-таки благодать божья, которая на нас снизошла, если можно так выразиться.

Тут мне стало совсем паршиво, как если бы меня нагнула группа салаг, чтобы какой-нибудь другой салага смог подойти и всунуть мне в жопу свой эзотерический кулак, объясняя при этом, что совать мне в жопу кулак ему совсем не хотелось, и теперь его мучают угрызения совести.

— В шесть, — сказал я.

— В шесть — прекрасно, — сказал он. — По счастью, у меня на работе свободный график.

— Тебе необязательно при этом присутствовать, — сказал я.

— Если бы ты был мной, а я — тобой, думаешь, тебе бы не казалось, что присутствовать, в некотором смысле, обязательно? — спросил он.

Из трех их тачек одна была Saab, вторая «Эскалейд», а третья Saab поновее. Внутри — два детских сиденья и незнакомый мне плюшевый клоун.

Три тачки на двоих, подумал я. Вот страна. Вот засранцы — моя жена и ее новый муженек. Думают только о себе, эгоисты хуевы. Мне было ясно, что с годами и дети мои медленно превратятся в таких же, как они, эгоистов — сначала эгоистов-дошколят, потом эгоистов-первоклашек, потом эгоистов-подростков, потом эгоистов-взрослых, и все это время их будут ограждать от меня, как от какого-нибудь опустившегося прокаженного дядюшки.

В той части города было много особняков. В одном обнималась какая-то пара. В другом женщина выставляла на стол девять миллионов крошечных рождественских домиков, словно вела им учет. По ту сторону реки особняки становились поменьше. В нашей части города дома напоминали крестьянские избы. В одном из них пятеро пацанят неподвижно стояли на спинке дивана. Потом они разом спрыгнули, и собаки в соседнем дворе подняли отчаянный лай.

Дом Ма был пуст. Ма с Харисом сидели на полу гостиной и звонили знакомым, ища, кто бы приютил. Шериф дал им время до завтрашнего утра.

— Который час? — спросил я.

Ма бросила взгляд наверх — туда, где раньше висели часы.

— Часы на тротуаре, — сказала она.

Я вышел на улицу. Нашел часы под пальто. Было девять. Эван-таки меня обжулил. Я подумал, что надо бы вернуться и потребовать увидеть детей, но ведь, пока дойду, будет десять, и он опять сошлется на поздноту, и тут уже не поспоришь.

Вошел шериф.

— Не вставайте, — сказал он Ма.

Ма встала.

— Встань, — сказал он мне.

Я остался сидеть.

— Это ты завалил мистера Клиса? — спросил шериф.

— Он только что вернулся с войны, — сказала Ма.

— Благодарю за службу, — сказал шериф. — Я бы хотел тебя попросить в будущем воздержаться от подобного рода действий.

— Он и меня завалил, — сказал Харис.

— Меньше всего мне бы хотелось арестовывать ветеранов, — сказал шериф. — Я сам ветеран. Поэтому предлагаю: дай слово, что больше никого не будешь заваливать — и я тебя не арестую. По рукам?

— Он и дом собирался сжечь, — сказала Ма.