Дом (СИ) - Страница 38

Вот я стою на грубо сколоченном помосте перед сельчанами босиком, в одних трусах и в майке, со связанными руками, с петлёй на моей юной шее. На груди табличка — «ПАРТИЗАН». Но в глазах людей читается не жалость к отважному герою, как полагается по сюжету, а презрительное осуждение и мой смертный приговор. Потому что это в фильме — «партизан», на моей же воображаемой табличке я вижу другое, более ёмкое и короткое слово, и тоже на «п». В последнюю минуту перед казнью я выкрикиваю в толпу: «Товарищи! Это ошибка! Я не пи…»

Ленка в эссесовской форме выбивает из-под моих ног табуретку, прерывая прощальный монолог, петля затягивается на шее, и моё изувеченное пытками тело дёргается в предсмертной агонии.

Картинка меняется.

Я на краю обрыва с гордо поднятой головой, опять же в трусах и в майке, со скрученными за спиной руками перед шеренгой белогвардейцев. Внизу разбивается о камни морской прибой. Моё лицо ласково обдувает лёгкий ветерок. Я в последний раз поднимаю глаза на голубое, с белыми барашками облаков небо и начинаю петь:

«Прости меня, прости меня, я ухожу,

Я ухожу, наверно что-то не сложилось —

Пусть мне с тобой уютно было и тепло,

Но голова, но голова не кружилась…»*

И голос у меня не мой обычный, непопадающий в ноты, а чистый и звонкий, как у Серёжи Парамонова.

Ленка во френче и до блеска начищенных сапогах небрежно взмахивает коротким изящным стеком, отдавая приказ. Песня обрывается на полуслове. Моё изрешеченное вражескими пулями тело вздрагивает и неспешно, как в замедленной съёмке, срывается с обрыва, и плавно летит вниз, подпрыгивая на выступах, как воздушный шарик, и опускается на прибрежные камни, то скрываясь, то появляясь и покачиваясь в пене набегающих волн.

Прокрутив в голове картинки моей героической кончины, припомнил фразу из известной комедии:

«Ой, не похож! Ой, халтура! Не царская у тебя рожа!»

Да, артистом мне не быть!

Ничего так и не придумав, как ученик, не подготовившийся к предстоящему экзамену, махнул рукой: «Хрен с ним! Как будет, так и будет!» — встал с дивана, переоделся в приличествующую случаю одёжку и пошёл сдаваться на милость Божью.

На площадке опять столкнулся с соседкой.

— Тимур, говорят, тебя с Леной сегодня видели? Что, уже вернулась?

Шпионский синдикат работал в обычном режиме, без сбоев: тётя Тася успела донести оперативную информацию до «высшего руководства».

Моё терпение лопнуло, и я начал хамить:

— Ну, раз вы уже в курсе, зачем спрашивать?

— Я к тому, что завтра твои мама с папой возвращаются. Понимаешь, о чём я говорю?

— Пока нет.

— Поаккуратней там, чтобы беспорядка не было. Поздно не засиживайтесь!

На слове «засиживайтесь» Татьяна Кимовна сделала акцент, посмотрев на меня особенным взглядом.

Я продолжал хамить: — Не переживайте, мы днём успели всё сделать! — и со словами: — Хорошего вечера! — сбежал по лестнице, завершив тем самым неприятный диалог.

«Почему все знают, что я должен и чего не должен делать, кроме меня самого?»

Спасибо Татьяне Кимовне: я разозлился, и это помогло мне успокоиться и перестать мандражировать перед предстоящим разговором. На часах было половина седьмого. Я решил, что встреча должна произойти на нейтральной территории, а именно в парке, куда и направился.

Дойдя до центральных ворот, позвонил Лене и сказал, где буду её ждать — в парке у входа.

По тут же сменившемуся в голосе оттенку интонации я сразу уловил, что идея прогулки на свежем воздухе её озадачила и не слишком обрадовала, но после небольшой заминки услышал лишь краткое: «Иду!» — и минут через десять увидел знакомый силуэт в ярко-красном коротком платье.

Кокетливо размахивая круглой розовой сумочкой по тротуару шла моя Ленка — стройная, загорелая, ослепительно красивая в ярком, безумно шедшем ей платье, с водопадом светлых волос. Шла, как мега-звезда по красной дорожке, провожаемая блеском восторженных взглядов и звонкими ударами о мостовую падающих челюстей проходящих мимо мужчин, да и женщин тоже. Я даже на минуту в душе погордился, что эта дива идёт не к кому-то, а именно ко мне. Но тут же вспомнив, зачем я здесь, обложил себя мысленно крепким портовым матом и с улыбкой висельника сделал несколько шагов ей навстречу.

Ленка подошла и по хозяйски обняла меня с намерением поцеловать в губы, но я её опередил, слегка ткнувшись в щёку лёгким поцелуем и тут же притронувшись рукой к спине, повернул по направлению в парк.

— Идём! Прекрасно выглядишь. Челюсти вон до сих пор подбирают, — с усмешкой кивнул на стоявшую неподалёку группу парней, поглядывающих в нашу сторону.

— Но твоя-то на месте! Не слышу возгласов восторга, — с игриво-язвительной усмешкой возразила Лена.

— Я же сказал, что хорошо выглядишь. Хочешь чего-нибудь?

Мы проходили мимо крытого летнего павильона.

— Попозже. Давай просто погуляем. Давно в парке не была — хорошо здесь, — ответила Лена, оглядываясь по сторонам.

— Да, здорово, только народу много. Пойдём посидим где-нибудь подальше от толпы.

Я провёл Лену на ту самую скамейку, где сидел днём. Пока шли, Ленка непрерывно щебетала о своей жизни в Челябинске. О пустоголовых кривляках-одноклассницах, у которых на уме только одно: как бы обратить на себя внимание Стаса Барканова, как я понял — их классного, а может, и школьного «секссимвола». Дальше шли перечисления всех хитростей и уловок по охмурению этого самого Стаса.

По словам Ленки, он был «абсолютный кретин, самовлюблённый болван, настоящее чмо и вообще, полное дерьмо, не стоящее того, чтобы обращать на него внимание». И только такие пустышки, как эти тупоголовые дуры, могли на него запасть. И как её бесили его постоянные шуточки и подколы, особенно когда они в начале лета ходили в поход с классом.

Она, оступившись на тропинке, подвернула ногу, и Стас донёс её на руках до палатки. А она злилась и вырывалась, потому как ей было это страшно неприятно… и далее в том же духе. Очень напоминало рассказ Чехова «Длинный язык»**. Мне стало весело. Дальше я уже не слушал, а просто считал, сколько раз было произнесено имя «Стас». Насчитал двадцать пять раз. Двадцать пятый специально ждал, стоя у скамейки, чтобы дойти до ровного счёта.

— Двадцать пять! Бинго! — весело завершил я счёт, облегчённо выдохнув и прервав Ленку на полуслове:

— Садись, чё стоишь? Я уже понял, что тебе очень не повезло учиться в одном классе с таким говнюком.

— Что? Какие двадцать пять? Ты о чём? — непонимающе повернулась ко мне Ленка.

Я опять рассмеялся. Она всегда задавала сразу несколько вопросов одновременно, как выстреливала из пулемёта.

— Да не бери в голову. Так… вспомнил кое-что.

— Ладно! — продолжила она. — Что-то я всё говорю, а ты молчишь. Расскажи, куда вы ездили. Ты ведь так мне и не сказал. Это что, какая-то тайна? Или вы вернулись из деревни? Я уже собиралась туда к тебе поехать, но Татьяна Кимовна сказала, что ты в городе. Вот и решила подождать. Так где вы были? — продолжал стучать пулемёт.

— Да нигде. В деревню опять ездили. Здесь особо делать нечего.

— Тём, я соскучилась, а ты? У тебя ведь всё хорошо? Почему ты так изменился? Что происходит?

— Лена, об этом я и хотел поговорить, — я перестал улыбаться и посмотрел ей в глаза. — Ты, кстати, тоже изменилась. Даже очень! — и, не сдержавшись, усмехнулся:

— У тебя появились новые друзья, ведь так?

— Что ты имеешь ввиду? — отвела она глаза в сторону. — К тебе я отношусь по-прежнему. Ничего не поменялось, — и продолжила, нервно теребя ручку сумочки:

— Я вообще не понимаю, что у нас за разговор такой? Ты какой-то равнодушный, я тебя вообще не узнаю — не обнимешь, не поцелуешь… Разлюбил, что ли? Может, другую себе нашёл? Скажи!

Меня огорошил этот прямой Ленкин вопрос, но, поразмыслив, решил, что момент вполне подходящий для объяснения. Да и смысл затягивать, переливая с пустого в порожнее. Рассудив таким образом, я не стал увиливать от вопроса: