Дом обреченных - Страница 12

Я усмехнулась.

— Не беспокойтесь. Конечно, со мной все в порядке. Объясните остальным, ладно? Эта поездка на поезде оказалась более утомительной, чем я думала. Извините меня.

Ступеньки скользили подо мной, как будто я летела, не касаясь их ногами. Моя голова была в тумане, мысли путались. Потрясение от этой новости было во много раз тяжелее, чем от известия о смерти тети Сильвии. Оно изменило Херст, оно изменило мою мать, оно изменило прошедшие двадцать лет и, в конечном счете, изменило меня.

Не знаю, как долго я лежала в этот день в постели, но когда я наконец подняла голову, чтобы выглянуть в окно, длинные оранжевые лучи заходящего солнца косо заглядывали в комнату. Я не могла успокоиться несколько часов. Одно дело — оплакивать жертв холеры, и совсем другое — убийцу. Что он должен был испытывать, когда агония заставила его совершить такое злодейство? Мое сердце болело о бедном, психически неуравновешенном безумце, подведенном к краю забытья и забравшем с собой своего единственного сына. Маленький Томас, семи лет от роду, был заколот своим отцом, который не ведал, что творит. «Папа, — кричали моя душа, мое сердце, — поэтому ты обратил нож против себя? У тебя был миг просветления, когда ты увидел (слишком поздно!), что ты наделал и не смог вынести этого страдания?»

Я оплакивала свою мать и ее горе, и годы одиночества, которые она провела в отвратительной нищете лондонских трущоб, защищая своего единственного ребенка и от прошлого, и от настоящего.

Так вот ради чего я вернулась в Херст. Я нашла то, что искала: свою семью и свое прошлое. Что пришлось пережить моей матери за все эти годы! Ни разу ни о чем не сказав мне, она всматривалась в мое лицо и видела их лица. Как нести такую ношу женщине в одиночку! Если бы только она могла все рассказать мне, мы могли бы разделить с ней наше горе. Но она этого не сделала, чтобы избавить меня от страданий. Теперь я вновь оказалась в Херсте, и мне открылась страшная тайна, которую в течение двадцати лет она так скрывала!

Выплакав последние слезы, я обнаружила, что за окном темно, завывает яростный ветер, а я голодна. Я провела в этой комнате десять часов, сокрушаясь над прошлым. Теперь настало время вернуться к настоящему. Я решилась на это ради моей матери, ведь она не хотела бы, чтобы я проводила годы, оплакивая ее уход. Я не должна больше часами задерживаться на том, что нельзя изменить. Так что я переоделась, причесала волосы и решила с этого момента вернуться к жизни, чего, как я знаю, желала бы моя мать.

Но, кажется, у судьбы в запасе нашлись и другие сюрпризы.

Я прикладывала влажные салфетки к своим распухшим глазам, когда кто-то поскребся в дверь, заставив меня застыть и прислушаться. Звук настойчиво продолжался, как будто в комнату пыталось проникнуть маленькое животное, пока я не открыла дверь и не обнаружила стоящую за ней Марту.

— Можно войти? — спросила она.

— Конечно. Прошу. Я уже собиралась выходить.

— Мы очень беспокоились о тебе, Лейла. Тео рассказал нам о том, что было сегодня утром. Мне очень жаль. Нам всем очень жаль.

— Спасибо.

Она проследовала за мной в комнату и закрыла за собой дверь.

— Если мы казались отчужденными прошлым вечером, то теперь ты знаешь, почему. Каждый из нас боялся случайно сказать что-нибудь. Мы понятия не имели о том, известно ли тебе об отце и брате. И, как оказалось, мы были правы.

— То же самое мне говорил и Тео. — Я снова села у туалетного столика и продолжала укладывать свои волосы. В отражении я видела, как Марта медленно расхаживает по комнате, взглянув сначала на портрет моей матери, потом, прочитав этикетку на моем флаконе с туалетной водой и остановившись у ночного столика, чтобы посмотреть лежавшие на нем книги. Все это вызвало у меня четкое впечатление, что она обдумывает, что ей сказать теперь.

— Дядя Генри говорил, что тебе сделали предложение.

— Да. — Я улыбнулась зеркалу.

— Он красив?

— Да, очень. Вы все познакомитесь с Эдвардом перед свадьбой. И тоже полюбите его, я знаю. Он очень интересный мужчина и совершенный джентльмен.

— Он, кажется, архитектор?

— Один из лучших в Лондоне.

— Какая ты счастливая, Лейла.

Я вновь взглянула в зеркало и обнаружила, что Марта наблюдает за мной. Снова в ее глазах была тяжелая тоска, непоколебимая жалость, которую, кажется, я вызывала у нее. Теперь, когда я знала правду о смерти моего отца, в этом не было необходимости. Единожды приняв правду, ее легко переносить.

— Марта, что-то случилось?

— Нет, — слишком поспешно ответила она, — ничего. Знаешь ли, мы уже поужинали, но Гертруда отложила тебе кое-что. Она думает, ты, должно быть, голодна.

— Верно. Спасибо.

Завершив туалет, я почувствовала, что выгляжу вполне пристойно, чтобы присоединиться к компании внизу. Не считая покрасневших век и нового знания, я была той же самой Лейлой Пембертон, которая прибыла вчера. Только теперь все стало другим. Моей семье не нужно было следить за своими словами или избегать определенных тем, или кидать друг на друга взгляды украдкой. Мы все были свободны, мы снова могли стать полной семьей.

Когда мы вышли за дверь, нас напугал дядя Генри. Он был по-отечески озабочен.

— Извини, я думал, вы слышали, как я подошел.

— Нет. — Он заставил мое сердце учащенно забиться, внезапно возникнув из сумрака.

— С тобой все в порядке, Лейла? Тео…

— Да, да. Теперь все хорошо. — Я решительно закрыла за собой дверь и обернулась, послав дяде свою самую приветливую улыбку. Но когда мой взгляд остановился на его лице, меня охватило какое-то странное ощущение, точно как прошлым вечером.

— Что-то не так?

— Нет, я… — Прижав ладонь ко лбу, я попыталась прогнать это чувство. Но теперь, когда мои глаза встретились с его глазами, оно вернулось, более сильное, чем до того, это ощущение неизбежности рока. Что такое было в дяде Генри, что вызвало такую реакцию? Было ли это волнение от забытых воспоминаний? Я явно видела в нем моего бедного отца, воспринимая дядю Генри как его замену. Но ведь… я испытала это ощущение прошлым вечером, прежде чем узнала истинную причину смерти отца. Что это было, почему дядя Генри заставил меня внезапно почувствовать себя такой фатально беспомощной? Обреченной?

— Может быть, тебе лучше остаться здесь?

— Нет, дядя Генри, правда…

— Она давно не ела, дядя Генри. Вот в чем дело. Давайте проводим ее вниз и накормим Гертрудиным пирогом с говядиной и почками.

Голос Марты был мягким и приятным. Чем больше я ее слушала, тем выше ценила сестру Колина, поскольку она была добра и терпелива со мной. И, кроме того, полна сочувствия. Ведь она тоже трагически потеряла мать и отца.

— Ну-ка, Лейла, пойдем. Внизу тепло. А горячий тодди вернет жизнь этим щечкам.

Я оперлась на руку дяди Генри, и мы спустились по лестнице. Чувствуя его надежность, я с ужасом видела, что зловещая атмосфера по-прежнему окружает меня, хотя не понимала, почему.

Тетя Анна и Колин находились в гостиной, когда мы трое вошли. Когда я начала протестовать против того, чтобы есть в лучшей комнате дома, тетя Анна и слушать этого не хотела.

— Ну, тогда, по крайней мере, в салоне, — просила я.

— Ерунда. А теперь надо сесть и положить ноги на эту скамеечку. — Она хлопотала вокруг меня на манер матери. На ее шее и груди мерцали бриллианты, шифон ее наряда издавал свистящий звук, а кринолин на металлических обручах скрипел, когда она нагнулась за скамеечкой для ног. — Вот так. Удобно?

— Спасибо вам, тетя Анна. — Я откинулась в кресле, с приятным сознанием того, что все теперь будет хорошо.

И тут я поймала взгляд Колина — он не сводил с меня глаз.

Полуулыбка скривила его губы.

— Так, значит, мой кузен Теодор, как в пословице, шила в мешке не утаил, да? И они хотели держать вас подальше от меня именно поэтому. Вы не находите в этом вопиющей иронии?

— О, Колин, успокойся!

Он натянуто улыбнулся Марте. Но когда тетя Анна метнула на него сердитый взгляд, я вспомнила ее поведение прошлым вечером — слишком напряженные попытки что-то скрыть. Это осталось в ее манере, как будто Теодор сказал мне не все, как будто там было еще что скрывать.