Дом (СИ) - Страница 2

— Вот ты сам подумай: слухи про дом ходят? Ходят! Тут точно что-то нечисто, силы какие-нибудь замешаны. Не зря же говорили, что дядь Паша сектантом был. Значит — чёрная магия!

Я не выдержал и ржанул, глядя на этого придурка. Бегает туда-сюда, глаза бешеные, руками размахивает — щас взлетит!

— Ага, нашествие сектантов. Пришли, парня замочили, Настьку с отцом съели, а домик подожгли, шоб мусор за собой не убирать. Ах-ха-ха! Г-гринпис, бля! Не… я помру щас! — вытирал я набежавшие на глаза от смеха слёзы, — Магия-то тут при чём, умник?

Пашка на минуту застыл, задумавшись, прижав палец к губам:

— Ладно, пусть не секта. Хватит ржать! Смотри! Я так думаю… Дядь Паша в доме держал что-то ценное — ну там, доллары, золото. А племянник случайно об этом узнал. Он позвонил кому-то из своих… ну… скорей всего, бандитам. У него же не зря ксива фальшивая. Ну вот… Те приехали, дядь Пашу с Настькой убили и закопали где-то в доме, в том же погребе или где поблизости. А потом и парня замочили, чтоб не делиться. Ну и, чтобы никто там не ходил и случайно трупы не нашёл, решили дом поджечь и… и пустили слух, что дом проклятый.

— Слушай, отец Браун, зачем этому парню было кого-то звать? Он что, сам справиться не мог? Ясен перец, что его дядя Паша и мочканул. Это ж очевидно! Напились, чёт не поделили, в итоге племяш стал жмуриком. А может, он в погреб сам неудачно свалился с перепоя. Ребятня же видела, что у него из пуза палка торчала.

Пашка готов был меня убить: расхреначил его такую очешуительную версию. Тут его лицо осветилось новой гениальной мыслью:

— Слушай, у тебя фонарик есть?

— И чё?

— Давай, сходим посмотрим?

— Чего «давай»? Куда сходим?

— Да в дом тот, блин. Чё непонятного? Ну, не выходит он у меня из головы. Пока сам не посмотрю — не успокоюсь. Пошли, а?

— Паш, ты идиот? Тебе сколько лет? Блин, детский сад, штаны на лямках!

Меня эта вся фигня с домом начала уже доставать. Два великовозрастных придурка вступили в отряд «Юные следопыты» и отправились за приключениями на свою пионерскую жопу.

— Давай ты сам туда сходишь, а потом мне расскажешь. Вместе поржём! — у Пашки сделалась такая рожа, куда там коту из мультика про Шрека.

— Тём, а вдруг там эти, ну, дядь Паша с Настькой… Они ж неупокоенные. Ну и… свой дом сторожат, — и, пожевав губу, продолжил:

— Сам подумай: вокруг деревни лес на хрензнаетсколько километров. Куда им было бежать? Автобус ночью не ходит — только с утра. Да и это вообще отпадает: не уезжали они утром, их бы увидели. Не-е, их точно убили! Полиция лес кругом прочёсывала — никаких следов. Говорят, даже с собаками искали, — и опять с несчастно-просящей физиономией. — Ты чё, меня одного отпустишь? — и с ехидцей, сощурившись. — Или ты боишься?

«О, как! Я — трус, а он — герой! Приехали!»

— Всё, я понял: ты ссышь туда идти. Сидит мне тут — «децкий са-ад… станы на ля-я-мках…»

«Этот говнюк меня ещё и передразнивает! Вот обезьяна!»

Сам себе удивляюсь: вот почему он меня никогда не бесит? Другой бы на его месте уже бежал до канадской границы.

— Ладно, идём! Смотреть там уже нечего — это просто полуразрушенный дом. До нас всё посмотрели и проверили. А за то, что я за тобой туда потащусь, ты мне будешь должен… эээ… — я задумался, чего бы такого пожелать, чтобы ему идти расхотелось.

Пашка смотрел на меня с тревогой и нарастающим заранее возмущением.

— О! — я поднял палец вверх. — Будешь бегать со мной по утрам!

Я думал, его удар щас хватит.

— И сколько мне с тобой бегать? Мы в дом только раз собрались сходить, — подпрыгнул от возмущения Пашка.

«Не ну, цирк на выезде!»

— Будешь бегать, пока тебе не понравится, — ржал я, — а потом и сам не захочешь останавливаться. Или так, или — никак! А один ты туда не пойдёшь! Ты ж у нас везунчик: или доска какая-нибудь тебе на башку упадёт, или в погреб свалишься. Так что — забудь! Или бег!

— Ладно. Ты сам потом откажешься со мной бегать.

Я даже не сомневался: этот задохлик что-нибудь обязательно придумает, чтобы отмазаться от утренней пробежки.

— Пошли уже, юный натуралист-кладоискатель!

— Пошли! Только… У меня есть ма-аленькая поправочка! — продолжал испытывать моё терпение Пашка.

— За один осмотр дома — бег в полшестого утра… каждый день и без выходных — это слишком! Хамишь, парниша!

«Ну вот! Я теперь ещё и хам! Ваще малыш оборзел!» — я про себя над ним угорал. Нет! С этим недоразумением мне никогда не будет скучно!

— Раз ты у нас такой Фома неверующий и призраков не боишься, — продолжал нудить Пашка, — сначала посидишь в доме один. Два часа! Я тебя на улке у домика подожду. Если тебя там никто не сожрёт — потом вместе в погреб слазаем. Идёт?

— Идёт, идёт! Но сначала поедим: ты меня утомил!

«Идёт? Я это правда щас сказал? Чума-а!»

Кажется, у меня поехала крыша, раз я на такой бред подписался!

«Оспади-и! Вот за что мне всё это? Сам придурок, и меня идиотом сделал!»

Перекусив у Пашкиной бабули, мы зашли ко мне за фонариком и отправились в конец деревни — к проклятому дому.

***

И вот я, балбес великовозрастный, — связался чёрт с младенцем! — сижу в добровольном заточении в этом идиотском доме на чудом уцелевшем табурете. По углам валяются полусгоревшие обломки мебели, истлевшие куски то ли занавесок, то ли покрывал, банки, бутылки и прочий мусор заброшенного дома. Всё покрыто слоем копоти и пыли однотонного бурого цвета. Табурет подо мной при малейшем движении пошатывается, издавая неприятный скрипучий звук, как будто провели песком по стеклу.

Я, вообще-то, трусом себя никогда не считал, и с нервами у меня всё в порядке. Но этот скрип в тишине пустого полутёмного дома был неприятен. Из мелких щелей задувал порывами ветер, покачивая длинную свалявшуюся паутину, свисающую с потолка серыми лохмотьями. В голову лезли разные глупости: мне начинало казаться, что это кто-то невидимый ходит и задевает клочья паутины. Я даже начал чувствовать чей-то взгляд, наблюдающий за мной. Невольно захотелось обернуться, но я заставил себя сдержаться: здоровенный детина испугался в пустом доме. Кого? Бабайку, которым пугают расшалившихся детей?

Я встал, поприседал, подёргал руками из стороны в сторону, заглянул в соседнюю комнату. Проходить не стал — там была такая же разруха: полусгоревший массивный шкаф, куски телевизора на полу рядом с обломками стола, осколки ещё чего-то, железный, почерневший от обгоревшей краски, скелет кровати с разорванной металлической сеткой. Я хмыкнул про себя: «Раритет! Неужели на таких ещё спят?»

Из комнаты был вход ещё в одно небольшое помещение. В нём ничего не было, только в полу зиял чёрный квадратный проём погреба — Пашкина конечная цель. Больше осматривать было нечего.

Походив бесцельно по комнате, я сел на табурет и начал перебирать в памяти прошедшие полгода…

***

В одиннадцать лет в моей жизни произошло одно очень важное событие — у меня появилась подружка. Её звали Лена со смешной фамилией Батькова. Папу-военного перевели в наш пригородный гарнизон, а Ленка пришла в наш класс. Она сразу заметила меня — высокого красавца-брюнета с карими глазами — ха-ха! — а я её.

Пшеничная коса до пояса, светло-серые рысьи глаза с маленькими чёрными зрачками, ехидненькая улыбка небольшого розового ротика, аккуратно вздёрнутый носик — классические черты славянской внешности, для меня самой привлекательной в целом мире. Такой внешностью была наделена природой моя мама. Правда, в отличие от Ленки, улыбка у моей мамы была замечательная — как будто свет зажёгся. Как написал один русский поэт: «Не потому, что от неё светло, а потому, что с ней не надо света…» Красиво сказано! Это про мою маму — Наталью Николаевну.

Но Ленка только с виду казалась язвой и ехидиной — такое слово есть вообще? На самом деле она была отличным другом, первой зачинщицей наших бесконечных проделок — на подростковом слэнге значится как попадалово — и… и была в меня влюблена. Да и я в неё тоже… Куда ж я денусь, родимый! Мы с ней чуть ли не с двенадцати лет целоваться начали… Но я сейчас не об этом…