Дом для внука - Страница 69

В Хмелевке, к примеру, раньше земледелием занимались два помещика, были кулаки, было много крестьян — зажиточных, не очень, серединка на половинку, и бедных. Они сеяли то, что им было выгодно и что они могли сеять, никто их в этом не неволил, пахать попусту землю не заставлял. Другое дело, землей наделили по-разному, но для того и революцию делали, чтобы правды добиться, людей равными сделать, без обману. Сделали. Потом решили, что в одиночку много не наработаешь, давайте артелью. И это правильно, артель завсегда сильнее единоличника, но тогда пускай артель и делает, как ей выгодно. Сработает она больше, и другим больше достанется, не съест же она все сама. На брюхо работать выгоды нет, и вот артель станет искать выгоду, а от выгоды всем хорошо...

Из маленькой легкой тучки брызнул теплый дождик, минутный, несильный, но Чернов отослал Витяя с Борисом Иванычем в вагончик и сам прекратил работу. Крыша стала мокрой, осклизла, можно запросто съехать и хлопнуться на землю

или шифер переколешь ненароком. Он осторожно слез по лестнице и пошел в вагончик Сени, который служил для строителей бытовкой. Посредине там стоял стол с двумя скамейками по бокам, в одном углу топчан, который Сеня завалил своими железками, в другом каменщики и плотники складывали свой инструмент, в третьем — железная печка, в четвертом — бачок с водой и кружкой на нем. Очень удобное помещение. В непогоду можно постучать в домино, обсушиться, обогреться и даже полежать на топчане, если сбросить железки на пол. Сеня недавно здесь появился, месяца полтора назад, до него топчан был свободный.

— Постучим? — спросил Витяй, высыпая из коробки на стол костяшки домино. И, не дожидаясь согласия Чернова, крикнул в открытую дверь, за которой не переставал греметь Хромкин: — Сеня, иди в домино, четвертого не хватает!

— Отложи, — сказал Чернов. — Пока крыша сохнет, давайте пообедаем, а потом пойдем докрывать. Весной погода изменчивая, тучки вон табунятся.

— Ладно, — легко согласился Витяй, собирая костяшки. — Обедать не работать, захвати мой «тормозок».

Чернов прошел за печку, где в углу были сложены мешочки и сумки рабочих, взял свою сумку и авоську Витяя, принес на стол, Борис Иваныч пошел к бачку мыть руки.

— Ты зубы почисть, — сказал Чернов с ласковой насмешкой. Сам он редко мыл руки, если работа была не грязной, никогда не болел, не чистил смолоду крепкие, белые и до сих пор здоровы зубы и недоверчиво относился к молодежи, к своему Борису Иванычу, который особенно заботился о чистоте.

Пока Чернов вынимал из сумки варенную в мундире картошку, яйца, хлеб, соленые огурцы, арбуз, Витяй с Борисом Иванычем плескались у бачка над тазом.

В дверь заглянул Сеня, спросил с облегчением (он не любил отрываться от дела и неохотно играл в домино):

— Аи раздумали?

— Обедать станем, — сказал Чернов. — Давай с нами, хватит стучать.

— Да я сегодня только с яйцами пришел.

— И мы с яйцами, — засмеялся Витяй. Сеня покраснел, прошел к топчану, отыскал там среди железок мазутную тряпицу, в которой была скомкана районная газета, развернул этот комок и принес к столу два яйца, кусок белого хлеба и маленький пузырек с рыбьим жиром. Он стеснялся этого пузырька, каждый раз хотел забыть его дома, но Феня, выполняя указание врача, следила строго, и ее он не мог ослушаться.

Витяй достал из авоськи, кроме яиц и хлеба, пяток печеных окуней. Двух оставил себе, остальных роздал сотрапезникам. Сеня стал отказываться, но Витяй окончательно смутил его и лишил возможности сопротивляться:

— Маленького дал? Вот возьми побольше, с икрой. И вообще брось ты рыбий жир, не слушай Феню, ешь рыбу, и только хищную, — смелее будешь.

— Да я от болезни, — сказал Сеня. — Врач велит, ихтиоз у меня.

— Что это? — спросил Борис Иваныч, очищая картофелину.

— Кожа сухая, шелушится, — Сеня виновато показал над столом красно-серые, блестящие руки.

— Будто мелкая чешуя, — определил Витяй. — Правильно тебя Хромкиным-то зовут, блестишь весь, как новый сапог.

— Правильно, — согласился со вздохом Сеня. — От отца перешло, с детства так зовут. А рыбий жир мне самому надоел, да Феня сердится, когда отказываюсь. — Он обреченно взял пузырек, вынул из него бумажную затычку.

— Не пей, — сказал Витяй. — Здесь же нет Фени, чего ты боишься?

— А если узнает?

— Мы не скажем, не беспокойся.

— А врач? Если, говорит, не будешь пить, чесаться начнешь. А я правда чешусь, когда не пью.

— Трус ты, Сеня, всех боишься.

— Боюсь, — признался он. — И Феню боюсь, жалко, когда она сердится.

— Ты ее избей, — посоветовал Витяй. — У тебя же стальные руки, чего трусишь. Любимых жен всегда бьют, от этого уважение к тебе придет, и любить она будет по-настоящему. Она же не любит тебя, жалеет просто.

— Любит, — возразил Сеня, спрятав пузырек в карман. — Если бы не любила, она замуж бы за меня не пошла. Как же без любви жить?

— Какой ты глупый, господи!

— Нет, я не глупый... Я умный.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Я все про себя знаю. Если бы я был злой, а я не злой, и значит, умный. Злые умными не бывают.

Витяй засмеялся такой наивности, но Чернов, сдерживая улыбку, прожевал яйцо и сказал, что Сеня думает правильно и хватит к нему приставать. У него золотые руки и голова дай бог каждому, недаром изобретателем назвали.

— Да я просто так, — смутился Витяй. — Я же в школе с ним учусь, котел у него варит.

— Вот и отстань, — поддержал отца Борис Иваныч. — Расскажи лучше про свои рыболовные подвиги.

— Какие у него подвиги, — сказал Чернов. — Отец поймал, а он ест.

— Сам, — Витяй с шутовской гордостью стукнул себя в грудь. — Отцу сейчас некогда, рыболовную бригаду создал, в гору пошел. Приходится теперь самому. На блесну ловил, сейчас со льда хорошо берет.

— Гляди-ка! Тебе самое время в отцову бригаду. Вот стройку закончим, и давай налаживай удочки.

— Сети, дядя Ваня, сети. И катера. Председатель уже заказал два катера и мотодору. Если пойду, то только капитаном катера. Капитан Виктор Шатунов — чувствуете?

— Да-а, — Чернов покачал головой. — А я тебя шифер заставлю подносить как простого подсобника... Ты уж прости старика, не гневайся.

За разговором и едой они не заметили Балагурова, который стоял у двери вагончика и уже несколько минут наблюдал за ними, довольный непритязательностью беседы и тем, как они неторопливо, вкусно обедали. — Хлеб да соль! — сказал он.

— Едим да свой, — ответил Витяй.

Чернов подвинулся на скамейке, давая место гостю, вежливо встал.

— В самый раз поспели, Иван Никитич, значит, добра нам желаете. Садитесь вот рядом. Правда, немного что осталось, работники у меня хваткие, да вот яйцо есть, огурцы, арбуз сейчас разрежем. — Он взял складной нож, стал резать на Сенину газету сочный соленый арбуз. Балагуров охотно сел рядом с Черновым, снял с головы фетровую шляпу, нахлобучил себе на колено и первым взял арбузный ломоть.

— К такой бы закусочке да стопочку, а? — и подмигнул Витяю.

Польщенный Витяй засмеялся.

— Вот и захватили бы, а то бригадир у нас строгий, сухой закон объявил.

— Неужели?! — удивился Балагуров, присасываясь к арбузу.

— Точно, — сказал Витяй. — До окончания строительства. А потом, говорит, привыкнете и сами не станете пить.

Балагуров урчал, чмокал от наслаждения:

— Ну и вкуснота!.. М-м... а-а... язык проглотишь!.. И всегда вы так едите? И рыба вон была... Прими в свою бригаду, Иван Кирилыч!

— Не примем, — улыбнулся Витяй. — Два Ивана в одной бригаде — излишество.

— Действительно! — Балагуров, хохотнув, покрутил головой. — А я и забыл, что мы с тобой тезки, Иван Кирилыч. Но это, наверно, хорошо, когда в одной бригаде два Ивана — один вроде запасного будет, на всякий случай. Так, нет? За коммунистический труд будем бороться...

Борис Иваныч, склонившись над столом, ел арбуз, сплевывая черные семечки, недоверчиво посматривал на Балагурова.