Дом (СИ) - Страница 31

С верхних веток куста на меня капала холодная вода, несколько колючек царапали кожу, но я ничего не замечал. На миг мне показалось, что всё вернулось — я опять нахожусь в Безвременье и, если сейчас обернусь, увижу сквозь полосы серого тумана дом и стоящего на крыльце Урода.

Картинка была настолько реальна, что меня вновь охватило почти забытое чувство страха и безысходности. Я зажмурил глаза и с силой помотал головой, отгоняя пугающее видение.

«Я дома! Я дома!» — как мантру повторил про себя несколько раз. Это помогло, хотя от вновь пережитого осталось ощущение чего-то до омерзения липкого и опасного — как будто потрогал змею.

Я посмотрел на висевшую перед глазами ленту и потянул её к себе за концы вместе с веткой, к которой та была привязана. Сразу отвязать не удалось — узел был мокрый и то и дело выскальзывал из рук, а ветка с шумом возвращалась назад, обдавая меня градом холодных брызг. К тому же неприятно царапали колючие ветки. Помучавшись несколько минут, кое-как всё же отвязал. Больше не думая, сунул мокрый комок в карман, поднял коробку и, выбравшись наконец из колючих объятий, быстро пошёл назад из леса.

Хотелось поскорей покинуть это место. Подумал, что Настя неспроста выбрала именно куст боярышника: вряд ли кому-то захотелось бы лезть за лентой через колючки. Со стороны же увидеть коробку было невозможно. По крайней мере пока не опадёт листва.

Забирать домой свою находку я и не думал. Там спрятать её было негде, а нарываться на вопросы моей вездесущей бабули было опасно по понятным причинам: она бы одними вопросами не ограничилась. Я решил спрятать её где-нибудь возле горелого дома, хотя пока даже не представлял, где именно.

Решение нашлось сразу, как только подошёл к дому. Крыльцо! Боковина крыльца была заколочена тремя широкими досками, две из которых отошли и держались неплотно. Я оторвал их с одной стороны и раздвинул пошире, чтобы можно было просунуть внутрь коробку. Заглянул в открывшееся отверстие. Внутри в земле было небольшое углубление, куда я её и поместил, накрыв валявшимся неподалёку куском обгоревшего по краям толя. Вернул доски назад и прибил их, используя вместо молотка кусок кирпича.

Теперь нужно было найти Пашку. Но сначала решил зайти домой, переодеться и поесть. Бабули дома не было, и это было большой удачей, учитывая мой расхристанный вид и футболку, прорванную в нескольких местах о ветки боярышника. Пришлось сходить в душ и обработать ранки перекисью, а потом смазать царапины «Левомеколем». Ничего другого заживляющего в доме не было: бабуля признавала только это «чудодейственное средство» на все случаи жизни.

Быстро перекусив пирожками с луком и яйцом и запив их мятным чаем, я опять отправился к Пашкиному дому. Произошедшее ночью, моё идиотское поведение утром и, наконец, мои переживания — всё отодвинулось на задний план. Ну, не совсем отодвинулось. Особенно мысли про наш с Пашкой переход на новый уровень отношений. Моё сумбурное, придурошное поведение после пробуждения не давало мне покоя. Сейчас всё произошедшее виделось совсем в другом свете — оно меня больше не шокировало. Почему? Не знаю. В этом тоже стоило разобраться. Пока что были одни вопросы, и не было ответов. Я решил отложить всё это на потом.

Сейчас нужно было увидеть Пашку и рассказать про Настин подарок — коробку с деньгами. А что в ней именно они, я не сомневался ни секунды.

Пашка был дома. Я застал его за сборами: он что-то засовывал в свой рюкзак, вокруг открытой сумки валялись разбросанные вещи. Остановившись в дверном проёме и охватив одним взглядом представшую передо мной картину, я усмехнулся. Он замер и резко обернулся, настороженно посмотрев мне в глаза.

— Паш, что происходит?

— А что происходит? — он продолжал настороженно смотреть.

— Я первый спросил. Объясни, что ты делаешь?

Объяснения не требовались. Я и так уже всё понял: он решил вернуться в город. Я сделал шаг к нему и протянул руку. Но он отпрыгнул, как испуганный зверёк, и со злостью произнёс:

— Я что, должен перед тобой отчитываться? Вали, откуда пришёл! Я тебя не звал!

Чем агрессивней вёл себя Пашка, тем более спокойным становился я и никуда уходить не собирался. Быстро подойдя к нему вплотную, резким движением вырвал рюкзак, который он держал перед собой обеими руками, и, отбросив его в сторону, притянул Пашку к себе. Он рычал и вырывался, но я держал крепко и не отпускал. Наконец он затих. Я осторожно приподнял его голову, взяв за затылок и, наклонившись, тронул губами горячий висок.

— Прости, я идиот! Никуда ты не поедешь, я тебя не отпущу.

Так мы и стояли какое-то время: я, прижав его голову к себе, успокаивающе перебирал спутанные вихры и раскрытыми губами проводил то по виску, то по щеке, то по уголку повлажневшего глаза, а он — обдавая меня горячим дыханием пониже плеча.

— Пойми, я никуда и никогда тебя не отпущу! Забудь, что было утром. Не хочу оправдываться. Бабуля пришла не вовремя, и… и я растерялся. Повёл себя, как последний придурок. Я правда ни о чём не жалею. Сейчас не жалею!

— Сейчас? — хриплым шёпотом переспросил Пашка. — Значит, утром жалел?

— Паш, мне нужно было время, чтобы понять, что с нами случилось. Понимаешь?

Я отстранил его от себя, не разжимая объятий, и посмотрел прямо в глаза:

— Давай не торопить события?

Я был с ним не до конца честен и понимал это. И он это тоже понимал. Между нами стояла Лена. И хотя мы не произносили её имени вслух, оба подумали сейчас о ней. Она незримо здесь присутствовала, словно третий невидимый участник нашего разговора.

Пашка отстранился от меня и сел на диван, сцепив руки в замок и наклонив голову.

— Хорошо, не будем их торопить. Сядь!

Он хлопнул ладонью рядом с собой. Я сел, а он продолжил:

— Тём, мне тоже нужно время. Я не знаю, как там будет дальше, когда ты поймёшь и что-то решишь. Но смотреть на твои «муки разума» у меня нет никакого желания.

Он говорил медленно, взвешивая каждое слово. Было видно, что это не спонтанная речь. Он об этом думал и принял какое-то решение. И оно мне уже заранее не нравилось.

— Погоди, Паш! — я тронул его за руку.

— Не перебивай! Ты говорил — я слушал, теперь моя очередь. Я тоже думал про нас и про тебя утреннего. И знаешь, Тём, я тебе не верю!

Он сделал жест рукой, предупреждая мои возражения.

— Выслушай до конца! Я очень хочу тебе верить, но не могу. Не получается. Тебе то, бля, хорошо и всё нравится, то ты уже жалеешь, и я должен идти лесом, куда подальше.

Он встал и, засунув руки в карманы, то ходил по комнате, то останавливался напротив меня.

— Определись, чего ты хочешь, можешь это принять или нет. Я уже давно определился и, Тём, как раньше — уже не получится. Тебе надо время подумать? Думай, но без меня. Мне по-любому нужно сейчас в город. Завтра я уеду, а ты… Ты — думай!

Он дошёл до окна и повернулся ко мне спиной.

— А теперь уходи и не мешай мне собираться. Счас что-то обсуждать у меня не то настроение. Я не флюгер, чтобы быстро поворачиваться, в какую сторону подул ветер.

Я смотрел на него и не узнавал. Куда делся мой улыбчивый, безбашенный, язвительный друг? Пашка уже не выглядел обиженным, взъерошенным зверьком. По мере того, как он говорил, голос становился уверенней, а слова безжалостней — били, не боясь ранить. Закончив, он обернулся и посмотрел на меня. Взгляд был твёрдым и ожидающим. Типа, я всё сказал — можешь уже отвалить.

Я не стал комментировать то, что услышал:

«Хрен с тобой! Решил ехать — езжай. Может, так действительно будет лучше. За неделю ничего не случится, а там и я вернусь».

Одному здесь делать было нечего. Я уже мысленно представлял себе эту неделю без Пашки. Но уговаривать не буду. Пусть хотя бы раз сделает так, как сам решил.

И хоть я злился, в глубине души сознавал, что он был прав — нам обоим нужно было обо всём подумать. А ещё из головы не выходила Лена… Я должен был сделать выбор. И каким бы он ни был, для меня будет тяжёлым и болезненным в любом случае. По живому резать больно! Вспомнились слова, сказанные мамой: