Дом с фотографиями - Страница 1

Елена Шерман

Дом с фотографиями

(отрывок из ненаписанного романа)

Этажом выше играли на фортепиано, и нежные грустные звуки сливались с тихим шумом ночного дождя за окном. Ночью нельзя играть на музыкальных инструментах, но такие странные жильцы подобрались в этом старом небольшом доме, что никто ни слова не говорил любителю ночных серенад - седоватому, встрепанному человеку неопределенного возраста с прозрачными глазами безумца. Возможно, он был музыкантом или преподавателем музыки - в прошлом, конечно, в прошлом; в сегодняшнем это был одинокий домосед, не то пенсионер, не то инвалид, всегда, даже в жару ходивший в серой вязаной кофте, рукава и воротник которой украшали почерневшие катышки свалявшейся шерсти. На затылке у музыканта была аккуратная лысина, как тонзура у католического монаха; два-три белых волоска смотрелись на голом пространстве, как позабытые нерадивым жнецом колоски на убранном поле.

В доме было всего шесть квартир, по две на каждом этаже, и пятеро жильцов - одна квартира стояла пустая, и госпожа Анни, глухая кокетливая старушка, несколько раз в неделю менявшая слуховые аппараты в виде заколок различных форм и цветов, уверяла его, будто там водятся духи и по ночам слышатся голоса: "но я не могу их разобрать, мсье Октав, я почти ничего не слышу, вот если бы вы своим молодым ухом припали к двери.." Он не торопился исполнить желание старухи, но и не удивлялся. В конце концов, если в квартире №4 жил призрак человека, почему бы ему не жить и в квартире №3? К тому же нечисть из квартиры №3 была необыкновенно учтива, никогда ему не досаждала, и он был доволен, что на его лестничной площадке на втором этаже не живет ни один нормальный человек.

Старушка жила в квартире под ним, музыкант над ним, а рядом с музыкантом жил наркоман - тихий, спокойный, воспитанный молодой человек; его родители из провинции снимали ему квартиру в дорогом квартале, искренне веря, что их малыш учится в Эколь нормаль. Наркоман редко ночевал дома, не чаще, чем странное, эфемерное создание, живущее на одном этаже с мадам Анни - мужчина, облачающийся в женский облик и продающий свою любовь. Его клиентами были богатые арабы, одного из них он видел в окно, когда рано-рано утром он подвез своего любовника на дорогой спортивной машине под самый дом. Согласитесь, благородный поступок, редко какой клиент оказывает такую услугу проститутке. Правда, странный человек был очень красив: не мужчина, не женщина, что-то среднее, редкое и привлекательное.

В эту дождливую летнюю ночь ни наркомана, ни проститута не было дома, глухая старушка давно спала, и сумасшедший музыкант мог наслаждаться своими симфониями. Некоторое время он пытался угадать, какой это композитор, потом от имен музыкантов мысль перескользнула к собственному имени: не назвал ли он себя сегодня в разговоре с продавцом Огюстом вместо Октава? Бабочкой закружилась на миг тревога, и тут же упала на пол, обожженная и умирающая: не все ли равно, имена так похожи, что даже в случае ошибки собеседник будет уверен, что ошибся он: ему сказали "Октав", он услышал "Огюст", не все ли равно, Октав, Огюст, Антуан, Пьер, Жан, Жан-Пьер... Дрянной город Париж. Чтобы там не врали путеводители.

Днем спать, ночью бодрствовать - режим зверя или призрака, но он, будучи и зверем, и призраком, вел такой образ жизни не из желания следовать традиции. Просто ночью к нему приходило прошлое. Не отогнать, не избавиться от него. Пустая кухня, газ, зажженный для кофе, бессмысленного, когда не можешь спать. Уж лучше выпить воды.

Он никогда не знал заранее, что придет. Всегда желанным было детство, но оно приходило редко, как лакомство не на каждый день. Отрочество мучило, слишком памятные годы, все тогда начиналось - начинали дуть тревожные ветра, вскоре превратившиеся в бурю. Но чаще всего приходила юность.

Сегодня пришел дом с фотографиями. Он отчетливо видел поваленное взрывом дерево с яркими желтыми листьями, трупы кур посреди двора, битое стекло, скрипевшее под тяжелыми ботинками. Вечер не по-осеннему жаркого дня не принес облегчения, было душно, по лбу катился пот. Кирпичный одноэтажный дом был цел и невредим, только взрывной волной выбило окна и снесло двери.

Он вошел в прохладу чужого дома. Крошечные сени, на полу валялось зеленое ведро, и сразу - гостиная, как это бывает в деревенских домах. Старые, но опрятные вещи, стойко несущие свою службу: темно-коричневый старый сервант с поваленной посудой, комод, в центре - круглый стол, покрытый белой свисающей скатертью. Эти люди ценили порядок. Вокруг стола пять стульев. На стенах - множество черно-белых фотографий. Любопытство еще не успело умереть в нем, он подошел и стал с интересом их рассматривать. Старые мужчина и женщина в черном, темном, на женщине - черный платок, тонкие губы подобраны, на груди - медальон, наверно, из золота; на мужчине барашковая шапка. Фотография, похоже, еще тридцатых годов, эти люди давно умерли. А вот, наверно, еще живые: свадьба, в центре невеста в белом, смущенный жених, рядом - подружка невесты в коротком платье по моде 60-х и дружка в смешном пестром галстуке. Молодожены уже старики. Вот и крестины, вот отдельно толстый карапуз, вот девочка лет 12-13-ти - это в нее превратился карапуз или это его сестра? Еще свадьба, еще крестины, он начал уставать и хотел уйти, как вдруг ударило: увидел отца.

С фотографии, где были снята пара: полная женщина в полосатом платье и мужчина в костюме с галстуком, на него смотрел отец. Приглядевшись к одежде, он понял, что это не может быть отец, потому что одежда была по моде 20-летней давности, а вид у мужчины на фотографии такой, как у отца, когда он видел его в последний раз, и все же сходство было необычайным. Сколько он не всматривался в лицо, не мог найти отличия. У него мелькнула мысль снять эту фотографию со стены и забрать с собой, но суеверная мысль остановила его. Он дал клятву не брать ничего, он не мог ее нарушить.

Долго потом ему казалось, что он мог и ошибиться, ведь люди часто выглядят старше или моложе на снимках. Это мог быть отец, но неудачно сфотографированный 20 лет тому - так, что он кажется на снимке почти стариком. Он знал, что отец бывал в этих местах, и кто знает, и он хотел спросить у отца, но так и не вышло, не получилось, а теперь и не спросишь: отец лежит на центральном кладбище, в хорошем месте, где он всегда хотел, а рядом с надгробием отца точно такое же гранитное надгробие сына, на котором высечено имя и дата 1970-1995; на надгробии его подлинное имя, а не кличка Огюст-Октав-как он там, и вообще могила аккуратная, приятно положить цветы. Последняя мечта - лично положить цветы на свою могилу, последнее, что осталось от всех мечт, но ведь и это не сбудется. Если б он еще мог испытывать человеческие чувства, он сказал бы: "очень жаль".