Дом в предгорье - Страница 4

— Нам приятно это слышать, — одобрительно кивнул довольный хозяин. У Катюшки заблестели глазки, она выбежала из комнаты, за дверью подпрыгнула и запела так, что было слышно по всему дому.

После ухода Катюшки хозяин стал расспрашивать о Праге.

Когда мужчины вдоволь наговорились, выкурили трубки и выпили наливку, все отправились отдыхать. Старуха, взяв горящий каганец,[15] из сеней повела Богуша по ступенькам в маленькую чистенькую комнатку, где была приготовлена белоснежная постель с одеялом из медвежьей шкуры. На стене висели два ружья, сабля и две валашки, затейливо украшенные пастушьи посохи-топорики. На противоположной стене — мужская одежда. Мебели в комнате было немного, но вся из ясеня, чисто сработанная. На окнах белые полотняные занавески, вышитые красным по краю. Пол застелен половиками. Богуш во всем чувствовал зажиточность, удобство в доме сочеталось с простотой, было заметно, что чистота и порядок наведены женской рукой. От всего тут исходил дух мудрой доброты.

Войдя в комнату, старушка поставила каганец на столик, затем подошла к постели, слегка взбила подушку, провела рукой по одеялу, глянула на оружие над кроватью, а когда повернулась к Богушу, в глазах ее стояли слезы.

— Здесь, в этой комнате, жил мой покойный сын с Марушей. Вон то ружье и та красивая валашка, пастушья сумка и бутылка из тыквы — все его. А эту медвежью шкуру он на охоте добыл. Весело было в комнатке, когда тут молодожены жили, а теперь смотрю и в каждом углу вижу печаль. Ну, пошли вам господь бог спокойной ночи, сынок, пусть вам приснится что-нибудь хорошее, — взволнованно сказала старуха и, погладив гостя по руке, вышла.

В сенях она задержалась у очага, потому что на ней, бабушке, самой старшей в семье, лежала забота о том, чтобы огонь в очаге не угас никогда. Она осторожно сгребла все тлевшие угли на середину, засыпала их золой, а сверху положила хвою. Не дай бог огню в очаге погаснуть и хозяйке просить его у соседей! Даже брат брату неохотно дает свой огонь, плохая это примета — с огнем вроде бы из дому уносят счастье. Приносить жертвы огню тоже было обязанностью бабушки. От каждого блюда, которое готовилось на очаге, огонь получал свою долю. Все объедки, все крошки старуха бросала в огонь со словами: «В жертву». Управившись с огнем, хозяйка ушла спать, и вскоре в доме все затихло. Но Богуш, как ни был он утомлен дорогой, долго еще не мог уснуть. Мысли его возвращались к тому, что видел и слышал, и прежде всего к двум глазкам-искоркам. Он и предполагать не мог, что глазки эти тоже не спят.

Солнце во всей своей красе уже стояло в небе, когда Богуш проснулся. Быстро вскочив с постели, он начал одеваться, так как хозяйка сказала гостю, что утром он мог бы пойти с теткой на Мухово, где облюбовал пастбище их пастух.

Снова надев костюм Зверки — его одежду еще не отдали, — Богуш через вторую дверь вышел на галерею, тянувшуюся вдоль всего дома.

Он остановился в изумлении, увидев со всех сторон, куда только хватало глаз, зеленые горы, поднимавшиеся до облаков.

Дом стоял на склоне холма, высившегося над долиной Грона у самого леса. Справа виднелся маленький костел[16] с домом священника, а ниже, как бы во впадине, были разбросаны деревянные дома с галереями. Но ни одна из них не выделялась такими красивыми балясинами,[17] ни одна галерея не была украшена такой искусной резьбой, как та, на которой стоял Богуш. Ни одна постройка не была такой большой и благоустроенной, как верхний дом.

На просторном дворе росло старое развесистое ореховое дерево, поодаль находились голубятня и колодец. Вымощенная камнем завалинка[18] была чисто подметена. По сторонам расположились хозяйственные постройки.

На солнечном склоне к дому примыкали сад и небольшой палисадник.[19] Двор окружала низкая каменная ограда, а на ней росла дереза.[20] На дворе бродила и копошилась всякая домашняя птица, в навозной куче рылась свинья с поросятами, у ворот лежал великолепный белый волкодав Дунча, заклятый враг волков, а на бревне перед чуланом сидел головастый кот.

Над ним под крышей, на которой местами зеленели веточки трилистника, прилепились гнезда ласточек. Обидеть их считалось грехом, а обидчик за это всегда был наказан. В кроне ореха воробьи расшумелись так, словно шло заседание парламента.

В это время из дома вышел Зверка и, увидев Богуша на галерее, в два прыжка оказался рядом с ним.

— Доброе утро... ну как, выспались? — спросил он улыбаясь.

— Слишком долго я спал, — ответил Богуш.

— Я уже подходил к дверям послушать, встали вы или нет, но вы спали, как уж зимой. Мы встаем до зари, работы ведь много. А вам нравится вид отсюда?

— Вид прекрасный! — воскликнул Богуш и, показывая на самую высокую вершину, спросил: не Дюмбьер ли это?

— Он и есть, Дюмбьер, вон тот, самый высокий, с плешивой макушкой. Я там был с дедом, ой, до чего же круто наверху! Приходится карабкаться то на коленях, то на четвереньках, а то и ползком, как змея. И ничего там нет, ни дубов, ни буков, одни скалы да карликовые сосны. Зато видно оттуда почитай полсвета. Ну, а там, ниже Дюмбьера, голая вершина, Баба называется, а вон там Магура, Пекло, Чертова гора, через нее идет путь на Липтовскую, а вон та черная — Кралув лаз. А те, что поменьше, — Окошена, Градек, Мухово, где наше пастбище находится, а за костелом Брезина, там мы будем жечь костры на Яна Крестителя.

Как раз когда Зверка показывал на костел, оттуда вышло несколько мужчин одинаково одетых, одного роста. На них были синие куртки с черными шнурами, такие же синие штаны, пояса, короткие черные жилеты, сапоги и круглые шляпы с небольшими полями. Среди них был священник в сутане, а позади шли женщины. Под липами у костела они остановились, каждый мужчина подал священнику руку, несколько женщин тоже протянули им руки для прощания, потом все разошлись. Мужчины и некоторые женщины повернули от костела в сторону полей, священник вошел к себе в дом, а остальные направились вниз в деревню.

— Кто эти мужчины? — спросил Богуш.

— Это леготяне, жители вон той деревни, что внизу, они торгуют кружевами по всему свету. Когда возвращаются из чужих стран, первым делом идут в костел, а когда снова соберутся странствовать, прежде чем двинуться в путь, опять идут в костел, это уж всегда так. А пан священник дает им благословение, желает успеха в их делах, — пояснил гостю Зверка.

— Очень хороший обычай. А где они берут кружева?

— Да около Быстрицы, у шахтерских жен покупают, те плетут кружева сами. Живут очень бедно. Наши девчата тоже умеют кружева плести, но самые лучшие все-таки на ярмарке в Брезно покупают. Ну а теперь идемте завтракать.

Завтрак, но только для гостя, уже стоял на столе.

— Вы уж извините, что мы вас не подождали, — стала оправдываться хозяйка. — Работники уходят рано, а в доме уж так заведено, завтракать всем вместе.

— Из-за одного сони не стоит нарушать домашний обычай, — улыбнулся Богуш и с аппетитом принялся за завтрак.

В комнату вошли хозяин и Катюшка, оба пожелали гостю доброго утра. Его уже не стеснялись, смело смотрели ему в глаза, ведь он отведал с хозяевами хлеба-соли, делил с ними кров и таким образом стал уже как бы своим, чему помогли и национальный костюм, и умение говорить по-словацки!

— А пан пойдет с нами? — спросила тетка.

— С большим удовольствием, если только вы возьмете меня, — ответил Богуш.

— Да отчего же не возьмем? Пойдемте, нам будет веселее. Ну, а ты, сынок, давай-ка к Катюшке, пусть собирается.

Богуш, услышав, что и Катюшка пойдет в горы, быстро сбегал за шляпой и захватил принадлежности для рисования. Он не знал, куда их сунуть, в этом непривычном для него костюме не было карманов. Поэтому нес все в руках. Когда Богуш спустился, внизу уже стояли готовые тронуться в путь Зверка, тетка, Катюшка и Зузула, служанка, которая должна была принести с пастбища творог для брынзы.