Дом убийств - Страница 8

— Серафен! Погоди! Послушай!

Они обернулись — через двор, спотыкаясь о груды щебня, бежала Мари Дормэр.

— Этой еще тут не хватало! — процедила Роз.

Повернувшись спиной к Серафену, она проворно устремилась вниз по наклонному ребру, легко соскользнула по лестнице и загородила дорогу Мари, уже успевшей схватиться за первую перекладину.

— Тебя сюда не звали! — заявила Роз.

— Пропусти меня!

Мари, изловчившись, схватила соперницу за пояс и оторвала от стремянки, а Роз, в свою очередь, обеими руками вцепилась в волосы Мари, и они вдвоем полетели на землю. Они боролись молча, без слов, тяжело дыша, охваченные гневом и все же не способные серьезно навредить друг другу. Они брыкались крепкими ногами, мелькавшими среди вороха задранных юбок, и вскоре их ободранные о плиты колени превратились в одну сплошную ссадину.

Серафен спустился, чтобы их разнять, но в ту минуту, когда он коснулся земли, наверху, на участке стены, который он расшатывал своей кувалдой, послышался странный звук. Он инстинктивно бросился к девушкам и, схватив обеих в охапку, толкнул их в сторону — как раз вовремя, поскольку в следующее мгновение на то самое место, где они только что стояли, рухнул огромный кусок карниза, весом не менее пятидесяти килограмм. Ласточки тучей устремились прочь, оглашая небо криками ужаса. Трое молодых людей, окаменев, смотрели на едва не раздавившую их глыбу. Испуганные девушки не проронили больше ни звука.

— Уходите! — сказал Серафен. — Только я могу оставаться здесь. — Легонько подталкивая, он выпроводил их со двора. — Запомните хорошенько: я никогда никого не полюблю. Я ни на ком не женюсь. У меня никогда не будет детей.

Роз, всхлипнув, забралась на свой велосипед и умчалась прочь. Мари, опустив голову, направилась к трехколеске, в которой обычно развозила хлеб. На полпути она обернулась и посмотрела прямо в глаза Серафену.

— Ради ласточек… — сказала она тихо.

— Ладно! — так же тихо откликнулся Серафен. — Я подожду, пока они улетят.

И он сдержал обещание. Но как только птицы разлетелись, и гнезда опустели, Серафен вновь поднялся на стремянку и с удвоенной силой принялся крушить кувалдой сначала карнизы, а потом огромные валуны с берегов Дюранс, из которых, скрепленные известковым раствором, были сложены стены Ля Бюрльер.

Об этом судачили в семенном кругу после воскресного обеда все бездельники из Люра и Пейрюи, потешаясь над безумием человека, который сперва сжег свою мебель, а сейчас рушит свой дом. Если до сих пор Селеста Дормэр и Дидон Сепюлькр ограничивались ворчливыми нотациями дочерям, теперь это приняло форму: «Если я еще раз увижу, что ты болтаешь с этим доходягой, я тебе голову размозжу!»

Но был человек, не говоривший ничего. Он просто приходил, устраивался на капители у подножия кипариса и сидел там часами, опершись подбородком на руку, погруженный в задумчивость. Этот незнакомец был частью другого мира: одевался, как барин, курил дорогие сигареты, которые доставал из золотого портсигара, и разъезжал в сверкающем красном автомобиле. Выходя из машины, он захлопывал дверцу жестом усталого, пресыщенного человека.

Серафен не обращал на него внимания, как и на прочих бездельников и зевак. Он продолжал сбрасывать камни и пласты штукатурки на плиты двора, а когда там скапливалось слишком много мусора, спускался вниз, лопатой загружал обломки в тачку и высыпал с обрыва в Дюранс.

Между тем лето подходило к концу. Настали ветреные, дождливые дни. С Верхних Альп в долину хлынули стада овец.

Тон шествию задавал шагавший во главе стада старый пастух. А в хвосте этих масс, с трудом сдерживая нетерпение, по колено в грязи, измученные ливнями и накопившейся усталостью, зябнущие в своих выношенных кожаных куртках, плелись с полдюжины подпасков, всегда готовых затеять ссору или потасовку.

Как и все в Люре, они были наслышаны о безумце, вздумавшем развалить свой дом. Подходящий случай, чтобы дать себе разрядку, и вот, с кнутами в руках, они окружили стену, которую сокрушал ударами кувалды помешанный колосс. Похохатывая, хилые подростки принялись подбирать камни и швырять вверх. Наконец, уязвленные безразличием Серафена, четверо из них придумали убрать лестницу и сбросили ее на землю у подножия стены.

— Эй ты, дурачина! Сиди там, коли тебе так нравится!

Они захлебывались от смеха, хватаясь руками за животы, уверенные в полной своей безопасности. И вдруг, когда старший из подпасков нагнулся за очередным камнем, он получил такого пинка под зад, что кувырком полетел на кучу щебня. В то же мгновение кто-то вырвал у него из руки кнут. Юнец проворчал что-то сквозь зубы, полагая, будто удар ему нанес старший пастух. Он оглянулся — то же сделали остальные, но тотчас пригнулись, поскольку кнут просвистел у них над головами, рассекая воздух с такой силой, что, будучи знатоками, они не могли не оценить мастерство нападавшего. Однако его лицо заставило их вовсе замереть на месте.

— Ну-ка, поставьте эту лестницу так, как она стояла, — спокойно сказал незнакомец, — или кнутом я вышибу вам по глазу.

Подпаски не рискнули перечить. Когда лестница оказалась на месте, они пустились наутек на полусогнутых ногах вдогонку стаду.

Серафен не упустил ни одной детали этой сцены и, как только лестницу снова прислонили к стене, спрыгнул на землю. Незнакомец, следивший за беспорядочным бегством подпасков, резко обернулся, и Серафен тотчас понял, почему нападавшие в такой панике покинули поле боя. Перед ним был инвалид войны с изувеченным до потери человеческого облика лицом. На такого впредь уже никто не отважился бы поднять руку из одного только страха, что все погибшие на войне поднимутся из своих могил, возмущенные подобным святотатством.

— Ну что ж, будем знакомы, — сказал он. — Меня зовут Патрис. Патрис Дюпен.

— Вы — сын господина Дюпена? — спросил Серафен.

— Увы, — вздохнул Патрис. — Действительно, у меня есть отец.

Серафен смущенно улыбнулся.

— Без вас пришлось бы мне ночевать наверху…

— Без тебя, — поправил Патрис, сделав ударение на слове «ты». — Самое скверное, что, не вмешайся я вовремя, эти подонки выставили бы тебя на посмешище. А я не хочу, чтобы над тобой смеялись.

Молодые люди посмотрели друг на друга. Несмотря на изувеченные черты одного и ангельский лик другого, было видно, что они — ровесники, и обоим довелось нести один и тот же крест.

— По внешнему виду, — заметил Патрис, — ты удачно выпутался.

— Только по внешнему виду… — тихо сказал Серафен.

Они уселись на обломок колонны под кипарисом. Патрис приглашающим жестом раскрыл свой золотой портсигар.

— Спасибо. — Серафен покачал головой. — Я курю самокрутки. — Он вытащил свой кисет и рисовую бумагу.

— А ты думаешь о войне? — спросил неожиданно Патрис.

— Никогда.

— Ах да, у тебя ведь есть другой предмет для размышлений…

— В таком случае, вы — первый человек, который не спрашивает, почему я это делаю. — Серафен повернулся и обвел рукой двор, заваленный строительным мусором. Патрис пожал плечами.

— У каждого что-нибудь да исковеркано, — сказал он. — У тебя, вот, душа… Но почему ты говоришь мне «вы»? Ведь мы — земляки.

— Не могу, — признался Серафен. — Вы — сын господина Дюпена.

— Это верно, я сын господина Дюпена. В один прекрасный день я, возможно, буду сыном господина советника Дюпена. А ведь когда-то он был всего-навсего кузнецом из Мэ! Но в четырнадцатом году ему удалось получить подряд на поставку для армии подков, солдатских котелков и чего-то там еще. А потом еще гранат, артиллерийских снарядов. За первым подрядом последовал второй, затем третий… Он выпустил столько снарядов, что они дождем сыпались нам на головы. На этом деле он хапнул миллионов больше, чем кусочков, из которых скроили мне физиономию. Но когда он меня увидел, то готов был отдать их все, до единого. Честное слово! Вот только не знал, кому. — И он разразился смехом, черной вспышкой озарившим его исковерканное лицо. — Со временем он, конечно, пообвыкся. Смотри! В качестве компенсации я получил от него вот это! — Патрис указал на красный автомобиль у подножия лавровой рощи, вызывающе сверкавший своими хромированными деталями.