Дома [= Мир Родины; Родина; На Земле] - Страница 13

Все хитроумные защиты Яна оказались обезвреженными тотчас же. Эта мысль его напугала. Это значило, что все линии связи в стране, общественные и личные, беспрерывно контролируются силами Безопасности. Их мощь казалась безграничной. Они могут услышать любой разговор, подключиться к памяти любого компьютера. Постоянное отслеживание всех телефонных разговоров, разумеется, нереально… Или реально? Ведь можно создать такую программу, которая будет слушать слова или фразы и записывать все, сказанное вокруг. Потенциальные масштабы слежки были устрашающими.

Но зачем все это? Они переписали историю — исказили настоящую историю мира — и теперь могут следить за всеми гражданами этого мира. А кто они? При такой формулировке ответ был вполне очевиден. На вершине общества людей мало, а внизу много. Те, кто наверху, хотят оставаться там. И он тоже один из тех, кто наверху; так что — без его ведома — все это делается для того, чтобы обеспечить неизменность его положения. Все, что ему нужно делать для сохранения своих привилегий, — абсолютно ничего не делать. Забыть все, что услышал, что узнал, — и мир останется прежним…

Для него. А как насчет остальных? До сих пор он никогда не задумывался о пролах. Они были везде и нигде. Их присутствие постоянно, но незаметно. Он всегда принимал их роль в жизни так же, как и свою собственную: нечто данное и неизменное. А каково быть пролом? Что, если бы онбыл пролом?

Ян содрогнулся. Холод донял его наконец. Просто холод. Впереди светилась вывеска круглосуточного магазина — лазерная голограмма, — он заторопился туда. Стоило ему подойти, двери распахнулись и впустили его в благодатное тепло. Ему нужно кое-что из продуктов — вот он и займется покупками и отвлечется от этих ужасных мыслей.

Следующий номер обслуживания был «17»; он поменялся на «18», когда Ян прикоснулся к сенсорной панели.

Молоко, это точно, молока надо. Он набрал «17» на цифровой клавиатуре под счетчиком литров молока, потом единицу. Масло, да, масла тоже почти не осталось.

И апельсины. Ядреные, спелые. На каждом яркая наклейка «Яффа»; они прилетели в северную зиму прямо из лета. Это все. Он быстро пошел к кассе.

— Семнадцать.

Девушка у кассы набрала номер.

— Четыре фунта десять, сэр. Вам доставить?

Ян подал ей кредитную карточку и кивнул. Она вставила карточку в кассовый аппарат, потом вернула ему. Появилась корзина с его покупками, кассирша отправила ее на доставку.

— До чего же холодно сегодня, — сказал Ян. — Ветрище!..

Девушка чуть приоткрыла рот, потом — поймав его взгляд — отвернулась. Она слышала, как он говорит, видела, как он одет, — случайных разговоров между ними быть не может. Даже если Ян не знал этого, девушка знала. Он выскочил обратно в ночь, радуясь, что мороз кусает горящие щеки.

Дома он обнаружил, что совершенно не хочет есть. Посмотрел было на бутылку виски — но это тоже не подходило. В конце концов он удовлетворился бутылкой пива — неплохой компромисс — и включил струнный квартет Баха… И задумался. Что же делать?

Что он может? Когда он впервые попытался добраться до запретной информации, его едва не поймали. Спасло собственное невежество и дикое, невероятное везение. Снова пробовать нельзя; или, уж во всяком случае, не так. Если доставляешь хлопоты властям — тебя ждут трудовые лагеря в Шотландии. Всю жизнь он считал эти лагеря мерой суровой, но необходимой. Она избавляет организованное общество от смутьянов. От смутьянов пролов,разумеется, никаких других просто нельзя было себе представить. Но теперь, когда он может оказаться одним из них, — это представлялось очень явственно. Стоит ему сделать что-либо привлекающее внимание — его схватят. Точно так же, как любого прола. Конечно, его часть общества материально устроена лучше, чем они, — но он такой же пленник этого общества. Так что же это за мир, в котором он живет? Как узнать о нем что-нибудь еще — и не заработать при этом бесплатный проезд в один конец, к Нагорью?

Простого ответа на этот вопрос он не нашел ни в тот день, ни на следующий, ни на третий… Правда, втянуться в работу лаборатории удалось без труда: она была сложной и интересной. И его ценили.

— У меня просто слов нет, как я счастлива видеть, что вы тут у нас уже успели! — Соня Амарильо всплеснула руками. — И за такой короткий срок!..

— Пока все было просто, — ответил Ян, насыпая сахар себе в чай. Дело было после работы, и он всерьез подумал, что на сегодня хватит, пора домой. — До сих пор я в основном занимался только заменой старых конструкций. Но знаю, что скоро предстоит самостоятельная работа — хотя бы на двадцать первом ретрансляторе — и нелегкая, это уж точно.

— Но вы управитесь. Я верю в вас бесконечно! Но теперь о другом, дела общественные. Вы свободны завтра вечером?

— Вероятно, свободен.

— Сделайте так, чтобы без «вероятно». В итальянском посольстве прием, и, я думаю, вам стоит пойти. Там ждут гостя, которого вы будете рады увидеть. Джованни Бруно.

— Бруно? Здесь?

— Да. По дороге в Америку на семинар.

— Я знаю все его работы. Это физик с мышлением инженера.

— Не сомневаюсь, что в ваших устах это наивысшая похвала.

— Спасибо за приглашение.

— Не за что. Ровно в девять.

Яну совершенно не хотелось идти на скучный прием в посольство, но он знал, что затворником быть не следует. К тому же разговор с Бруно может оказаться весьма полезным. Бруно — гений, он разработал принципиально новые блоки памяти. Правда, может случиться, что к нему и близко не подойдешь в толпе светских бабочек. Однако вечерний костюм надо проверить, наверно, погладить придется.

Сборище оказалось именно таким, как он предполагал. Ян вышел из такси за квартал до посольства и остаток пути прогулялся пешком. В посольстве собрался весь цвет общества: люди с положением и деньгами — и без каких-либо других забот, кроме своего общественного статуса. Им хотелось, чтобы их увидели рядом с Бруно, чтобы их имена появились рядом с именем ученого в колонках светской хроники, чтобы потом было чем похвастаться перед своими знакомыми, обладавшими той же широтой интересов… Ян с этими людьми вырос, ходил с ними в школу — и любил их не больше, чем они его. Они частенько смотрели на него сверху вниз, потому что он происходил из семьи потомственных ученых. Не было смысла рассказывать им о далеком предке Анджее Кулозике, знаменитом оригинальными и успешными разработками в области термоядерного синтеза. Большинство из них вообще не знали, что такое ядерная энергия. И вот Ян снова оказался среди этой публики, что ему весьма не нравилось. В толпе в вестибюле оказалось много знакомых и полузнакомых лиц, и, когда он передавал пальто лакею, на его лице тоже застыло холодное и отстраненное выражение, которому он научился еще в приготовительной школе.

— Ян! Ты ли это?

Он обернулся — кому принадлежит этот густой бас, прозвучавший почти в самое ухо?

— Рикардо! Воистину ты лекарство для моих воспаленных глаз!..

Они тепло пожали друг другу руки. Рикардо де Торрес, маркиз де ла Роса, считался довольно близкой родней с материнской стороны. Высокий, чернобородый, элегантный, обходительный, он был едва ли не единственным из родственников, с кем Ян вообще когда-либо встречался. Они вместе учились в школе, но их дружба выдержала даже это испытание.

— Ты пришел повидать великого? — спросил Рикардо.

— Собирался, пока не увидел, какая очередь выстроилась к нему. Меня ничуть не прельщает перспектива проторчать тут полчаса, чтобы пожать ему руку в перчатке и услышать какую-нибудь дежурную любезность.

— До чего же прямолинеен и дерзок твой островной народ! Вы всегда такими были… А я — как представитель более древней и утонченной культуры — присоединюсь к этой толпе.

— Общественный долг, что ли?

— Попал. С первого раза.

— Ну ладно. Пока ты тут будешь выполнять свой долг, я обойду вас всех на повороте и зарулю в буфет. Говорят, кухня здесь отменная.

— Это верно, и я тебе завидую. Мне ничего уже не останется, кроме холодных котлет и обглоданных костей.