Дом (СИ) - Страница 45
И мы сидели, негромко переговариваясь, вспоминая эпизоды прошедшего дня, а наши взгляды давно уже вели свой разговор. Это предчувствие… что вот оно, то самое, уже скоро должно произойти, страшно волновало, холодя тело, сжимая горло спазмом, понижая голос до шёпота. Мы ждали наступления этого момента. Ждали и… оттягивали, продолжая говорить ни о чём. А наша палатка — волшебный шатёр Шамаханской царицы — звала и манила. Я не выдержал первым: подошёл и, наклонившись, обнял Пашку:
— Идём, сонц, поздно уже.
— Костёр тушить?
— Пошли, он сам скоро потухнет.
Ещё днём мы натолкали в две наволочки нарезанной по берегу подсохшей на солнце травы. Получились ничего так себе подушки, вполне пригодные для сна. А главное — это было прикольно! Чувствовали себя Робинзонами, осваивающими необитаемый остров. Я бы так и подольше пожил, но Подмосковье — не Канарские острова, и дожди никто не отменял. Да и после нескольких таких вот дней жизни на природе неумолимо потянет назад — в цивилизацию, как ни крути.
Но пока что это был первый наш день и первая ночь…
Пашка уже зашёл в палатку, а я чуть задержался, чтобы убрать остатки мяса, завёрнутые в фольгу, в тень кустарника. Зашёл внаклонку, разулся, закрепил сетку и, не спеша опустившись на четвереньки, пополз к Пашке. Мы не стали закрывать окна, и в ярком свете луны чётко просматривался его напряжённый силуэт и фосфоресцирующий отблеск глаз. Мы оба были захвачены волшебством этой первой минуты… я неторопливо, крадущимся к добыче тигром, подползал к Пашке, не размыкая наших взглядов… а метроном в груди и в голове отстукивал… шесть… пять… четыре… Пашка смотрел на приближающееся смертельно опасное животное застывшим взглядом ягнёнка… три… два… один… остановка… глаза в глаза… губы в губы… вдох… выдох облегчения — моо-ой…
Палатка будто специально была создана для того, чтобы в ней заниматься любовью. И мы сдёрнули и отбросили в сторону мешавшую одежду и… любили, любили, как последний раз в жизни, как будто оба немедленно умрём, если оторвёмся, если перестанем целоваться и вжимать тело в тело, хрипя и постанывая, перекатывая и лаская друг друга в немыслимом хитросплетении рук… ног… тел…
Наконец Пашка первым подал голос:
— Тём, всё — я больше не могу… давай!
Я завёл руку за его спину, слегка повернув на бок, и медленно начал продвигаться от шеи вниз, целуя, покусывая, зализывая, стараясь не пропустить ни одного кусочка тонкой, нежной кожи на своём пути. Изучал его выпирающие рёбрышки, рисуя языком немыслимые узоры, вылизывая каждую впадинку. Пашка то замирал, то подрагивал и постанывал от моих осторожных покусываний, то выгибался навстречу в стремлении задержать ласку, то, обхватив меня ногами, притягивал к себе в нетерпении.
Но я был неумолим, продолжая пытку, дыша и наслаждаясь влажным жаром его тела. И под Пашкины всхлипы одновременно растягивал его до безумия тугую дырочку, потихоньку поддающуюся, раскрывающуюся под моими уже двумя пальцами… и наконец тремя. Пашка захлёбывался стонами, когда я находил бугорок простаты и тащил меня наверх в нетерпении. От вида Пашкиной дырочки, едва чернеющей в полумраке, у меня просто рвало крышу. Я чувствовал себя зверем, выслеживающим добычу. Я убрал пальцы и тут же приставил головку члена к желанному, сочащемуся смазкой, входу.
Хотелось зарычать и ворваться сразу, одним махом — на всю длину, забыв о всякой осторожности. Но это безумие длилось не больше секунды. Слегка продвинувшись вперёд и почувствовав, как замер и напрягся Пашка, я сразу остановился. Мне тоже было очень узко, сжимало до звёзд в глазах. Жаркие, дурманящие, скручивающие плети вожделения обхватили всё тело, я едва сдерживался, чтобы не толкнуться ещё… но замер в ожидании.
— Всё… я привык… иди дальше, — прохрипел мой храбрый заяц, мой самый лучший, самый чудесный заяц на свете, моё сумасшествие, моё лохматое счастье… мой…
Ещё толчок… ещё… ииии… мы-по-ле-те-ли… Сначала осторожно… не торопясь… потом быстрее… потом ещё… и… всё… пружины сорвало… ненасытно, ожесточённо, с дикими нечленораздельными горловыми звуками я вбивался в Пашку, а он отвечал то всхлипом, то вскриком на каждый толчок, то царапая мою спину, то бороздя и комкая под собой простынку.
Здесь, в лесу нас ничего не сдерживало, и мы полностью отпустили на волю свои желания, свой неутолённый голод обладания друг другом. Такого безудержного, дикого, животного секса у нас ещё не было. Мы пили друг друга, дыша одним дыханием, вжимались и не отпускали, стуча одним сердцем. Орали и рвали друг друга, падали в бездну и опять возвращались, и опять падали. Градус возбуждения нарастал и уже зашкаливал. Мы неумолимо приближались к развязке. И она наступила, бросив нас в самый головокружительный полёт двух тел, бьющихся и замирающих в агонии страсти. Всё выплеснуто до конца, до последней капельки: наши соки, наше дыхание, наше биение сердец, наши дикие вопли — всё. Ничего нет… нас нет! Остались пустые, невесомые оболочки, безвольно распростёртые на ложе царского шатра. Мир сомкнулся над нами, и мы, вжавшись друг в друга, окунулись в сладкий, исцеляющий сон под негромкие, баюкающие звуки леса.
***
Пять месяцев спустя…
Незаметно пролетел последний месяц лета, и мы с Пашкой пришли учиться в новую школу. Ребята в классе приняли нас настороженно и не слишком приветливо. Как потом выяснилось, в классе существовало три ступени иерархии. Как в Древнем Риме — патриции и плебеи. И третья группа — ботаники. К ботаникам причислялись отличники. Их было немного, всего четыре человека. Они держались обособленно и, кроме учёбы, их ничего не интересовало. К патрициям, как они сами себя называли, относились те, кто входил в свиту Олега Котова — лидера и вожака «патрициев». Эдакий римский Сенат из пяти человек, стоящий высоко над прочими смертными. Все остальные, соответственно, — плебеи, куда мы благополучно и влились с Пашкой.
Олег Котов, здоровый спортивный парень, был сыном директора школы и чувствовал себя её хозяином — барином среди холопов. Впрочем, в школе он никого не задирал. Его свита тоже вела себя тихо и везде следовала за своим «хозяином». Просто они считали себя эдакой элитой школы. Ну, насчёт элиты я бы поспорил. Учились они так себе, с учителями разговаривали вежливо-хамским тоном. Одноклассники презрительное отношение к себе старались не замечать, обходили их стороной и не связывались. Вот такая обстановочка была в нашем новом классе.
Мы с Пашкой тоже вели себя тихо и никому не навязывались. Правда, пара приятелей из класса у нас всё же появилась. Они сидели впереди нас, и именно они и поведали нам про существовавшее деление на «подвиды».
Вообще-то меня удивляло само это явление — наша «элита»: выпускной класс — уже не маленькие ребятишки, а вполне здоровые, взрослые мужики. Видимо, наши «патриции» задержались где-то в детстве, не наигравшись в кубики и казачков-разбойничков. Меня это смешило, но не раздражало. Хотят играться, пусть играются. Лишь бы не трогали Пашку, а за себя я был спокоен: ещё в начале года поймал на себе изучающий взгляд Котова. Свой отводить не стал. Посмотрели, так сказать, «обменялись визитками» и, думаю, друг друга поняли. Его «трон» я занимать не собирался, и они о нас забыли.
С друзьями из прежней школы я связи не терял, и мы иногда встречались и созванивались. Женька, наша сорока-всезнайка, рассказала, что Лена в Ключ так и не вернулась: родители оставили её доучиваться в Челябинске. Это была приятная новость, не хотелось пересекаться даже случайно. Тем более, что в глубине души я чувствовал вину перед Леной и ничего с этим поделать не мог. Если у неё там сложится что-нибудь со Стасом, я буду только рад — камень с души упадёт. А то, что он ей не так уж и безразличен, как она пыталась меня уверить, я заметил. Да и она ему, судя по Ленкиному рассказу, тоже.
А у нас с Пашкой наступила новая, тщательно скрываемая от всех, жизнь. Правда, побыть вместе наедине удавалось не слишком часто, хотя мы почти не расставались и иногда урывали моменты между решением задачек по физике и уравнениями по начертательной геометрии. Но нам хотелось большего — романтической обстановки, и чтобы безо всяких случайно нагрянувших родителей. Это была наша мечта, пока что невыполнимая. Мы ждали зимних каникул. Мои, как обычно, уедут куда-нибудь на отдых, и вот тогда наступит наше с Пашкой время. И уж в этот раз опека нашей сердобольной соседки Татьяны Кимовны мне точно не понадобится: мальчик вырос и может позаботиться о себе сам.