Дом обреченных - Страница 16

— То, чему вы оказались свидетелем в тот день, и чего вы не помните, случалось здесь и раньше. Это наследие крови Пембертонов, откуда оно взялось, никто не знает, но оно проявляется в форме ужасного безумия. У вашего отца не было ни таинственной лихорадки, ни загадочной болезни; он попросту стал жертвой безумия Пембертонов. Через поколения проходят истории о диких убийствах и странных смертях. Некоторые из легенд, которые вы слышали о Херсте, основаны на реальных событиях нашей истории, и для местных это повод избегать нас. Мы известны как проклятый род, проклятие наше — в дурной крови, и это обрекает любого и каждого из Пембертонов на судьбу самую ужасную, какую только можно себе вообразить.

Я взглянула на него в полном изнеможении. Я была усталой и бессильной, измотанной, словно проехала много миль.

— Любого и каждого из Пембертонов?

Он серьезно кивнул.

— Если верить истории, которую рассказал мне сэр Джон, ни один из Пембертонов за всю историю рода не избежал этого. Тем или иным образом, в разное время сумасшествие может проявиться.

— Но ведь это же абсурдно! Даже если безумие наследственно, оно редко поражает все потомство и обычно минует одно-два поколения.

— У нас не так. Мы — обреченный род.

Обреченный. Бесплодный. Безнадежный. Значит, вот чем обусловлена эта атмосфера мрачности, которую я почувствовала вокруг дяди Генри. Возможно, вследствие некоторых смутных воспоминаний детства, может быть, услышав разговоры взрослых о неизбежности рока, но вид моего дяди напомнил мне, что он — обреченный человек.

— Это притянуто за уши, Колин. Я не могу в это поверить.

— Почему же, как вы думаете, ваша мать забрала вас отсюда? Чтобы вы не смогли вспомнить то, чему были свидетельницей в роще? Возможно. Но я думаю, она увезла вас отсюда в надежде, что может спасти вас от судьбы, которая вас ожидала.

— Нет, нет, нет, — повторила я несколько раз, — это бессмысленно, я отказываюсь в это верить.

— Сэр Джон убил себя, выбросившись из восточной башни. Его родной брат Майкл отравил свою мать и себя. Это идет в глубь времен, далеко в глубь. Мой собственный отец избежал рока, погибнув от несчастного случая. Иначе и он тоже прошел бы путь всех Пембертонов.

— Мне плохо, Колин. Проводите меня обратно в дом.

Мы оба неуверенно встали, я оперлась на него. Сказанное им раньше о том, что я буду настроена против него за то, что он сказал мне правду, начинало сбываться. Колин стал носителем очень плохих известий; он превратил мою жизнь в кошмар, и в эту секунду все мое негодование было направлено против него.

Он, должно быть, почувствовал это, возможно, по моему встревоженному тону, или по тому, что я не смотрела на него.

— Я не хотел вам всего этого рассказывать. Это не привело ни к чему хорошему. Все же вы должны были знать. Вы настаивали. Теперь моя единственная надежда, Лейла, что вы немедленно покинете Херст, вернетесь в Лондон и начнете новую жизнь с вашим Эдвардом. Забудьте нас. Никогда о нас не вспоминайте.

Мы вышли из конюшен и вернулись домой в молчании. Рука Колина крепко поддерживала меня, когда мы поднимались по лестнице, дом был молчалив и полон плохих предчувствий. Когда мы остановились у моей двери, я оттолкнула его в попытке показать, что могу обойтись без его помощи.

— Я не уеду из Херста, — заявила я резким тоном.

— Ничего хорошего это вам не принесет.

Я не могла дать этому определения или выразить в словах, но какая-то высшая сила заставляла меня остаться в этом доме еще на некоторое время. Я не знала, что я собираюсь делать и почему, но в глубине души решила, что должна остаться.

— И можете передать бабушке, что я присоединюсь к ней за чаем, — уверенно добавила я.

Стоя перед зеркалом туалетного столика, я выпрямила спину и расправила плечи, как солдат на смотру. То, что мне предстояло, возможно, станет одним из самых важных моментов моей жизни. Бабушка явно была очень важной персоной, и я подозревала, что именно она, а не дядя Генри, распоряжается хозяйством Пембертонов и их богатством. Если это правда, и Абигайль Пембертон является Королевой Викторией местного масштаба, тогда у нее должны быть ответы на множество вопросов, которые я собиралась задать. Вопросы касались моей родословной, моей крови, моего собственного прошлого, моих отца и матери и моего места в семье. Прежде чем стать миссис Чемпион и превратиться в представительницу дальней ветви рода Пембертонов, я должна была узнать все.

Часы после разговора с Колином были утомительны, проведены во внутренней борьбе в попытке удержать связь с реальностью. Меньше чем за сорок восемь часов я прошла через такие пугающие открытия, что мой мозг с трудом воспринимал их. То, что задумывалось как приятный визит к давно утерянным родственникам, обернулось полной противоположностью. Мое неожиданное появление в Херсте нарушило повседневное спокойствие родственников до такой степени, что они были растревожены и, возможно, возмущены таким вторжением. И те благословенные воспоминания, на которые я надеялась, обернулись кошмаром.

Меня все больше и больше изумляла сила духа моей матери. Я всегда знала, что ей пришлось перенести множество тягот, чтобы обеспечить мне нормальную жизнь. Одинокой женщине, да еще с ребенком, никогда не бывает легко. И все же благодаря твердости и мужеству она сделала это. Но теперь, когда я узнала правду, скрывавшуюся за ее мучительным молчанием, правду о гибели ее мужа и сына, и тот факт, что ее дочь оказалась свидетельницей этому, и то, что испорченная кровь Пембертонов, возможно, обрекла ее ребенка на подобную же участь, я испытывала перед ней даже большее благоговение.

Итак, теперь я была совершенно готова к встрече с бабушкой Абигайль.

Я резко постучала в дверь, громко и уверенно. Необходимо было сразу же дать ей понять, что, какой бы таинственной властью над семьей она ни обладала, я сама по себе и не похожа на остальных. Я вошла в комнату и сразу почувствовала, что мои ожидания не были обмануты, — властность этой женщины ощущалась с порога. Это было чем-то похоже на визит в монастырь, возглавляемый могущественной и деспотичной настоятельницей. Атмосфера была безмолвная и внушительная, мебель — крепкая и представительная, стены, гардины и растения казались пропитанными непреклонным духом хозяйки.

— Пройди вперед, чтобы я могла рассмотреть тебя, — раздался холодный голос.

Она восседала в кресле с высокой спинкой, лицо ее скрывал полумрак. Абигайль Воксхолл Пембертон сидела неподвижно, в черном платье с воротником, сжимавшим ее шею. Я осторожно приблизилась, готовясь к бою, и встала там, где, как мне казалось, она желала меня видеть.

— Подойди ближе, дитя. — Это был холодный приказ. — Мне восемьдесят лет, и мои глаза плохо видят. Как я рассмотрю тебя, если ты стоишь так далеко? — Бесплотный голос как будто парил в темноте.

Придвинувшись ближе, я почувствовала раздражение от ее слов и тона. Ясно было, что она за эти несколько секунд уже составила полную оценку и суждение обо мне. И пока я стояла перед ней, пытаясь разглядеть ее лицо, находившееся под покровом темноты, у меня шевельнулось мимолетное воспоминание: в газете, которую я незадолго до этого прочла, публиковались странные рассказы американского моряка по имени Пери, прорвавшего изоляционистскую политику Японии, этой таинственной страны, которую не видел ни один европеец. Из его сообщений возникли причудливые рассказы, которые регулярно печатала лондонская «Таймс», один из них пришел мне сейчас на ум. Император Японии никогда никому не показывает своего лица, он сидит за ширмой, поскольку считается, что он слишком благороден, чтобы позволить себя рассматривать. Именно это я и ощутила сейчас, стоя перед этим восседающем на троне матриархом, который, казалось, не склонен был показывать свое лицо.

— Ты робко приближаешься. Боишься меня, да?

— Мое поведение вызвано уважением, а не страхом.

— Еще один шаг, Лейла. Свет слабый, а я в последнее время не очень хорошо вижу. Вот так лучше. Видишь лампу на столе, справа от тебя? Поднеси ее повыше, чтобы осветить твое лицо.