Дом на берегу - Страница 69

Покачиваясь и спотыкаясь, процессия достигла податного дома и там остановилась; с помощью веревки барана удалось утихомирить, и мужчина с вилами сорвал покрывало и обнажил лицо женщины перед Джоанной и Хорнуинком. На вид ей было не больше тридцати пяти, и в глазах ее читался такой же ужас, как в глазах барана, на котором она сидела. Ее темные, грубо обкромсанные волосы торчали в разные стороны, как сухая солома. Когда женщина, вздрагивая всем телом, склонила голову перед Джоанной, завывания толпы смолкли.

– Мэри Розгоф, признаешь ли ты свою вину? – прокричал Хорнуинк.

– Признаю и смиренно прошу простить меня, – ответила она сдавленным голосом.

– Говори громче, чтобы слышали все, и скажи нам, в чем твой грех.

Бледное лицо несчастной зарделось, когда она подняла голову и посмотрела на Джоанну.

– Не прошло и шести месяцев после смерти моего мужа, как я легла с другим мужчиной, и поэтому лишилась права на земли. Я умоляю госпожу о снисхождении и, сознаваясь в совершенном грехе, прощу вернуть мне земли. Если у меня родится внебрачный ребенок, все земли перейдут к моему законному сыну, и он поступит со мной так, как сочтет нужным.

Джоанна сделала знак новому управляющему подойти ближе и, когда он наклонился, что-то прошептала ему на ухо. После этого он вновь повернулся к кающейся грешнице и произнес:

– Милостивая госпожа не может закрывать глаза на столь гнусное прегрешение, но коль скоро ты перед всем честным народом признала свою вину, она милосердно возвращает тебе конфискованные земли, которыми ты владеешь на правах аренды.

Женщина склонила голову и пробормотала слова благодарности, затем, со слезами на глазах, спросила, не должна ли она сделать еще что-нибудь, чтобы искупить свой грех.

– Разумеется! – презрительно ответил управляющий. – Слезь с барана, который с позором доставил тебя сюда, подползи на коленях к часовне и исповедуйся в своем грехе перед алтарем. Брат Жан выслушает твою исповедь.

Двое мужчин, которые держали барана, грубо стащили женщину и бросили ее на колени на землю, и пока она ползла, путаясь в своих юбках, к часовне, по толпе прокатился протяжный стон, словно эта крайняя степень чужого унижения могла каким-то образом приглушить их собственные угрызения совести. Монах подождал, пока женщина подползет к его ногам, и затем повернулся и вошел в часовню; несчастная последовала за ним. Хорнуинк подал знак конвоирам, и они отпустили барана, который, обезумев от страха, ринулся на толпу. Люди с визгом расступались, раздались взрывы истерического хохота, затем его выгнали на тризмиллскую дорогу и стали швырять вдогонку снежки, палки, все, что попадало под руку. Внезапно наступившая разрядка мгновенно подняла настроение: люди смеялись, шутили, бегали, стараясь извлечь максимум удовольствия из этого неожиданного развлечения, предоставленного им в промежутке между зимой и едва успевшим начаться строгим Великим постом. Вскоре толпа рассеялась, и перед податным домом не осталось никого, кроме Джоанны, управляющего Хорнуинка и стоявших поодаль Роджера и Трифренджи.

– Ну вот и все, – сказала Джоанна. – Сообщите моим слугам, что я готова ехать. Больше ничто не держит меня в Тайуордрете, кроме одного дела, но им я займусь по дороге домой.

Управляющий пошел вниз по дорожке готовиться к отъезду, слуги открыли перед хозяйкой дверцу повозки, и тут Джоанна повернулась к Роджеру.

– Вот видишь, народ доволен, не в пример тебе! – сказала она. – Теперь они и подать будут платить с большей охотой. Обычай заслуживает внимания, поскольку внушает страх, и он с успехом может быть распространен на другие поместья.

– Избави Бог, – ответил Роджер.

Джеффри Лампетоу не преувеличивал, когда говорил о краске у нее на лице, но, возможно, виновата была духота внутри податного дома – краска струйками стекала по щекам Джоанны. По мере того, как она полнела, ее лицо становилось все более отечным, с нездоровым багровым румянцем. С того времени, когда я видел ее в последний раз, она как будто постарела лет на десять. Ее когда-то прекрасные карие глаза потускнели и стали жесткими, как агат.

Она вытянула руку и тронула за локоть Роджера.

– Пойдем, – сказала она. – Мы слишком давно знаем друг друга, чтобы лгать и изворачиваться. У меня с собой послание к Изольде от ее брата сэра Уильяма Феррерса. Я обещала передать ей лично. Если ты попытаешься воспрепятствовать мне и запрешь свою дверь на засов, я приведу пятьдесят человек и они ее выломают.

– А я найду пятьдесят других – от Тайуордрета до Фауи – и они встанут у них на пути, – ответил Роджер. – Но если желаете, вы можете последовать за мной в Килмерт и попросить принять вас. А даст она вам на это согласие или нет, я сказать не берусь.

Джоанна улыбнулась.

– Даст, – сказала она, – даст. – И подобрав юбки, она в сопровождении монаха направилась к повозке.

В прежние времена Роджер помог бы ей подняться в экипаж, а сейчас это входило в обязанности нового управляющего Хорнуинка, который, зардевшись от гордости, отвешивал ей низкие поклоны; Роджер прошел к воротам позади часовни, где он оставил своего пони, вскочил на него и, ударив каблуками, выехал на дорогу. Тяжелая повозка с Джоанной и монахом прогромыхала вслед за ним. Несколько сельских жителей, задержавшихся дольше остальных, проводили взглядом экипаж, который удалялся по промерзшей дороге мимо стен монастыря в направлении общинного луга. В часовне зазвонил колокол, и я, увидев, что расстояние между мной и Роджером увеличивается и есть опасность потерять их из виду – бросился бежать. Сердце бешено колотилось у меня в груди, в ушах свистел ветер. Вдруг я увидел, что повозка остановилась, сама Джоанна выглянула наружу и помахала рукой, подзывая меня. Задыхаясь, я подошел ближе – свист ветра в ушах усиливался, переходя в оглушительный гул. Вдруг все прекратилось, и я обнаружил, что стою, покачиваясь, возле бьюика, в то время как часы на церкви св. Андрея отбивают семь раз, а Вита, высунувшись из окна машины, делает мне какие-то знаки, и миссис Коллинз и мальчики изумленно таращат на меня глаза.

Они говорили все одновременно, перебивая друг друга, а мальчики еще и смеялись. Я услышал, как Микки сказал: «Мы видели тебя, ты бежал вниз по холму, такой смешной!..» А Тедди добавил: «Мама махала руками и кричала, а ты будто не слышал и смотрел в другую сторону!» Вита сидела за рулем и разглядывала меня поверх опущенного стекла. «Садись лучше в машину, – сказала она, – ты же еле стоишь на ногах», и раскрасневшаяся от волнения миссис Коллинз открыла мне заднюю дверцу с противоположной стороны. Я машинально подчинился, забыв о собственном автомобиле, оставленном на стоянке. Бьюик тронулся с места, и мы поехали по дороге, огибавшей деревню, в сторону Полмиара.

– Хорошо, что мы поехали этой дорогой, – заметила Вита. – Миссис Коллинз сказала, что так короче, чем если ехать через Сент-Блейзи и Пар.

Я никак не мог вспомнить, куда они ездили и как вообще тут оказались, и хотя свист у меня в ушах прекратился, сердце по-прежнему бешено колотилось в груди, и я чувствовал, что вот-вот начнется головокружение.

– В Бьюде здорово! – заявил Тедди. – Мы занимались серфингом, но мама не разрешала нам заплывать на глубину. Там в океане такие волны, намного больше, чем здесь. Надо было тебе поехать с нами.

Бьюд – ну конечно! Они поехали в Бьюд, а я остался дома. Но как меня занесло в Тайуордрет? Когда мы проезжали мимо приюта у подножия Полмиарского холма, я посмотрел в сторону Полпи и долины Лампетоу и вдруг вспомнил – Джулиан Полпи не захотел дожидаться гнусного спектакля во дворе податного дома и отправился пешком к себе на ферму, зато Джеффри Лампетоу был в толпе среди тех, кто швырял в барана камнями.

Теперь все кончено. Это никогда больше не повторится. Миссис Коллинз говорила Вите что-то, кажется, просила высадить ее на вершине Полкерриского холма, а дальше я помню, что ее с нами уже нет и машина подкатывает к Килмарту.