Дома - Страница 2

— Не успели они приземлиться, как их тут же расхватали по операционным в разных концах страны, — сказала она. — А кто оплатил?

— Флеминги, — сказал он.

— А на колледж разве не они деньги выделили? — сказала она. — Тем же русским?

— Эти дети были калеками в полуразвалившейся стране, а стали полноценными гражданами величайшей страны мира, — сказал он. — И кто все это устроил? Корпорация? Правительство?

— Обычная супружеская чета, — сказала она.

— Вот пример истинной дальновидности, — сказал он.

Наступила долгая восторженная пауза.

— А ведь не подумаешь, глядя, как он с ней груб, — сказала она.

— Положим, она тоже бывает с ним ужасно груба, — сказал он.

— Иногда она просто отвечает грубостью на его грубость, — сказала она.

— Ну это из серии: курица или яйцо, — сказал он.

— В смысле, чья грубость раньше, — сказала она.

— И все же Флемингов нельзя не любить, — сказал он.

— Давай станем такими же замечательными, — сказала она. — Когда мы в последний раз спасли русского малыша?

— Ну мы-то с тобой в порядке, — сказал он. — Возить сюда полные самолеты русских детей, конечно, пока не можем, но в остальном грех жаловаться.

— Мы и одного-то малыша из России не можем сюда привезти, — сказала она. — Даже малыш из Канады с заячьей губой — и тот нам не по карману.

— Нет, в Канаду за малышом мы могли бы съездить, — сказал он. — А дальше что? На операцию ему денег у нас нет и на колледж тоже. Так он и будет сидеть со своей губой, только в Америке, а не в Канаде.

— Мы вам уже успели сказать, мои милые? — спросила она. — Мы расширяемся. Открываем еще пять магазинов по всему штату. И все с фонтанчиками.

— Классно, мам, — сказал Райн.

— Это так классно, — сказала Рене.

— И если эти пять магазинов будут успешными, мы откроем еще три или четыре магазина, и тогда сможем вернуться к разговору о русских и заячьей губе, — сказал отец Райна.

— Вы не устаете меня удивлять, — сказал Райн.

Рене вышла в сад с малышом.

— Я выхожу в сад с малышом, — сказала она.

Малыш даром ей не прошел. Рене раздалась, растеряла часть своей бодрости. Стала бледной, точно лицо и волосы окунули в таз с пергидролью.

Малыш и впрямь был похож на эльфа.

Малыш-эльф поглядел на птицу, навел на нее палец.

— Птица, — сказала Рене.

Малыш-эльф поглядел на их нехилый бассейн.

— Для плавания, — сказала Рене. — Но нам пока рано. Пока рано, да?

Малыш-эльф посмотрел на небо.

— Тучки, — сказала Рене. — Тучки производят дождь.

Малыш, типа, требовал взглядом: «Расскажи-ка мне побыстрее про окружающий мир, чтобы я всю эту херню усвоил и открыл парочку магазинов».

Малыш посмотрел на меня.

Рене чуть не выронила малыша из рук.

— Майк, Микки, еб-тать, — сказала она.

Затем она будто о чем-то вспомнила и метнулась обратно к двери.

— Райн! — позвала она. — Майн генерайн! Можешь взять у меня Торгашеньку?

Райн взял малыша.

— Счастье мое, — услышал я его голос.

— А ты мое, — сказала Рене.

Затем она вернулась без малыша.

— Я его называю «Майн генерайн», — сказала она, краснея.

— Я слышал, — сказал я.

— Микки, — сказала она, — это ты сделал?

— Я могу войти? — сказал я.

— Не сегодня, — сказала она. — Завтра. Нет, в четверг. Его родители уезжают в среду. Приходи в четверг — и обсудим.

— Что обсудим? — сказал я.

— Можешь ли ты войти, — сказала она.

— Я не думал, что это вопрос, — сказал я.

— Так это ты сделал? — спросила она. — Или не ты?

— А Райн ничего вроде, — сказал я. — Заботливый.

— Господи, — сказала она, — да я более заботливого существа в мире не встречала.

— Когда рукоприкладством не занимается, — сказал я.

— Когда что? — переспросила она.

— Ма мне сказала, — объяснил я.

— Что сказала? — снова переспросила она. — Что Райн занимается рукоприкладством? Что он меня бьет? Ма такое сказала?

— Только не говори ей, что я проболтался, — попросил я, вдруг испугавшись, совсем как раньше.

— Ма ненормальная, — сказала она. — Выжила из ума. Как у нее вообще язык повернулся. Знаешь, кто скоро займется рукоприкладством? Я. Побью ее на фиг.

— Почему ты мне ничего не написала про Ма? — спросил я.

— Что я должна была написать? — спросила она подозрительно.

— Она больна? — спросил я.

— Она тебе сказала? — спросила она.

Я сжал ладонь в кулак и приложил к своему затылку.

— Что это? — спросила она.

— Опухоль? — спросил я.

— У Ма нет опухоли, — сказала она. — У нее сердце ни к черту. Кто тебе сказал, что у нее опухоль?

— Харис, — сказал я.

— О, Харис, прекрасно, — сказала она.

Из дома донесся детский плач.

— Иди, — сказала Рене. — Поговорим в четверг. Но сначала…

Она взяла мое лицо в ладони и повернула его в сторону окна, за которым Райн подогревал бутылочку с детским питанием в раковине на кухне.

— Похож он на человека, который занимается рукоприкладством? — спросила она.

— Нет, — сказал я.

Он не был похож. Совсем.

— Блин, — сказал я, — тут хоть кто-нибудь говорит правду?

— Я говорю, — сказала она. — Ты говоришь.

Я взглянул на нее, и на миг ей вновь стало восемь, а мне десять, и мы отсиживались в собачьей конуре, пока Ма, Па и тетя Тони, обкурившись грибами, буянили на террасе.

— Микки, — сказала она. — Я должна знать. Это ты сделал?

Резким рывком я сбросил ее ладони с лица, повернулся и пошел прочь.

— Поди жену свою проведай, чувырло! — крикнула она вслед. — Поди на собственных детей посмотри.

Ма стояла на лужайке перед домом, переругиваясь с каким-то приземистым грузным мужиком. На заднем плане маячил Харис, разбрасывая и пиная вещи, чтобы показать, как он страшен в гневе.

— Это мой сын, — сказала Ма. — Который отслужил в армии. Который только что демобилизовался. А вы вот как с нами?

— Благодарю за службу, — сказал мне мужик.

Харис пнул металлический мусорный бак.

— Будь любезен, — сказал мне мужик, — попроси его перестать.

— Не поможет, — сказал Харис. — Когда я зол, меня никто не остановит.

— Думаете, мне самому приятно? — сказал мужик. — Она четвертый месяц квартплату задерживает.

— Третий, — сказала Ма.

— Хороши почести семье героя, — сказал Харис. — Пока он там воюет, вы тут оскорбляете его мать.

— Друг, извини, я не оскорбляю, — сказал мужик. — У меня есть ордер на выселение. Если бы она платила, а я ее выселял, тогда другое дело.

— И на пуя, спрашивается, я в церкви работаю! — крикнула Ма.

Несмотря на свой малый рост и избыточный вес, мужик действовал на редкость проворно. Он нырнул в дом и вышел оттуда с нашим телевизором, причем нес его, будто свой, будто ему в саду приспичило посмотреть.

— Нет, — сказал я.

— Благодарю за службу, — сказал он.

Я схватил его за рубашку. К тому времени я уже хорошо умел хватать людей за рубашки, смотреть им в глаза, говорить без обиняков.

— Чей это дом? — сказал я.

— Мой, — сказал он.

Я сделал ему подсечку и завалил на траву.

— Ты с ним полегче, — сказал Харис.

— Это было легко, — сказал я и унес телевизор в дом.

В тот же вечер явился шериф в сопровождении нескольких грузчиков, которые вытряхнули все содержимое дома на лужайку.

Я заметил их издали, и вышел с черного хода, и наблюдал за всем с Хай-стрит, сидя в сарае за домом Нестонов.

Я видел, как Ма мечется, заламывая руки, меж груд своего барахла. Актриса, блин. Но с другой стороны, когда Ма по-настоящему плохо, она всегда малость переигрывает. Выходит, когда она переигрывает, она не играет?

У меня с недавних пор так: план действий рождается сам собой — и сразу в руках и ногах. Когда это случается, я не размышляю. Щеки начинают гореть, и в висках стучит: давай, давай, давай.

Это чувство меня не подводило, по большей части.

Сейчас план созрел такой: схватить Ма, втолкнуть внутрь, усадить силой, отловить Хариса, усадить силой, поджечь (или сделать вид, что собираюсь поджечь) дом — это их встряхнет, заставит вести себя более адекватно.