Дом свиданий - Страница 14

Таксист прищуривает один глаз и с хитрым выражением отвечает: «Согласен! А китайские?» А-а, это, наверняка, один из тех агитаторов, что приехали недавно под видом политических эмигрантов из коммунистического Китая, основали здесь колонию и полностью захватили ряд профессий (в том числе водителя такси и гостиничного портье). Но Джонсон, не теряя мысли, тут же спрашивает: «Не вы ли стояли недавно на пристани, когда подошёл паром и кто-то, опередив меня, сел в такси?»

— Конечно, я! — отвечает таксист.

— Вы отвезли того человека в гостиницу «Виктория»?

— Отвёз!

— И пассажир там вышел?

— Если бы нет, зачем бы он ехал к гостинице?

— Допустим. А почему, высадив пассажира, вы объехали здание вокруг и остановились у сквера, вместо того чтобы ждать на стоянке возле гостиницы?

Китаец снова хитро, но чуть обеспокоенно щурится. «А у меня нюх, — говорит он. — Полицейский нюх». И пронзительно смеётся.

Американец выходит из машины и делает несколько неуверенных шагов в сторону, не зная, что предпринять. Он опасается сразу же идти к Маннеру, адрес которого, впрочем, сообщил не задумываясь; его беспокоит этот таксист, машина которого продолжает стоять у тротуара. Когда Джонсон бросает взгляд в его сторону, чтобы выяснить, кого ждёт китаец, передняя дверца машины открывается, и тот любезно указывает рукой на вход; боится, наверное, как бы клиент не заблудился в плохо освещённой аллее, где номера домов едва заметны. Джонсон отказывается от мысли обогнуть, как только что хотел, несколько домов, и нажимает на кнопку звонка. Дверь открывается сама. В прихожей Джонсон без труда находит автоматический выключатель, а прохладный воздух из кондиционера возвращает ему силы.

Эдуард Маннер, конечно же, дома и сразу выходит навстречу позднему гостю. В этот час служанки уже нет, а Маннер, как всегда, бодрствует по ночам. Но сегодня он, кажется, принял слишком большую дозу и как бы полуприсутствует, что не обещает ничего хорошего. В спальном халате Маннер выглядит довольно неряшливо, он несколько дней не брился, в торчащей во все стороны щетине теряется бородка и пышные усы, обычно подчёркивающие белизну его кожи. Глаза неестественно блестят — это действие наркотика. Джонсона Маннер не узнаёт, принимая его за своего сына, и делает комплимент по поводу его элегантного и пристойного вида; отцовским жестом стряхивает с рукава смокинга пылинку и поправляет галстук. Джонсон, для которого этот старик — последняя надежда на спасение, не протестует, он готов вести себя с ним как можно сдержаннее. И представляется решительно, но вежливо: «Я — Ральф Джонсон!»

— Какое может быть сомнение! — восклицает Маннер и улыбается так, словно перед ним ребёнок или сумасшедший. — А я — царь Борис!

И садится в кресло-качалку с подушками по краям, небрежно указывая гостю на кресло:

— Валяй, садись.

Но гость предпочитает стоять, он нервничает и хочет, чтобы хозяин его выслушал. Он упирает палец в свою грудь и отчётливо повторяет:

— Джонсон. Я — Ральф Джонсон.

— Ну конечно же! Покорно прошу меня простить! — произносит Маннер вполне светским тоном. — Фамилия, вы же понимаете… Что вообще значит фамилия? А как поживает госпожа Джонсон?

— У меня нет жены, — отвечает американец, начиная выходить из себя. — И вы прекрасно знаете, кто я!

Маннер как будто задумывается, погружаясь в мир таинственных размышлений, где образ нежданного гостя начисто исчезает. Он слегка покачивается в кресле. В ореоле свалявшейся бороды то возносится, то медленно опадает его лицо и лихорадочно сверкают глаза, двигающиеся равномерно, словно маятник. Наконец раздаётся голос Маннера, не прерывающего маятниковое движение, которое, если не отрывать от него взгляда, способно вызвать обморок.

— Конечно… Конечно… Но, мой милый мальчик, тебе следует жениться… Я поговорю об этом с Эвой… Она знает вполне приличных девушек…

— Выслушайте меня! — резко говорит Джонсон. — Я — Ральф Джонсон. Сэр Ральф! Американец.

Маннер смотрит на него, недоверчиво щуря глаза.

— А что вам от меня нужно? — спрашивает он.

— Деньги! Мне нужны деньги. Немедленно! — Джонсон спохватывается, он понимает, что таким тоном денег не просят. Надо говорить по-другому. Отчаявшись, он опускается в кресло.

Но к старику, который вновь принимается раскачиваться, внезапно возвращается благорасположение и добродушная улыбка, с которой он начинал разговор.

— Послушай, сынок, сегодня утром я уже дал тебе пятьдесят долларов. Ты слишком много тратишь… На девочек, конечно? — Развеселившись, он прищуривает один глаз и неожиданно грустно добавляет: — Если бы твоя бедная мать была жива…

— Довольно! — кричит Джонсон, теряя над собой всякий контроль. — Бога ради, оставьте в покое мою мать, жену и сестёр! Мне нужна ваша помощь. Я подпишу вам бумагу, дам закладную на моё имущество в Макао.

— Ну, это лишнее, сынок, между своими это ни к чему… Но постой, ты что-то сказал о сестрах. Чем они сейчас занимаются?

Джонсон, который не в состоянии уже видеть качающееся кресло и не в силах оторвать от него взгляд, поднимается и начинает мерить комнату большими шагами. Он напрасно теряет время с этим старым наркоманом, который, ко всему прочему, вот-вот сейчас уснёт. Проще достать деньги на том берегу, в Виктории, у богатых ростовщиков, торгующих в дешёвых лавках на Куинс-роуд. Быстро приняв решение, Джонсон покидает дом, изо всех сил хлопает дверью и быстро сбегает по лестнице, совершенно забыв о лифте.

Воздух по-прежнему влажный и душный, что особенно чувствуется, когда выходишь на улицу из помещения с кондиционером. Обшарпанное такси всё ещё стоит у тротуара. Не задумываясь над поразительной предупредительностью водителя (запоздалый клиент, которого он подвёз полчаса назад, вполне мог возвращаться домой), Джонсон машинально подходит к машине. Китаец открывает ему дверцу.

— Старая лиса, не так ли? — спрашивает китаец по-английски.

— Кто? — резко бросает Ральф.

— Господин Маннер, — отвечает водитель, многозначительно прищурив один глаз.

— О ком вы говорите? — спрашивает американец, притворяясь, что не понимает.

— Его все тут знают, — говорит шофёр, — только в его окне по ночам не гаснет свет. — Он показывает пальцем на большое окно на пятом этаже: за шторами из прозрачного тюля, образующими светлый фон, резко выделяется тёмный силуэт мужчины, который смотрит на безлюдную аллею. Одно-единственное старое такси стоит на аллее у тротуара, вежливый водитель захлопывает дверцу за усевшимся на заднее сиденье пассажиром. После чего садится на своё место, машина трогается с места и отъезжает со скоростью рикши.

Эдуард Маннер отворачивается и отходит от окна, довольно потирая руки. Оставшись в комнате один, он радостно улыбается. Хорошо бы позвонить сейчас леди Аве и рассказать о встрече, но в такой поздний час она, конечно же, спит. Проходя мимо кондиционера, Маннер переводит регулятор на одно деление назад. Потом возвращается к письменному столу и снова принимается писать. Очень скоро, быстрым и мерным шагом пройдя долгий путь от пристани, вернётся с собакой молодая служанка-евроазиатка. Нетрудно догадаться, что речь идёт об одном из огромных чёрных псов леди Авы; девушку зовут Ким. И всё же это не она, а другая служанка (так обманчиво на неё похожая, словно они — близнецы, и имя её пишется, возможно, тоже Ким, и почти так же произносится, а разницу способно уловить разве что китайское ухо), но и не та, что должна была провести эту ночь со своей хозяйкой. Да, это не та девушка, которая — неожиданно и в самую последнюю минуту освобождённая от своей обязанности леди Авой — вышла из Небесной Виллы, ведя на поводке собаку, решительным шагом поспешила на пристань Виктории и села на паром. Увидев там сэра Ральфа, она постаралась, чтобы он её не заметил, первой сошла по прибытии в Колун на берег и продолжила свою ночную прогулку в тени свисающих ветвей огромных фиговых деревьев. Такси, за которым спешил рикша, догнало её и опередило, затем, чуть позже, догнало во второй раз, теперь уже без рикши; машина очень старой марки, узнать её легко, двигалась она медленно, с наглухо закрытыми окнами. Это же такси встречается ей и в третий раз (теперь оно едет навстречу), перед самым местом назначения.