Дом (СИ) - Страница 12

— Дай нам свечку или светильник поставь. Мы же не кроты, в темноте сидеть, — сказал громким полушёпотом ему вслед.

— Свечку не дам — дом ещё спалите. А светильник заработать надо, хе-хе! Будете меня слушать — получите. Посмотрю, как вы сегодня… — и, не договорив, вышел.

Настроение было тягостное. Где-то там жили люди: учились, работали, радовались, смеялись, плакали — жили! А наш мир — эта комната три на три метра. Наш мир, ха! Наша тюрьма! Как это могло с нами произойти? Почему мы? Ответа не было.

Мне вспомнился роман Дюма «Граф Монте-Кристо». Там главный герой просидел в заключении четырнадцать лет. Один! Но это ведь всего-навсего фантазия автора. Он точно знал, что герой его сбежит, станет богат, отомстит за себя. Мы же ничего про себя не знали. Мы не в сказке — это реальная действительность, и к нам никто не придёт на помощь.

Четырнадцать лет! Эта цифра вселяла ужас. Мне всего семнадцать, и эта жизнь, между прочим, была не такой уж и короткой, каждый год казался длиною в вечность: столько разных событий в нём было — и хороших, и не очень. Но больше, конечно, хороших. Я рос в самой лучшей семье, где меня любили, где обо мне заботились. За многое, конечно, попадало — так, не сильно, больше прощали.

Пашка всегда рядом, друзья по школе и по команде, Лена. Я только сейчас понял, как был счастлив. То есть тогда я не чувствовал никакого счастья, я просто жил своей обычной жизнью. Иногда мне даже было скучно или хотелось уйти от всех и побыть одному. Каким же я был дураком!

Вокруг меня был целый мир! Свобода! Иди, куда хочешь, занимайся, чем хочешь! Я только сейчас начал понимать — сколько же интересных вещей прошло мимо меня из-за лени или откладывания на потом! И при этом я ещё мог маяться от скуки, а иногда даже хандрить! Злился на кого-то… Да я бы их сейчас — всех своих недругов — ну просто расцеловал бы! И столько было ещё непрочитано книг, которых я уже не прочитаю. Столько фильмов, которых никогда не увижу!

А ещё было очень жаль бабулю, маму, отчима. Они ведь любили меня очень! Им там сейчас, наверное, плохо без меня. Я даже чувствовал в какой-то степени себя виноватым перед ними: они меня так любили, а я исчез и принёс им столько переживаний…

А вот про Лену думать не хотелось. Это была запретная тема, слишком больная. Просто мысленно пожелал ей поскорей забыть меня и жить дальше.

Вот такие безрадостные мысли витали в моей голове. Я лежал не двигаясь, чтобы не потревожить Пашку, вспоминал свою счастливую, безмятежную жизнь, заранее прощался с прежним миром и даже не замечал, что по моему лицу текут слёзы, пока Пашка не протянул руку и молча не стал их вытирать.

— Давно проснулся? — севшим от слёз голосом спросил я.

— Да не очень. Ты, наверное, про своих вспоминал? Я тоже скучаю и сильно переживаю. Маме с бабулей сейчас нелегко, плачут, поди.

— Что мы можем сделать? Нужно подождать, может, потом выход сам найдётся. Давай вставать, поесть надо.

Я потёр двумя руками лицо, стирая тягостные мысли и слёзы, скатал свой матрас. Пашка сел на пол, прислонившись к валику спиной. Его половину убирать не стали, о предстоящем не говорили — всё делали молча.

— Я тебе сейчас отвар налью, — сказал, протягивая Пашке мокрое с одной стороны полотенце, — оботрись пока.

Я решил весь отвар отдать Пашке — ему это нужнее, чем мне. Света от окна почти не было, и в темноте приходилось всё делать наощупь. Я налил из термоса в стакан немного горячего отвара — старался не перелить, чтобы не обжечься, нашёл в темноте Пашкину руку и сунул в неё стакан.

— Паш, не обожгись, пей потихоньку.

Потом мы так же, наощупь, поели. Это был пирог с какими-то грибами и картошкой и молоко в бутылке. Мы его так из бутылки и пили — по очереди. И пирог по очереди откусывали. В комнате стояло такое напряжение, что казалось — воздух звенел: мы ждали Урода.

Я подсел к Пашке и просунул ему руку за спину, прижав к себе покрепче. Он был как тряпичная кукла, даже не шевельнулся.

— Паш, да не переживай ты так сильно! Я никуда не уйду — с тобой буду. Не бойся: это не больно, потом тебя сразу отваром напою. Я просил его тебя не трогать, но он не послушал, сказал, что ты выдержишь.

— Я слышал, — едва прошелестел губами Пашка.

Больше мы не разговаривали, просто сидели, и каждый размышлял о своём.

Я подумал о том, что мне было бы намного легче, если бы переживал только за себя, а потом понял, что вру сам себе — нихрена не легче! Без Пашки мне бы легче не было! Плохо бы мне было без Пашки, он, может, единственная тонкая ниточка, которая меня связывает с моей прошлой жизнью, и пока он рядом — я буду стараться выжить. Я нужен ему так же, как и он мне.

Опять послышался звук открываемой задвижки. В освещённом проёме открывшейся двери показался Урод со своей табуреткой и контейнером. Он достал что-то из контейнера и прицепил к стене. Комната озарилась голубоватым светом, и мы с Пашкой невольно зажмурились. На стене висел маленький квадратик светодиодного светильника.

— Вот, лампу вам поставил. Там кнопка есть, спать будете ложиться — отключите. Днём тоже отключайте, если светло. — и угрюмо посмотрел на Пашку: — Давай, малец, на матрас садись.

Пашка встрепенулся и, молча встав, перешёл на расстеленный матрас. Я взял свою подушку и положил одну на другую. Сел возле Пашки и хмуро глянул на Урода:

— Я с ним рядом буду, мешать не стану, не бойся.

Урод захихикал себе под нос:

— Сиди, кто тебя боится! Если что, себе с другом хуже сделаешь, не мне — расселю вас по комнатам. Держи вот лучше марлю, как надрежу — сразу пережимай.

Он пододвинулся к Пашке, подложил под его руку клеёнку, смазал запястье пахучей мазью и тут же, одним молниеносным движением, полоснул по тонкой Пашкиной руке.

Я невольно вздрогнул и зажмурился, поэтому едва успел пережать запястье куском марли. Пашка был белый, как мел. У меня сжалось сердце, но я старался быть спокойным. Этого психа лучше не злить: неизвестно, какую пакость он ещё придумает. Я помог Пашке улечься поудобней на подушки и отвернул его голову к себе.

— Паш, смотри на меня, не надо туда поворачиваться.

Пашка еле заметно кивнул и прикрыл глаза. Урод подставил к разрезу колбу и отодвинул мою руку с марлей: в колбу из разреза тоненькой струйкой побежала кровь, постепенно наполняя ёмкость. Смотреть на это было невыносимо, но я смотрел, как заворожённый, и не мог отвести взгляд. Когда колба наполнилась на одну четверть, Урод забрал у меня марлю и закрыл ею порез.

— Держи крепко и подольше, — кивнул он мне, — потом пластырь наклеишь.

— Можешь сам немного подержать? Я его отваром напою.

— Ладно, пои, — усмехнулся Урод, убирая клеёнку и колбу в контейнер. — Ты за него больше, чем за себя переживаешь. Хороший друг — повезло мальцу!

Он не спеша перехватил у меня Пашкину руку, а я встал, чтобы налить отвар. Пашка встрепенулся и, тоненько захныкав, схватил меня за штанину.

— Тёма, не уходи! Мне без тебя страшно!

— Да ты что, малыш! Я только отвар тебе налью, сейчас вот корзину придвину — и сяду.

Урод смотрел на нас с ехидной улыбочкой, будто мы обезьянки в зоопарке. У меня от ненависти всё внутри кипело, но я сдерживал себя, как мог, виду не показывал. Если сорвусь — неизвестно как ещё отреагирует эта сволочь, вдруг опять отсадит Пашку в другую клетку, а я этого допустить не мог. Налив полстакана отвара, подул, чтобы чуть остудить: Пашке придётся пить лёжа. Урод тем временем убрал марлю и быстрым движением наклеил на ранку пластырь.

— Отдыхайте пока, после обед вам принесу, — И с этим ушёл.

— Сволочь! — прошептал я ему вдогонку. Как же я его ненавидел!

Пашка выпил полстакана отвара, притянул меня за руку к себе и, уткнувшись носом в плечо, уснул.

«Господи! Неужели к этому можно привыкнуть? — невольно обратился я к богу, бережно укрывая и обнимая Пашку поверх покрывала. — Если ты поможешь нам выбраться отсюда, от этого ублюдка, обещаю — до конца жизни буду ценить каждую минуту, никогда никому не причиню зла, и никогда, слышишь, никогда не брошу Пашку! Мы с ним теперь связаны кровью! И мы хотим жить! Помоги нам, Господи!»