Дом на берегу - Страница 6

Как давно это было. Теперь дом выглядел совсем иначе: изрядно перестроен и отделан в современном стиле. Однако и сейчас в нем чудилось их незримое присутствие; по крайней мере, первые несколько дней это ощущение меня не покидало. Сегодня, после эксперимента, в моем восприятии что-то изменилось. Если бы в те далекие времена я почаще заглядывал в подвальное помещение, я бы, вероятно, почувствовал, что дом хранит память и о чем-то ином.

Я вылез из ванны; вытерся, надел чистое белье, закурил сигарету и спустился в музыкальный салон (так принято было здесь называть гостиную), потому что родители Магнуса любили музицировать и петь дуэты. Мне не давал покоя один вопрос; можно ли уже наконец выпить – это было бы сейчас очень кстати. Но, рассудив, что лучше перестраховаться, чем потом кусать локти, я решил обождать еще час.

Я включил проигрыватель и наугад взял из кипы пластинок одну сверху – Бранденбургский концерт № 3 Баха – в надежде, что это поможет мне восстановить душевное равновесие и самообладание. Однако Магнус, должно быть, перепутал все пластинки и конверты, когда приезжал сюда в последнии раз, поскольку, когда я наконец устроился поудобней на диване у камина, на меня хлынули не размеренные аккорды Баха, а беспокойный, тревожный рокот «Моря» Дебюсси. Наверное, Магнус слушал эту запись, когда приезжал на пасхальные каникулы. Странно. Я всегда считал, что он не любит романтиков. Вероятно, я ошибался, хотя, кто знает, за эти годы его вкусы могли измениться. А может быть, его проникновение в неизведанный мир пробудило в нем тягу к музыке, завораживающей мистическими звуками, таинственными заклинаниями морского прибоя? Видел ли Магнус, подобно мне сегодня, морской рукав, глубоко врезавшийся в сушу? Видел ли он зеленые луга, такие сочные и яркие, голубой залив, наступающий на долину, каменные стены монастыря, расположившегося у холма? Как знать! Он ничего мне не сказал. Столько всего не удалось выяснить во время этого дурацкого телефонного разговора! Сколько всего недоговорено!

Я дослушал пластинку до конца, но она не успокоила меня, скорей, наоборот. Теперь, когда музыка стихла, дом казался странно безмолвным. Рокот приливов и отливов «Моря» все еще звучал у меня в голове. Я прошел через холл в библиотеку, посмотрел в окно на море. Оно было синевато-серое, только кое-где западный ветер гнал рябь, темными пятнами выделявшуюся на поверхности, хотя в целом море было спокойным, почти без волн. Совсем не такое, как то бурное синее море, которое открылось моему взору сегодня днем в том, ином, мире.

В килмартском доме две лестницы, по которым можно спуститься в полуподвальное помещение. Первая, из холла, ведет прямо в подвал и котельную, откуда можно выйти на задний дворик, патио. Чтобы попасть на вторую, нужно пройти через кухню и уже оттуда спуститься к черному ходу, который вел в старую кухню, подсобку, кладовку и прачечную. Именно эту прачечную Магнус и превратил в лабораторию.

Я спустился по второй лестнице, повернул в дверях ключ и снова оказался в лаборатории. Она ничем не напоминала клиническую лабораторию. На выложенном каменными плитками полу, под небольшим с решеткой окном еще стояла старая мойка. Рядом находился открытый очаг и глиняная печь, вделанная прямо в толщу стены, где в старые времена пекли хлеб. В затянутом паутиной потолке торчали ржавые крюки, на которых когда-то, должно быть, подвешивали засоленное мясо, окорока.

Магнус держал свои странные экспонаты на полках, сколоченных из реек и прибитых вдоль стен. Были среди них и скелеты, но в основном в химическом растворе хранились экспонаты в натуральном виде, только потерявшие со временем свою окраску. Было непросто определить, что это за существа. Насколько я мог разобрать, там, вроде бы, были эмбрионы кошки, а может, крысы. Мне удалось распознать только два экспоната – обезьяньи головы. Одна, с гладким черепом, в прекрасном состоянии, походила на лысую головку нерожденного младенца с нераскрытыми глазами. Из второй головы в соседнем сосуде мозг был вынут, теперь он, темно-коричневый и тоже законсервированный, хранился рядом в отдельной банке. В других колбах, банках находились всевозможные грибы, растения, травы самых невообразимых форм с какими-то длинными отростками и скрученными листьями.

Я в шутку назвал его лабораторию «чуланом Синей Бороды». Теперь, когда воспоминания о сегодняшнем дне были еще так свежи, я смотрел на эту маленькую комнату совсем другими глазами. И она уже ассоциировалась у меня не с бородатым деспотом из восточной сказки, а со старой гравюрой, которая в детстве наводила на меня ужас. Называлась гравюра «Алхимик». На ней был изображен человек, единственную одежду которого составляла набедренная повязка: он склонился над печью, вделанной в стену, точно такой же, как здесь, в этой комнате, и раздувал мехами огонь. Слева от него стояли монах в длинной рясе с капюшоном и аббат с крестом в руке. Четвертый человек в средневековом головном уборе и плаще, опершись на трость, беседовал с ними. На столе теснились всякие склянки, открытые банки, заполненные яичной скорлупой, волосами, нитевидными червями, а посреди комнаты – треножник с круглой колбой, и в колбе – небольшого размера ящерица с головой дракона.

Почему только сейчас, спустя тридцать пять лет, из недр памяти вдруг всплыла эта жуткая гравюра? Я вышел, запер дверь магнусовой лаборатории и поднялся наверх. Мне нужно было срочно выпить – терпеть больше не было сил.

Весь следующий день шел дождь, он моросил не переставая – обычное дело, когда с моря поднимается туман. В такую погоду не погуляешь. Спал я на удивление хорошо и наутро чувствовал себя очень даже неплохо, но, отодвинув занавеску и выглянув в окно, снова улегся в постель и с тоской стал думать, чем бы заняться в такой день.

Вот он, корнуоллский климат, которого так боялась Вита! И я мог себе вообразить, что она скажет, если в разгар каникул зарядят дожди. Мои юные пасынки будут бесцельно сидеть, уставившись в окно, а затем их заставят надеть резиновые сапоги и плащи и, невзирая на протесты, отправят дышать морским воздухом в Пар. Вита начнет слоняться из музыкального салона в библиотеку и обратно, переставляя мебель и повторяя, насколько лучше она бы обставила комнаты, если бы была здесь хозяйкой, а когда ей это надоест, станет названивать кому-нибудь из своих многочисленных приятелей, заполонивших американское посольство в Лондоне, которые в отличие от нее отправляются на отдых на Сардинию или в Грецию. Но пока я на некоторое время был избавлен от подобных проявлений недовольства, и впереди имелось несколько дней свободы. Неважно, пасмурные или солнечные – они все мои, и можно делать все, что взбредет в голову.

Заботливая миссис Коллинз принесла завтрак и утреннюю газету, посочувствовала по поводу погоды, заметив, кстати, что профессор всегда находил, чем заняться в той чудной старой комнатке под лестницей, и заодно сообщила, что к обеду она поджарит мне цыпленка из своего курятника. Я не собирался идти «под лестницу» и, открыв утреннюю газету, стал пить кофе. Однако вскоре слабый интерес к новостям спорта иссяк, и мои мысли вновь вернулись к вопросу, который не давал мне покоя: что же все-таки случилось со мной вчера?

Может, между мной и Магнусом существует какая-нибудь телепатическая связь? Мы пытались это выяснить в Кембридже, проводя опыты с картами и числами, но, ничего не получилось, за вычетом одного – двух случайных совпадений. А ведь в те дни мы были гораздо ближе, чем теперь. Я не мог понять, каким образом, телепатическим или каким угодно еще, мы с Магнусом умудрились испытать одно и то же, причем с перерывом в три месяца (Магнус явно принимал препарат на Пасху), – разве только все, что мы увидели, было как-то связано с самим Килмартом, с событиями, происходившими там в далекую бытность. По теории Магнуса, определенная часть мозга способна работать, так сказать, в обратном временном направлении, восстанавливая под влиянием наркотика некий химический состав, соответствующий тому, который когда-то в прошлом уже существовал. Да, но почему именно то время и никакое другое? Неужели наш всадник оставил в истории этой местности такой неизгладимый след, что затмил все предыдущие и последующие периоды?