Дом (СИ) - Страница 7

Мы пересекали лужайку, когда дверь отворилась. На веранду вышел мужчина и остановился, глядя на нас. Это был дядя Паша.

На нём был странный наряд: тёмно-серое, из плотной ткани, широкое платье, доходившее почти до щиколоток, было стянуто на талии чёрным кожаным ремнём с блестящей квадратной пряжкой из белого металла. На пряжке был выгравирован рисунок — расположенная в центре окружности чёрная восьмиконечная звезда. Справа висели небольшие, из такой же кожи, ножны, прикреплённые к ремню двумя металлическими цепочками. Из ножен торчала синяя рукоятка ножа, искусно выточенная из какого-то прозрачного материала.

В другой раз я чего-нибудь бы сморозил про себя на эту тему, типа: «Цирк уехал, а клоуны остались!» — но сейчас было не до шуток. У меня мороз прошёл по коже! Первая мысль была — схватить Пашку за руку и ломануться отсюда куда-подальше, но я по инерции шёл вперёд.

Пашка толкнул меня в бок и замер. Я оглянулся на него и сказал вполголоса:

— Идём, Паш. И хватит таращиться с таким ужасом, он живой — не покойник. И он нас уже увидел. Пошли!

Мы подошли и поздоровались. Пашка еле шевелил губами и смотрел немигающим взглядом.

— Что, ребятишки, заплутали? Проходите в дом, ночь уже, давно по лесу-то ходите… устали, поди? — изобразил подобие улыбки дядя Паша и открыл дверь, пропуская нас в дом.

Мы зашли и остановились, осматриваясь по сторонам. Просторная комната была похожа на терем: стены обшиты деревянной планкой, на окнах светло-серые льняные шторы с вышитыми по низу красными цветами. В центре стол, накрытый скатертью в цвет штор с длинными кистями по краям. Стена слева занята под кухонные шкафчики и столешницы. В углу небольшая печка с выведенной через стену на улицу трубой. Справа у стены диван, накрытый плюшем зелёного цвета, а рядом, ближе к двери, тумбочка с раковиной и рукомойник.

В стене напротив входа были едва заметны две двери с прозрачными шариками вместо ручек, обшитые такой же, как и стены, деревянной планкой. В проёме между дверями висело белое полотно в рамке, испещрённое какими-то непонятными знаками, похожими на иероглифы. Над столом, неярко освещая комнату, горела одинокая лампа с оранжевым абажуром.

Пахло душицей и ещё чем-то домашним: какой-то выпечкой. Сразу захотелось есть. Я глянул на Пашку — он тоже сглотнул. Мы были уставшие и жутко голодные. Дядя Паша легонько подтолкнул нас сзади.

— Проходите, чего встали? Вон умывальник в углу и полотенце. Умойтесь и садитесь за стол. Голодные, поди?

Я кивнул и слегка улыбнулся:

— Спасибо!

Мы почти не разговаривали. Он ни о чём не спрашивал, а нам вообще было не до разговоров. Про Настю я спросить не решался, а про племянника старался не думать — но только о нём и думал!

Дядя Паша застелил стол короткой прозрачной клеёнкой, поставил на дощечку сковороду с яичницей, тарелку с оладьями, запах которых мы учуяли, ещё стоя в дверях, пиалу с деревенской сметаной и две большие керамические кружки с травяным чаем. Запах у чая был очень приятный — медово-мятный. Мне, потом Пашке, протянул по ложке и по большому ломтю хлеба.

— Ешьте. У меня наверху негде — внизу будете спать. Комнатка без мебели, на полу вам постелю.

Он зашёл в одну из дверей и начал спускаться вниз по лестнице, а мы набросились на еду. Пашка хотел мне что-то сказать, но я знаком его остановил: «Молчи… потом», — и покосился на дверь, за которой скрылся дядя Паша. У меня самого в голове был буран вопросов, и спокойным я себя не чувствовал. Вот уж поистине — всё было, как в тумане, чертовщина какая-то! Пашка чувствовал себя ещё хуже, я это видел. Он совсем сник и на меня старался не смотреть, однако ел с аппетитом, я тоже не отставал. Наевшись, мы молча сидели, ждали дядю Пашу и потихоньку клевали носом: спать хотелось ужасно, и уже ни о чём не думалось. Завтра… всё завтра!

В проёме двери показался дядя Паша и махнул рукой, чтобы шли за ним. Мы спустились вниз на небольшую площадку, освещённую тусклым светом потолочной лампы, по тесной, между двумя стенами, лесенке. Дверь в комнату напротив лестницы была открыта. На полу лежали сдвоенными два матраса, сверху накрытые одним большим покрывалом тёмного цвета. Такое же покрывало лежало свёрнутое рядом на подушках. Сбоку у двери ведро с крышкой, а рядом на табуретке небольшой бачок для воды. Всё это я успел разглядеть благодаря свету от лампы на площадке. Комнатка была небольшая и едва освещалась через маленькое подслеповатое окошко под самым потолком.

— Ночью, если приспичит, в ведро сходите. — он поставил кружку на бачок. — Здесь вода, если что. И полотенце вот, — он повесил на гвоздь, вбитый рядом с дверью, кусок белой ткани. — Света нет. Да вам и не надо, — и кивнул, бросив на нас с Пашкой угрюмый взгляд:

— Ну, отдыхайте.

Мы быстро разделись, юркнули под покрывало и тотчас же уснули.

***

Не знаю, сколько я проспал, но проснулся вполне отдохнувшим. Пашка ещё сопел под боком, уткнувшись носом мне в плечо. В комнате стоял сумрак, света от окна явно недоставало. В окошко сквозь завесу тумана ничего не было видно.

«Странно, вчера была ясная, солнечная погода, на небе ни облачка. Что за резкие перепады температуры?»

В голову внезапно ударило — бабуля! Они с Пашкиной бабой Липой, наверное, уже с ума сходят! Я сел на постели, потом поднялся, и меня качнуло. В глазах на миг потемнело. Откуда слабость? Может, простыл? Но нет, ничего такого не ощущал. Не стал углубляться в раздумья и, немного постояв, пока не исчезли круги перед глазами, быстро оделся. Пашка по-прежнему спал сном младенца.

Тут меня что-то кольнуло в запястье левой руки; я инстинктивно дёрнулся и посмотрел, что там. Не поняв, поднёс ближе к глазам: на запястье небольшой полоской виднелся прямоугольник пластыря зелёного цвета, в том месте, где кольнуло.

«Что за хрень?»

Я сорвал ппластырь, и из тонкого поперечного надреза сразу выступила кровь. Пока я тупо смотрел на это, тоненькая тёмная струйка прочертила на коже дорожку и закапала на пол. Я резко обхватил запястье и крепко прижал порез большим пальцем, лихорадочно соображая, когда успел пораниться.

«И откуда пластырь? Дядя Паша заходил и позаботился? Чушь какая-то!»

Я склонился над Пашкой: на его правой руке в том же месте, что и у меня на левой, был такой же пластырь. Я оху… обалдел! Стоял и оцепенело таращился на Пашкину руку. Пашка завозился и открыл глаза. Потянулся всем телом и, взглянув на меня, заулыбался.

— О! Ты уже встал? Ещё темно — рано! — и тут увидел мою окровавленную руку. — Ты чё, поранился? Чем это ты так?

Я стоял и переводил взгляд то на свою руку, то на Пашкину. Видимо, моё выражение лица ему не понравилось.

— Тёма, что случилось? — он порывисто сел и тут же, ойкнув, закрыл лицо руками.

— Паш, что?

Пашка посидел так с минуту, потом опустил руки и, встряхнув головой, открыл глаза.

— Да нормально всё, просто голова закружилась, — он попытался встать, но покачнулся. Я, плюнув на бежавшую из ранки кровь, подскочил и поддержал его за плечи.

— Что, опять кружится?

— Ага. В глазах потемнело и звон в ушах. Щас пройдёт… уже проходит.

— Так, ты пока сядь! — Я усадил Пашку назад на постель, а сам, откинув покрывало, быстро скатал свой матрас и пододвинул к стене. Потом помог ему подняться и усадил на скатанный валик, укрыв голые ноги покрывалом. Пашка подтянул его выше, до самой шеи. Я совсем забыл про порез на руке, из него по-прежнему текла кровь, порядком перемазав мои джинсы и закапав кругом пол. Опять обхватив запястье, плотно прижал большой палец к порезу, и глазами поискал на полу пластырь.

— Чем ты так? Надо перевязать, у тебя кровь с руки капает. — Пашка снял свою футболку и протянул мне. — Обмотай пока, я в твоей рубашке похожу, — сам закутался в покрывало и вопросительно посмотрел на меня: — Тём, ты чё молчишь? Больно, да?

Я кивком указал на его руку:

— Посмотри у себя.

Пашка вытащил из-под покрывала правую руку и, как и я, так же тупо уставился на наклеенный пластырь, и тут же попытался его сорвать.