Дом на берегу - Страница 67
– Дорогая, – сказал я, – пожалуйста, попытайся понять, потерпи немного. У меня сейчас переломный период, и я не в состоянии принять решение относительно нашего будущего. Это как если стоишь на берегу и ждешь прилива, чтобы броситься в воду… Не знаю, как тебе объяснить.
– Я готова броситься куда угодно, лишь бы ты взял меня с собой, – отозвалась она.
– Я знаю… Знаю…
Она вытерла глаза, высморкалась; ее заплаканное лицо стало таким удивительно трогательным, что я и вовсе растерялся.
– Который час? – спросила она. – Мне нужно ехать за мальчиками.
– Поедем вместе, – сказал я, обрадованный возможности продлить перемирие, чтобы оправдаться не только в ее глазах, но и в своих собственных. Вернулось бодрое настроение; атмосфера, накалившаяся было из-за взаимной злобы и неизлитой горечи, разрядилась, и отношения между нами стали почти такими же нормальными, как раньше. Этой ночью я вернулся из ссылки в гардеробной, к которой сам себя приговорил; сделал я это не без некоторых сожалений, однако надо быть дипломатом. Кроме того, я находил тахту несколько жестковатой.
Стояла прекрасная погода, и два дня – субботу и воскресенье – мы провели купаясь, плавая на яхте и выезжая на пикники вместе с мальчиками. Вновь войдя в роль мужа, отчима и хозяина дома, я втайне готовился к следующей неделе. Мне во что бы то ни стало нужен был день, когда я мог бы остаться совершенно один. И Вита, сама того не подозревая, предоставила мне такую возможность.
– Знаешь ли ты, что у миссис Коллинз есть дочь в Бьюде? – спросила она в понедельник утром. – Я обещала, что мы свозим ее туда на машине на этой неделе. Мы оставим ее у дочери, а на обратном пути, ближе к вечеру, заберем. Что скажешь? Мальчикам эта идея нравится, и мне тоже.
– Сейчас самый разгар отпусков. – Я намеренно сделал вид, что не одобряю эту затею. – На дорогах будут пробки, а в Бьюде – толпы туристов.
– Пустяки, – сказала Вита. – Можно выехать пораньше, езды туда каких-то пятьдесят миль…
Я напустил на себя вид загнанного отца семейства, у которого вечно не хватает времени, чтобы разобраться со всеми навалившимися на него делами.
– Если ты не против, я останусь, а вы поезжайте без меня. Бьюд в разгар августовской жары не слишком меня привлекает.
– О'кей… О'кей… Без тебя нам будет даже лучше.
Поездку наметили на среду. Поскольку в этот день посыльные из продуктовых лавок к нам не приезжали, меня это вполне устраивало. Если они отправятся в половине одиннадцатого и заберут миссис Коллинз по дороге назад около пяти, то сюда вернутся часов в семь, не раньше.
День в среду выдался чудесный, солнечный, и, провожая глазами бьюик, увозивший все мое семейство, я думал о том, что у меня есть по меньшей мере восемь часов – на очередное путешествие и последующее восстановление сил. Не теряя времени, я поднялся в гардеробную и достал из чемодана пузырек С. Жидкость в нем была на вид точно такая же, что и у препаратов А и В, однако на дне имелся коричневатый осадок, как у микстуры от кашля, которая простояла всю зиму и о которой не вспомнили до наступления новых холодов. Я вытащил пробку и понюхал содержимое: ничего особенного, по цвету и запаху оно чуть-чуть напоминало воду, которая длительное время оставалась в закупоренной бутылке. Я отмерил четыре деления и перелил жидкость в верхнюю часть трости, затем, решил приберечь это на будущее, завинтил набалдашник и налил новую дозу в мензурку, которую нашел среди склянок на полке в бывшей прачечной.
Странное это было ощущение: вновь оказаться там, зная, что ни в подвале, ни в доме, кроме меня, нет никого из нынешних обитателей – ни Виты, ни мальчиков, – тогда как вокруг, во мраке, возможно, притаились люди из моего загадочного мира, которые лишь ждали часа, чтобы предстать перед моими глазами.
Проглотив содержимое мензурки, я прошел бывшую кухню и сел, подобно зрителю, занявшему свое место в партере перед самым поднятием занавеса и началом такого долгожданного третьего действия пьесы.
Однако на сей раз то ли актеры объявили забастовку, то ли что-то не заладилось у режиссера: занавес моего частного театра не поднимался, на сцене ничего не происходило. Так просидел около часа – ничего. Я вышел во внутренний дворик, надеясь, что свежий воздух как-то ускорит переход, но время не менялось: по-прежнему было утро, среда, середина августа. Выпей я стакан воды из-под крана – результат был бы тот же.
Ровно в полдень я вернулся в лабораторию и налил в мензурку еще несколько капель. Я уже использовал этот прием однажды – обошлось без пагубных последствий.
Я вернулся во внутренний дворик, просидел там до часу дня, однако по-прежнему ничего не происходило. Тогда я поднялся наверх и перекусил. Очевидно, со временем содержимое пузырька С потеряло силу, или же Магнус забыл добавить туда какой-нибудь ингредиент, без которого смесь не действовала. Если так, я уже совершил свое последнее путешествие: занавес поднялся, и под хлопьями снега я отправился в путь через Тризмиллский ручей – и вновь опустился, когда я оказался возле туннеля. Опустился навсегда…
Этот вывод меня просто ошарашил. Я потерял не только Магнуса, но и лишился доступа в другой мир. Этот мир был здесь, вокруг меня, но отныне он стал недосягаемым. Обитатели этого мира продолжат без меня путешествие во времени, а я вынужден идти своим курсом, день за днем, ведя бог знает какое монотонное существование. Связь между столетиями прервалась.
Я еще раз спустился в подвал и снова поднялся наверх, полагая, что, быть может, от ходьбы по каменным плитам, от соприкосновения с древними стенами в меня проникнет какая-нибудь сила, и в дверях котельной я увижу Роджера или вдруг замечу Робби, выводящего из конюшни своего пони. Я знал, что они здесь, – и не мог их увидеть. Как и Изольду, ожидающую, когда стает снег. Они живут в доме, они реальны, а вечный странник, призрак – это я.
Желание увидеть их, услышать, оказаться среди них было таким сильным, почти непереносимым – казалось, мой мозг охвачен пожаром. Я не мог усидеть на месте и не мог заставить себя заняться каким-нибудь делом в доме или в саду; день был потерян, и часы, которые обещали стать волшебными, пролетали впустую.
Я выгнал из гаража машину и поехал в Тайуордрет – я был в таком состоянии, что вид знакомой приходской церкви воспринял как издевательство. С каким бы удовольствием я ее уничтожил, оставив только южный придел да монастырскую часовню, чтобы еще раз увидеть все это, увидеть стены монастыря вокруг кладбища. Я доехал до стоянки на самой вершине холма, за поворотом на Тризмилл, и припарковался, прикидывая в уме, что, может, если пойти к Граттену пешком через поля, воспоминания о том, что я уже однажды видел, заполнят образовавшийся во мне вакуум.
Стоя возле машины, я потянулся за сигаретой, но не успел поднести ее к губам, как меня всего передернуло с ног до головы, словно я наступил на электрический провод. Никакого плавного перехода из настоящего в прошлое, вместо этого – боль, искры из глаз, гром в ушах. «Ну вот, – мелькнуло у меня в голове. – Сейчас я умру». Затем искры пропали, гром затих, и я увидел на вершине холма, где я стоял, толпу людей: крича и толкаясь, они спешили к какому-то строению, находившемуся за дорогой. Со стороны Тайуордрета появились еще люди – мужчины, женщины, дети, – кто шел, кто бежал. Строение, которое притягивало их как магнит, было неправильной формы, со свинцовыми переплетами на окнах и с боковой пристройкой, напоминавшей небольшую часовню. Мне уже довелось однажды видеть эту деревню – в Мартынов день, но тогда я смотрел на нее со стороны луга, что за стенами монастыря. На сей раз не было ни лотков, ни бродячих музыкантов, ни забитых животных. Воздух был свеж, и прохладен, канавы – занесены снегом, который, по-видимому, лежал уже несколько недель и стал серым и твердым. На месте луж, на дороге образовались маленькие ледяные кратеры, а пашни от бесснежного мороза почернели. Мужчины, женщины и дети были все как один укутаны в теплые одежды с капюшоном, лица были суровы – они напоминали хищных птиц. Чувствовалось, что они не расположены шутить и веселиться, – это была толпа, ожидающая жестоких развлечений, публичной расправы. Я подошел ближе к строению и увидел крытую повозку, стоявшую у входа в часовню, и слуг, которые держали лошадей за поводья. Я узнал герб Шампернунов и почти одновременно увидел Роджера: скрестив на груди руки, он стоял на крыльце.